В ту осень яблони зацвели во второй раз

полезу», - решила, - «хватит с него и этой жертвы». Она не очень-то любила открытую воду и совсем не собиралась в Египте пачкаться в Красном море. Солнце, отмытарив день, окончательно закатилось за дальний ельник. Начали одолевать комары.
- Эй! – закричала, подняв руку. – Ты ещё не совсем промок? Давай на берег! Он послушно, но медленно, наслаждаясь освежающей влагой, погрёб к ней. С шумом выбрался на берег, и она залюбовалась мощной широкоплечей фигурой с узкими бёдрами и крепкими ногами. Взял мочалку и мыло и снова полез в пруд. Тщательно намылил мускулистое тело там, где мог достать, и хотел уже смыть, когда она предложила:
- Давай, так уж и быть, потру спину. – Забралась по колено в воду и с силой стала натирать широкие лопатки и ложбинку между ними да так, что вся незагорелая спина густо покраснела. – Ну и здоров же ты, Владик, - засмеялась от несоответствия имени и мощи. Тебе не у конфорки надо стоять, переворачивая блины, а заниматься каким-нибудь тяжёлым спортом.
- Я и так, хватит уже, - попросил, невольно выгнув изрядно протёртую спину, но она не послушалась, а ещё и вымыла и плечи, и шею, и спину, и талию.
- И чем же ты занимаешься?
- Классической борьбой.
- О-о! – уважительно воскликнула Маша, заканчивая мытьё. – Небось, в чемпионах?
- Не-е, - огорчил борец. – Тренер говорит: злости не хватает.
Маша улыбнулась: «Владик, маменькин сынок». Напоследок протёрла всё вымытое ладошкой, и так захотелось прижаться к вымытой спине, прислониться щекой к плечу, что у неё даже завяли от нервного спазма и ноги, и руки, а глаза заволокла лёгкая пелена. Пересилив себя, гулко хлопнула борца по спине.
- Всё. Можешь благодарить.
- Спасибо. – Послушный Владик повернулся к ней зарозовевшей мальчишеской мордой, хотел ещё что-то сказать, но, застеснявшись, снова нырнул в охлаждающий пруд.
А она, смыв приставшую к рукам и ногам мыльную пену, выбралась на берег, надела платье, крикнула, предупреждая:
- Я пошла, - давая ему возможность переодеться. – Догоняй. Вон уже и коровы спешат, освободи место, - и неторопливо двинулась восвояси.
Шла и удручённо думала: «Что, дорогуша, втюрилась? В пацана? Прикоснулась к здоровому мужскому телу и обомлела? Эх, Владик, Владик, ну почему ты недорос? Был бы годков на пяток постарше!» Даже приостановилась, чертя ногой в пыли какие-то узоры. «Может, зря беспокоюсь, не такая уж и дряхлая, всего-то за тридцать, рано списывать в утиль, так что…Что так? Дура чокнутая! Ему-то, однако, нравлюсь, даже очень, всю глазищами обглядел. К чему это всё? Ясно, к чему, ещё Еве было ясно. Ну, а потом? А потом суп с котом! Кончай, баба, базарить!» И пошла снова, прибавив шагу и твёрдо решив меньше попадаться малышу на глаза и, тем более, с открытыми телесами. «Провокации долой!»
Он нагнал её уже на другом конце пруда, у околицы.
- Дорогу теперь знаешь, сам будешь ходить, - сказала сердито.
Он, чуть обогнав, посмотрел ей в лицо.
- Я чем-то провинился?
- Ещё как!
- Чем?
Она не ответила и только ускорила шаг. Так и дошли молча до домов.
- Бывай! – бросила, не глядя, и ушла, даже не подумав пригласить на блины. В дом вошла, захлопнув дверь с грохотом.
- Что, – догадалась бабуля, - не придёт?
Внучка зло фыркнула:
- Больно-то надо! – и, чтобы избежать неприятных расспросов, перевела разговор, как обычно это делают, на погоду. – Чёрт-те чё творится: погода прям ошалела!
Старая понятливо пожевала испещрёнными морщинками губами и мудро заметила:
- Погода – божье проявленье, она не может быть ошалелой, - и чуть помолчав: - А вот ты – можешь.
Маша освобождённо рассмеялась.
- Это точно, - подошла к родной, обняла её за усохшие плечи, поцеловала в обе дряблые щёки. – Давай ужинать, жрать хочу до умора.
После обильных блинов с настоящей густой сметаной, осоловев, обе с трудом вникали в сюжет российского детективного сериала с непременной женщиной-следователем, а Маше ещё мешала постоянно возникающая перед экраном широкая намыленная спина, порозовевшая от мочалки, и она даже явственно ощущала на кончиках пальцев гладкую кожу. В который уже раз стряхнув привязавшееся наваждение, чмокнула бабулю в щёку и ушла к себе. Было очень тепло и душно. Открыла окно, опустила марлевую занавеску, защиту от комаров, и, раздевшись догола, улеглась на постель, уставшая и утомлённая. Вместо нормального сна голову обволокла какая-то беспокойная тянущая дремота, когда спишь и не спишь и не поймёшь чего больше. Солнце окончательно выключило отражённую от облаков подсветку, стало очень темно и тихо, если не слушать далёкого надрывающегося гвалта лягушек. Думать не думалось, и пропади оно всё пропадом!
