Руслан Маратович Мухамедьяров "Морем"

вперил взгляд на остров с высоты птичьего полёта. Остров и море вокруг принимали причудливые виды, словно в калейдоскопе. Среди них Марин и заснул.
Поутру Хэвен отправился к берегу с Марином. Катерщик увозил Марина, оставляя за собой развевающийся белый, в клочья разрезанный платок. Когда они пропали из виду, Хэвен поднял глаза вверх, к тому месту, где ночью воспламеняется созвездие Феникс.
Марин оставался на острове с чувствами, которые ранее не испытывал. Со всех сторон, вблизи и поодаль, его окружала великая красота: на что бы он ни обратил свой взор, это представлялось прелестней предыдущего. Но Марин один – ему не с кем ей обольщаться. Поэтому заворожённость его и его упоение усмирены. Однако, к своему удивлению, Марин замечал, как потихоньку равнодушие отступает. Его глаза вновь загорались. Марин далеко от людей, он глядит на них, точно из космоса. С наступлением ночи в море случился разлив сине-зелёных огней. Марин поверил, что он, и правда, в космосе.
Диковинное южное звёздное небо не даёт Марину покоя. На нём определённо больше звёзд. Они рождают у него небывалые мысли. Едва лишь Марин залил знакомую мелодию, пришлось смириться – старая мелодия ни в жизнь не зазвучит по-новому. Даже в отсутствие музыки продолжила свой танец последняя любовь Марина. Отвергаемому лучше не спрашивать, а отвергающему лучше не отвечать. С нелюбимыми особенно ощущаешь любимую. Если она любит тебя, то, будучи с нелюбимым, она любит тебя более всего. Марин старательно придумывал первозданный мотив. Так он и уснул, его сочиняя.
Пока Марин спал, иззелена-чёрное, иссиня-чёрное море светилось сном в глубине. На рассвете Марин пару раз просыпался. Он озирал берег, море, небо, и засыпал снова.
Утренний пригрев сменился полуденным припёком – Марин сел, погрузившись по грудь в море. Вдыхая воздух, он чувствовал, как его тело становится легче – и готово всплыть. Биение сердца слышится отчётливее, громче. Лазурь моря, лазурь неба. Марин проглядел все глаза.
Паче чаяния на горизонте появился катерщик. Бренные, но неистощимые волны проносились под ногами Марина и катерщика со своими историями для каждого.
Марин издали заприметил Хэвена, стоящего на берегу, ступив на который он тотчас оказался в его объятиях. Марин слышал сердце Хэвена, как своё. Марин решил ничего не рассказывать Хэвену. Не потому, что он бы не представил или не поразился, а потому, что как никогда Марин осознавал – увиденное ниспослано единственно для него самого.
Стоило луне на днях округлиться, Марин дивился полосе лунного света на поверхности моря. Совершенное сочетание золотого и чёрного. Марину мнилось, что он сидит на чердаке, и солнечный свет через слуховое окно проникает внутрь. В воздухе бездвижно парят озаряемые пылинки. Земляной пол чердака застлан книгами и тетрадями, которые торцами выпирают вверх. Из незакрытой двери поддувает ветер, он роется в страницах.
Пробил час расставания: и с морем, и с Хэвеном. Напоследок на берегу Марин улёгся на бок, и говорил морю. Его сказ был длинен и неотрывен. После него он опустился на спину. Море толкало Марина от себя. Глаза Марина наполнились солёными слезами сродни морю. В самом дне его глаз мелькало немыслимое.
– Хэвен, мои дни здесь подлинно приснопамятны. Свободное, но заключённое, громадное, но обозреваемое только до горизонта море всечасно около тебя. Прости за разноречие.
– Я всегда скорбел о вчерашнем дне, однако при этом завидовал всегда завтрашнему!
Это были лучшие слова, которые когда-либо доводилось слышать Марину. Хэвен смотрел на него сентябрём. Розовел закат.
