Пошла себе неторопливо. Пока дядька ворота закрывал, всё видна была - в алой крытой шубке разузоренной, платком повязанная – по белому полю цветы: розаны пунцовые, ярко-жёлтые лютики, васильки голубые – а вокруг, враскид – папорот-цвет – зелень-трава…. Пока совсем ворота не закрылись – всё стоял Стёпка да глядел вслед.
Так и стоял бы. Да пинка заработал. А следом и затрещины. Вышел – гневен, скор на расправу – родный батюшка. Отходил по высшему чину. И было, за что. Гнедко-то – так и остался посередь двора - нераспряженный, непоеный, некормленый, неубранный. А лошадь – она хоть и здоровая тварь, хоть крепкая, хоть грубая – а нежная! Ей – уход-внимание требуется!
Одно и спасло Стёпку от самых крутых мер – Праздник грядущий. Праздник-то – кто ж его кому испортит?! Кто грех на душу возьмёт? Махнул батя в сердцах рукой – да и простил.
Заторопился Стёпка, закрутился туда-сюда. Ушибленное место потёреть некогда! Надо и Гнедка напоить, и остатнюю работу справить, да и куколку не упустить! А ну как зазвонит к вечерне колокол, а Стёпка не успеет, не перехватит её по дороге к церкви? Не пойдёт в стороне да рядом, заглядывая в белое личико? Не отпинает прочих ребяток, кто приступить посмеет? «Только посмейте!»,- аж задохнулся про себя Стёпка. И сразу вспомнил вечного супротивника своего – Герашку, дядьки Пафнутия сынка. Задиристый-зубастый, гордячий-горластый – не давал Герашка спуску Стёпке. И Стёпка ему не давал. Так и остались оба – с малых лет до сей поры – друг другом не обломлены, не спущены. А значит – на равных.
Вспомнил Стёпка про Герашку – засопел в гневе, покраснел и глаза злые сощурил. Даже про Рождество на минуту забыл – вот как рассердился. Но всё же спохватился, образумился: не дело – к празднику злые глаза щурить да сопеть, как кабан. Это верно – не дело. Но поторопиться, всё же, следует. И завертелся Стёпка бойко да справно! Загорелась, закипела в руках работа. Быстро-ловко всё устроил-наладил, раньше всех управился. Так что осталось время и умыться, и обрядиться, и гребешком патлы соломенные расчесать ровно, на обе стороны.
И когда вышла со двора Михайлы нарядная куколка с отцом да с дядиным семейством, Стёпка её уже давно у ворот ждал-выглядывал. Куколка его тоже заметила. Синий взгляд на нём приостановила и тут же отвела. Полоснул синий взгляд Стёпку наискось – и почувствовал вдруг Стёпка, что стал он теперь самым счастливым и весёлым парнишкой во всём селе. Засвистало-запело внутри его на все лады! Удаль охватила лихая-бесшабашная, так что вздумай кто на борьбу его вызвать или задеть сгоряча – разметал бы Стёпка любого противника с лёгкостью, с какою былинку скашивают, крапиву срубают!
Вот какой стал Стёпка молодец! И плечами повёл…. И глянул независимо…. И куколка – взглянет – так сразу и видит, какой Стёпка молодец! Так и шли до самой церкви. Нет-нет – а всё друг на друга глядели: и какой Стёпка молодец, и какая куколка вся краля, краше прежнего, и платок нарядней-ярче-новей, и щёки алей, и глаза синей, и коса вослед до пят по снегу стелется, алой лентой заплетается, шитым косником завершается – сама же тугой толстой и чёрной змеёй по снегу вьётся. Никогда Стёпка такой косы не видал. Ни у одной девки. А уж на что был разглядывать горазд!
Кабы Стёпка меньше на куколку таращился – углядел бы он Герашку Пафнутьева. Увидал бы, как Герашка тот лупалы свои пялит на девку. Не те наглые смелые лупалы, с какими он на стенку биться выходит, а другие… робкие… тоскливые… какими волк затравленный на огонь глядит… глядит – и смерть свою чует. Такому волку терять нечего. Такой волк и оттуда… из смерти… успеет зубами ухватить.