Вдруг беспокойную дрёму нарушил какой-то шум за окном. Она приподнялась на локте, вгляделась и увидела за марлей, колышущейся от дыхания, знакомую макушку, подсвеченную караулившей луной, и быстро накрылась простынёй.
- Владик! Ты опять подглядываешь?
Макушка поднялась, и там обозначилось забелённое марлей порозовелое напряжённое лицо. Он, как она заметила, часто и легко краснел, видно, кровушки не занимать.
- Я… я только проститься… на ночь, - неуклюже соврал подсевшим хриплым голосом.
Маша рассмеялась.
- Ладно, что уж там, заходи, коль проститься. - Дважды приглашать его не пришлось. Откинув занавесь, он рывком вскочил на подоконник, спрыгнул внутрь, слегка спружинив ногами, и уселся на подоконнике. – Ну, что мне с тобой делать? – помедлила, раздумывая, а потом решительно отбросила простыню. – На, смотри, насмотришься и исчезни, чтобы я тебя больше не видела! – отвернула голову к стене и закрыла глаза, услышав, как гулко и быстро застучало сердце. А когда открыла глаза, он уже был рядом.
Потом он лежал на спине, заложив руки за голову и счастливо улыбаясь, а она притулилась рядом, положив голову на широкое и удобное предплечье, и легонько теребила негустую шерсть на его груди.
- У тебя есть девица? – и замерла, ревниво ожидая неприятного признания.
- Нет, - по голосу поняла, что не врёт.
- Что так? – вздохнула с облегчением.
- Некогда, надо институт кончать, остались только практика-экзамен и диплом, в марте кончу, а тогда… Да и вообще, не нравятся мне наши девицы: тощие, звонкие, наглые, курят и пьют наравне с парнями, груди мешочками, а сзади не сразу и поймёшь девка то или парень. Вот ты… - она зажала ему рот ладонью, не дав продолжить, а когда отняла руку, добавил смущённо:
- Была, правда, одна. Два года назад.
- И что? – то, что было, то уплыло.
- А ничего, расстались. Ей замуж хотелось, а я хотел прежде учёбу закончить. – Одной рукой обнял Машу, сильно, по-мужски, прижал к себе. – Да у нас ничего и не было.
- Ничего-ничего? – уточнила она. – Выходит, ты впервые? – навалилась на него щедрой грудью, приблизив лицо к лицу.
- Ну, - засмущался он поздней мужской зрелости. А она чуть не захохотала, но вовремя спохватилась, испугавшись разбудить бабушку.
- Вот это да! Выходит, я тебя соблазнила? Совратила мальца? Что мне теперь светит? Какая статья, знаешь?
Пострадавший, приподняв голову, смачно чмокнул преступницу в губы.
- Могут и пожизненную дать, - обрадовал, но тут же и успокоил: - Не бойся, я тебя спасу – женюсь хоть завтра, даже не дожидаясь выпускных экзаменов.
Невеста тихонько засмеялась и поблагодарила ответным долгим поцелуем.
- Ой, насмешил! Что я, Пугачёва тебе, что ль? А ты мне – Галкин? – а когда он попытался настоять на своём, зажала ему рот новым поцелуем, ещё более долгим и страстным. А потом были только ласки, нежные и жаркие, сменившиеся уже под утро глубоким сном.
Проснулась от холода. Его рядом не было, а окно плотно закрыто, будто и не приходил. Встала, ёжась, накинула халат, вышла на крыльцо. Чуть брезжило. Погода истинно ошалела: из низких туч косыми струями лил дождь, сильный порывистый ветер трепал кусты и деревья, срывая не ко времени расцвётший яблоневый цвет и унося его в поле. Чуток постояла, придерживая полы халата и с тоской наблюдая за разбойничьим хлёстом погоды. Вернулась в комнату, убрала смятую постель, тщательно заправила кровать одеялом, села и задумалась. «Да-а, поздняя осенняя любовь всегда бывает грязной. Нет, не хочу такой!» Решительно встала, натянула джинсы, тёплую рубаху и куртку, вытащила из-под кровати дорожную сумку. Не торопясь, тщательно уложила «египетские» вещи, вздохнула, натянула китайский прозрачный дождевик, вышла с сумкой к ещё спящей бабке.
- Бабуля! – разбудила, толкнув в плечо. – Я уезжаю: надо, звонили, срочно вызывают, - наврала. Наклонившись, обняла старенькое и очень родное тело, расцеловала в обе щеки. – Лежи, лежи.
- Да как же! – всполошилась старушка, приподнимаясь. – Я и не собрала тебя. Как же? Да и дождь вроде бы.
- Ничего, - успокоила. – Не бумажная, не промокну. На следующее лето приеду снова, жди, - пообещала, не веря своим словам. – Пока, - и торопливо вышла в непогоду.
Ей крупно повезло: только причапала мокрыми и грязными кроссовками к шоссейке, как показался автобус. «Судьба!» - решила, выбросив в кювет китайское барахло и устроившись подальше от всех на заднем сиденьи. И электрички не пришлось долго ждать. «И впрямь судьба!» Села у окна и бездумно глядела на мелькающие за ним мокрые вихляющиеся кусты и деревья, и было непонятно: то ли дождевые капли текут по стеклу, мешая смотреть, то ли слёзы из неподвижных широко открытых глаз.