Рыжел восход, и Марин уже приближался к своему дому. Он тихо прокрался в комнату, в чём был, раскинулся на кровати и беззаботно засыпал, различая дыхание моря. Шшш…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МОРЕМ: ИЗЛОЖЕННОЕ

Массивные сугробы, которыми зима обнесла улицы, дворы, на глазах таяли. В их местах досыхали размывы. Марину мнится в этом всём отлив снежного моря.
Весеннее солнце. Солнечная весна. Деревья по обе стороны аллеи кучно рукоплескали, некоторые махали зелёными платками, зажав их развилинами. Марин шёл, и ощущал себя первым космонавтом или почётным политиком или народным артистом.
Первое, что он сделал, оказавшись дома, – положил в боковой карман чемодана туристическую путёвку. До сна Марин долго рисовал в своей голове море. Все получившиеся моря были не по сердцу ему. Потеряв всякую надежду, он подумал о матрёшке – и тут же уснул.
Пришло время просыпаться, хотя не досмотрен сон. Пришло время открывать глаза, хотя ещё нет солнца на небе. Пришло время вставать, хотя сбивает с ног холод. Фонарные столбы через запотевшие стёкла горели бенгальскими огнями.
Лилейное утреннее лицо Марина добавило румянца – оно стало ещё выразительнее. Занялась денница, и невидимые птицы бравурно защебетали. Чуть опаздывая за солнцем, самолёт поднялся в небо. Марин слушал музыку в наушниках. Тем самым он отстранился от всех. Некие его мысли обвивали мелодии, некие мелодии обвивали его мысли. Редко трепетные глаза Марина приоткрывались, а ровная улыбка содрогалась. Можно было лишь догадываться, что представляет Марин. Очевидно одно – он счастлив. Марин по-прежнему слушал музыку в наушниках. Он отрешился от всех, кроме той, которую любил. Его грудь тяжело приподнималась после глубокого выдоха. Пальцы поневоле вздрагивали. Марин явно любовно метался: он плыл, но чёлн утл; он шёл, но мост ветх. Чуть опережая солнце, самолёт спустился на землю.
Марин, должно статься, заново родился. Чужеплеменные люди, неродной язык, иная земля, посторонние мысли. Не ошибся ли он – прибыв искать воображаемое?
Выкрашенный в цвет бледного весеннего бутона и изогнутый подковой отель снаружи выглядел более открытым, чем мог бы быть. Комната, куб которой опоясан лиловой лентой, изнутри казалась более закрытой, чем могла бы быть. Марин осторожно сел на кровать. Ему захотелось сидеть там, где она сидит. Марин плавно улёгся на кровати. Ему захотелось лежать там, где она лежит. Не поднимая головы, Марин озирал кругом номер. Комната темнела: пропадали из виду сначала маленькие предметы – ваза с цветами, картины, затем исчезали и предметы побольше – шторы, торшер, стол, кресла. Когда скрылись стены, Марин встал и покинул номер. Ведь вряд ли она сейчас сидит или лежит, скорее всего, она куда-то идёт.
Люди и их звук, здания и их свет были фоном. Марину нравилось это –  ты ни с кем, но при этом не один. Такое окружение нисколько не мешало, даже помогало. Марин преисполнен вольной сентиментальности, словно перед ним прелестная девушка, которую он только что увидел. Он начинал гарцевать. Обычно подобное состояние предвещало ему умиление от всего того, что произойдёт с ним далее.
Участки неба, лишённые звёзд, бросались в глаза чернотой. Люди без звука, здания без света рассеялись. Незанятые морями клочки луны бились о тёмные скалы.
Марин озирал панораму моря, как вдруг его глаза остановились на силуэте на берегу. Он стал приближаться к нему. Шаг за шагом Марин видел его явственнее: это был силуэт девушки, она сидела боком к нему, в шляпе, в купальнике, рылась в песке. Марин боялся испугать её, поэтому сделал небольшой крюк, чтобы подойти спереди.
– Coastline. Breaking waves. Beautiful night.
– Summer escape. Today tonight.
– Talk to me.
Оставляя за собой немало небольших ям на песке, Марин опасливо подбирался к девушке. Она же – принималась бережно закапывать свою недюжинную яму.
– Вы ночник? Поведайте мне о Вашем занятии.