Да… совсем ни к месту пришёлся Герашка… и со счетов его не сбросишь. Другие ребята – и хлопот никаких, а этот…. Когда Стёпка заметил его, у самой уж церкви, на крыльцо поднимаясь – ох, прижало да засосало внутри! Никакой соченьников голод в сравненье нейдёт! Десять сочельников подряд перенёс бы, лишь бы Герашка этот о другую сторону дружно ступающего Михайлова семейства не тащился вслед, не глядел на куколку, как побитый!
И вот ведь занятно выходит…. Сколько раз уж дрался с ним Стёпка! Сколько раз колотили друг друга, в кровь расшибали, вслякоть размазывали – а всё равно – и с расквашенным носом, и с намятыми боками – побитым Герашка не был! Нет! Не сдавался! Всё заносился-задирался-хорохорился! Выдерживал Стёпкин натиск! А тут – по левую сторону паперти, где куколка красными нарядными сапожками прошлась – обломало его…. Побитый! Как есть – побитый стоит….
Пригляделся к нему Стёпка. Уразумел, что к чему. И тут же отмёл прочь: не до него…. Свои дела бы не упустить: куколка идёт, не ждёт… уж и в главный придел, облаками-ангелами по своду расписанный, ступила…. Народу вокруг колышется…! Не протолкнёшься потом!
Стёпка – протолкнулся. Не таков был, чтоб отстать. В сторонке, позади куколки притулился. Незаметнее – в тени чтоб…. Отцу с дядькой глаза не мозолить.
В приделе куколка согрелась, шубку распахнула, с головы цветной платок на плечи сбросила. Под тёплым-цветным – второй. Тонкого шёлка, белоснежный. И повязан платок на узорный ободок. Впереди – полукругом с мысиком возвышается, яркими бусами расшитый, искусно-причудливо…. А руки тонкие… а пальцы длинные, ловкие…. Сразу видать: рукодельница.
Постояла, поглядела вокруг куколка – поняла, где что; что к чему. На людей пооглядывалась. Заоборачивалась. Понял Стёпка – свечку хочет спросить. Дядька Михайло, вон, уж назад продвигается, несёт в кулаке зажатую вязку толстых, богатых свечей. А Стёпка – ловчей-проворней. У него свечки - давно в руках. И к куколке он ближе. Подъюлил, подкрутился – как бы невзначай перед нею встал. С улыбкой на ладони протянул: бери, мол. Как душа велит. Хошь – одну, хошь – все!
Куколка взглянула озадачено. Поморгала глазами. Подумала. И, осторожно улыбнувшись, взяла половину.
Как велела душа. Как Стёпка и загадал. Потому как ему, Стёпке, душа так подсказывала: раз половина, значит всё у них пополам будет.
- Тебя как звать-то? - спросил едва слышно.
Куколка быстро, не взглянув, украдкой - шепнула в ответ:
- А Сосёнка….
- Чего…? - оторопел Стёпка, и пятерня сама собой, ненароком, - чёсаные патлы взъерошила. Торчком встали. Куколка глянула – да и прыснула. Но – по-доброму. И посмотрела по-хорошему. Это Стёпка понял. В недоумении вихры пригладил. Только всё в голове вертелось: «Это что ж за имя-то такое? Что-то не встречал в святцах ни сосенок, ни ёлочек…».
Так всю службу и простоял растерянно. И когда желающие к исповеди потекли – пошёл со всеми. Хорошее дело – напоследок, пред праздником покаяться-причаститься, в чистоте Рождество встретить. Да и – куколка… Сосёнка-то эта… тоже туда же – а с ней рядом постоять тянет. Как же, интересно, батюшка грехи ей отпускать станет, Сосёнке-то? Что ж это за святая - из сосен-то которая? Ох, любопытно!
