Руслан Маратович Мухамедьяров "Морем"

здесь.
Зато молчание продержалось почти до конца.
– Похоже, стихия стихла.
Тишина что есть духу вылетела на свободу через прозор, который проделала Гелла. В глазок она взирала часть моря, часть горы, часть вечера. Море тихо. Гора нелюдима. Вечер засыпает.
Приподняв край шлюпки, Марин пролез наружу. Гелла вышла вслед за ним. У них кружились головы, подкашивались ноги, щурились глаза.
– Дождёмся утра или отправимся искать людей пополуночи? Месяц на ущербе, но его отблеска хватит.
– Предначертание – наш вадемекум. Пошли.
С фруктовых деревьев, что попадались им по пути, они срывали плоды и ели впотьмах. Гелле нравилось, как играли скулы Марина. Это добавляло ему мужественности. На людей, которые пребывают наедине, обычно находит вдохновение. Всё, обступающее их, выказывающее себя в пепельно-серых тонах, сонливо сопровождало странников. Порой ему чудилось, что они шли довольно резво, порой – что совсем не двигались. Последний свой взор оно кинуло на спины Геллы и Марина, которые обошли гору, и обнаружили на берегу огни.
– Отели… Рада за тебя.
Марин заключил Геллу в тесные объятья. Она прокрутилась и лицом упёрлась в его грудь. Создавалось впечатление, что они прощаются друг с другом. По мановению заревой палочки волосы Геллы заискрились. Мочки её ушей обрели рубиновые серьги. За плечами Геллы всходило солнце.
Могло привидеться, якобы Гелла всячески сопротивляется, цепляется за что ни попадя, виснет на руке Марина, которая ведёт её за собой вперёд. К удивлению, у Геллы и мыслей таких не было. Она податливо, без тени сожаления шагала вместе с Марином.
Добравшись до ближайшего отеля, они узнали, где находится их отель и что их разыскивают. Захотелось ли им от этого пуще вернуться или наоборот – неизвестно. В своём отеле Марина и Геллу встретили с гневом в словах, но с любовью в глазах.
Через пару дней жизнь в отеле наладилась, вошла в прежнее русло. Гелла и Марин неразлучны. Вобрав однажды всесветное море, с берега оно утрачивает для тебя былое возбуждение. Вот и сейчас они коротают час в окружении цветущих, благоухающих кустарников.
– Марин, тебе есть, что рассказать мне обо мне?
– Ооо! Я поддался твоему очарованию. Верно, влюблён.
– Давай без преувеличений!
– Ни грамма преувеличения. Ровно столько, сколько отмерило сердце. Ты та девушка, на которую охота длительно смотреть, прежде чем заговорить. Ты та девушка, о которой сперва думаешь, которой позже любуешься, которую следом слушаешь, обоняешь и целуешь. Такая, что длинно размышляешь, куда впервые тебя поцеловать. С тобой хочется оказаться в одном лесу, и искать тебя средь деревянных колонн, мечтая уткнуться вместо крон в твои волосы. Вероятно, безнадёжно тебя потерять во мраке, когда ночь накроет лес, оставшись между полосами деревьев и точками звёзд. Дозваться тучи пядениц, которая лишит деревья листвы, не тронув твои волосы. Утром найти тебя не составит мне особого труда.
– Извини, но я твоему высказыванию не поверю. Зачастую мы возненавидим впоследствии те черты, за которые полюбили. Чувства имеют обыкновение меняться на противоположные. Подвержены тому – уж точно.
– Я влюбился в тебя из-за внешности. Любить же вожделел бы за то, что скрывается в твоей глуби.
– Ну, что ты такое говоришь?! Это невозможно.
Слова Геллы откладывались в голове Марина, как морская вода с треском впитывается прибрежным песком.
Приспела ночь – на сушу и море ниспала тень дня. Чёрные, морские чернила то и дело проливаются через край чёрной, песочной чернильницы. Наверняка, перо тоже чёрное, неведомой природы. Пиши им хоть на небе – ничего не прознать. Небо чернее чёрного, а звёзды – только для блезиру. Марин воспользовался пером, и размашистым, извивающимся, с нажимами почерком прописал «Грядущим утром я тронусь в обратный путь, домой, к безморью».
– Зачем ты говоришь мне это именно ночью? Чтобы принять такого рода события, мне необходим свет. Проистекающему в ночи тяжело выделиться, сложнее запечатлеться в памяти. Нет ни красок, ни движенья. Отсутствует маломальское ощущение действительности. Воспоминание о нём изгладится ранее прочих. Выражение лица твоего бы считывать нынче при подобных-то словах.
– Побудь здесь. Я мигом.
Стоило сделать Марину пять-шесть шагов – он слился с мглой. А вот его появление было заметно издалека. Он сбегал за ночным солнечным фонарём. Когда он поднёс светящийся шар к своему лицу, то голова, шея, плечи, часть груди и левой руки ясно повисли в воздухе.
– Какое бы неудобство в любви ты изменил? Лично для себя.
После вопроса лицо Марина выглядело слегка растерянным, но на глазах преисполнилось определённости перед ответом.
– Желал бы, чтобы в любви говорили, не подбирая слов. Без прикрас. Без сокрытия.
– Полагаешь, что это осуществимо? По-моему, человек – картина, написанная с двух сторон. Была бы диорама, было бы проще, но, увы, мы не просвечиваем.
Плафон фонаря обрамили прелёгкие мошки.
– Не могу сидеть далее – меня бередят минувшие чувства. Нахожу более по нраву нимало не медля походить.
Марин взял фонарь в другую руку и, держа его на уровне живота, обводил их ход светом. Мошки наступали на пятки фонарю. Без роду и племени луна, бывает, так ползёт, а на плечах и хвосте у луны висят кровные звёзды.
– Он ушёл совсем не один. Он лишил меня божьих даров. Превратил меня в безличностное существо.
– Никак иначе любовь довлеет сама себе.
– Остающаяся в душе любовь есть кострище, прижизненно тлеющее. Хватает слабого дуновения ветра дум, чтобы зола заискрилась. Подчас это единственное во мне свечение. Непреходящая любовь – благодать или злосчастье? Проклятый вопрос.
Полёглые волны на редкость вели себя бесшумно. Изобилующее звёздами небо странным образом не отвлекало. Мерцание фонаря того и гляди иссякнет. Да он и не нужен, ведь уже светает.
У храброго светлого дня и прекрасной тёмной ночи на свет появилось дивное метисное дитя, которое мимолётом запропастилось.
Сны в глазах Геллы и Марина и не ночевали. Они попрощались в состоянии дремоты. Но в одиночестве их будто подменили. Марин вместо того, чтобы прикорнуть, пустился фотографировать море. Неимоверное море, неразложимое небо пронизали фотоаппарат и Марина. Гелла тоже не без просыпу спала, а опрометью уезжала из отеля.
Если бы Марин зорко смотрел из окна самолёта, то очень может быть обратил бы внимание на знакомую шлюпку, которая удалялась от берега. В воздухе наедине с собой Марин затворил глаза. Его маркая душа, окроплённая теперь и морем, не удосужилась даже выделить Геллу.
Море – это то море, что окружает без зримых берегов. Любовь – это та любовь, что неистощимо оцепляет.

27.06.2013–26.12.2014