– Возможно, посчитаете меня сумасбродной, хотя не я это придумала… Я вычитала где-то или услышала, уже и не вспомню, что, если закапывать мысли, может, и чувства, то якобы они оставят тебя в покое.
– И что же Вы такое закапываете?
– Свои чувства.
– Любовные?
– Любовные…
– Не боитесь зарыть в землю талант любить?
– Не сходите с ума.
– Мне повезло. Я испытываю лишь сильные чувства. Слабые во мне не задерживаются.
В наступившем молчании прорезались посыпания моря и сливания песка. Среди подавляющей тишины девушка настолько крикливо посмотрела на Марина, что ему стало не по себе. Пронзающий взгляд остановил его сердце – он замер. Спустя мгновение она опустила взор, вернув Марина к жизни. Но угнетающий след от взгляда сошёл не сразу.
– Думала же, уверена была, что любви у меня к нему ни на одну жизнь. Ныне – избавляюсь от неё. Начиналось-то всё у меня с ним невзначай. Кто бы мог подумать. Ни перекоров, ни разладов. Я не верила, что без них возможна любовь. Он был выше моего разумения.
Луна поднималась выше, уменьшалась в размере и становилась светлее.
– Проживать день нужно, как последний… По мне так, ко дню надо относиться не только будто он последний, но и будто он первый. То есть любопытствовать и ценить. Нужно каждую ночь умирать и рождаться каждое утро. Я навсегда встречалась и навсегда прощалась с ним ежедневно, как с жизнью.
Чёрное море крутилось, скользя по песку белым подолом платья.
– Я ревновала его. Сомневалась, сможет ли он отказаться от тех многих, что могут ему дать что-то одно, в пользу одной, которая могла ему дать многое? Стоило мне увидеть его, у меня возникало чувство, что возле него обязательно тепло, и мне отнюдь необязательно было прикасаться к нему, чтобы это тепло ощутить. А если ещё кто ведает его тепло? Когда он устремлял свой взор вдаль, мне делалось жутко. Словно он не со мной.
Яма вот-вот заполнится под девичьими руками, сгребающими песок, точно крыльями летящая птица.
– Ужасно, когда любовь потихоньку умирает в тебе. Любое твоё воспоминание, любая твоя мысль о нём даёт любви глоток воздуха, но ты тут же душишь её. Любовь вначале оказывается в чистилище чувств, затем находит последнее пристанище в тебе.
В присутствии выцветшей луны появлялось яркое солнце.
– Есть сердца причудливой формы для единственной любви, все остальные сердца, любящие всякий раз, бесформенно ужасны.
– Очень любопытно, как Ваше имя?
– Я – Гелла!
– Гелла, я – Марин.
– Сейчас я встану – и окажусь над тобой, как солнце над морем.
– Тогда, выходит, ночью ты была подо мной.
– На самом деле, закапывая яму, я была мысленно там.
Руки и ноги Геллы покрылись крупными мурашками с прибрежные песчинки.
– Безумно хочу спать. Проводишь меня?
Марин обнял Геллу, и до отеля натирал ей руки, стараясь сбросить с них песчинки-мурашки.
– Мне нужно насытиться сном, потом мы снова встретимся. Я загляну к тебе. Какой у тебя номер?
– Сто семь в третьем корпусе. Дивных сновидений тебе, Гелла!
Пока Марин добирался до своей комнаты, Гелла с упоением укуталась в одеяло. Постепенно тепло пробирало её тело. Она про себя благодарила бога за то, что всякий день засыпает в тёплой кровати.
Ложась спать под утро, Марин знал, что теперь его, скорее всего, посетят дремучие сны. Впервые проснувшись, он думал над тем, почему вместо Геллы ему явилась неведомая девушка, которая рисовала и писала на своём бледном теле чёрным фломастером. Она изобразила на ногах рыхлую землю, над которой вывела «Куда бы я ни следовала, ты на моём пути». На руках же написала «О чём бы я ни просила, ты в моих мольбах», окружив их небесами. Грудь воспылала птицей Фениксом. Рисуя без счёта языки пламени, девушка вторила шёпотом «Кого бы я ни любила, я люблю тебя!». Вдруг она