Только не такое дело - исповедь, чтоб там узнать чего можно было. Как приблизились к аналою, глаз не спускал Стёпка с Сосенки. И уши всё напрягал, прислушиваясь. И шею вытягивал. А только – ничего-то не услышал. Подошла девица к батюшке тихонько-скромненько, личико долу опустимши, пошелестела слегка невнятно – и накрыли её епитрахилью. Вот и вся недолга.
А у Стёпки – и без куколки заморочки имеются. Не дай бог куколке про них узнать! Отошла бы поскорей, что ли…. Господи! Ведь сейчас каяться предстоит! Ох, срам! Как же это проговорить-то всё? Ох! И зачем только…?
Вспомнил Стёпка – и сразу вспотел, сделался красным, точно из бани выскочил…. Ох, бани эти! Верно говорят – нечистое место! Тело моет – душу мажет…. Ой… всё ближе… одного пропустил… другого… больше уж не выходит… в спину толкают… неужто сейчас… так-то прямо…?
- Ну…, - батюшка внимательно всмотрелся в лицо ему, позвал настойчивей… да по имени, - чего стоишь, Степан? Иди уж….
Стёпка испуганно голову в плечи втянул, глаза от людей спрятал. Согнувшись, к аналою подошёл, к самому кресту склонился. Батюшка взглянул строго. Проговорил обыденно – и спокойно:
- Всяк ни без греха. Кайся – чем грешен?
Стёпка, страшась, с малого начал: и молитвы пропускал, и отца гневил, и озорное помышлял….
- Ещё что? - всякий раз спрашивал священник. Стёпке уж и не вспоминается ничего, а всё о главном молчит - мямлит пустое…. А народ стоит-ждёт, переминается. И дошло тут до Стёпки: вот он время тут тянет, батюшку стыдится, а куколка, Сосёнка-то эта, поди, глядит со стороны и думает, мол, ну, нагрешил парень! Дольше всех у аналоя!
Перепугался Стёпка и наспех, заполошно, торопливо всё и высказал: так и так, мол, возле бани ненароком задержался, когда бабы парились. Идти да идти бы, не оглядываясь…. Так нет же! Согрешил, глянул. Да ещё схоронился, чтоб не заметили. Как выскочила одна, плюхнулась в снег – тут же и оскоромился. И бес потом всю ночь приступал. Тьфу!
Священник выслушал, подумал. Помолчав, спросил:
- Это зачем же тебе понадобилось?
- А любопытно…, - признался Стёпка. Батюшка покачал головой:
- Любопытство праотца сгубило. Чего тебе мимо не шлось? Душа на грех – как муха на дерьмо…. Вот и попался! Окорячил тебя бес. Спасаться надо! Кайся да поклоны клади! Каждодневно, до Крещения, по десять земных поклонов. Потом на исповедь придёшь. А сейчас причастись! Бог поможет!
У Стёпки на сердце отлегло. Сразу хорошо, спокойно стало. «Ох, отработаю!- с пылом решил он,- ни дня не пропущу – лишь бы Господь простил!».
Повеселел Стёпка. Крест-Евангелие устами тронул. В сторону отошёл. И опасливо на куколку оглянулся. Куколка в стороне возле отца с дядей стоит – лоб крестит, в пояс кланяется, смотрит на Царские врата, а краем глаза, осторожно да урывками – на Степку. Вот вроде строгая вся, а как будто из одних улыбок состоит!
Стёпка и разулыбался…. Стоит в храме – и никак не может улыбку с лица стереть. Спохватится, приструнит себя, серьёзность напустит – а губы удержаться не могут – так и расползаются в обе стороны…. И в голове, сквозь розовый туман – счастье щёлкает!
А чего ему щёлкать-то? Чего ему, Стёпке, улыбаться? Отгудят колокола, отзвонят праздники, отгуляет честнОй народ – запряжёт Михайлов брат лошадок, подсадит дочку в сани – и прощай, Сосенка… как доселе не видал – так и впредь не увидеть. Ведь экая даль – Запольный хутор! И Стёпкин батюшка не
