Лес чар

Егор Феофилович Друк особо не верил в чудеса, а если точнее выразиться, то и совсем не верил. Он был человеком серьезных устоев и не любил неожиданных шалостей, а когда заходил в булочную, то вся очередь затихала в ожидании строгих укоров за непорядок и вольное трактование фактов окружающей жизни.

В парикмахерской Егор Феофилович тщательно отчитывал мастера за случайный порез и долго тряс парусиновыми штиблетами перед носами любопытных граждан, сбежавшихся на его крики: “Вам бы только клиентов резать!”

На больших семейных торжествах Егор Феофилович обряжался в добротный сюртук деда Арчила, грузина по материнской линии, пил изумрудную чачу, поднося стопки ко рту руками, обтянутыми белыми дамскими перчатками: так ему казалось, что он лично не касается скверны.

По соседству с домиком Егора Феофиловича стоял флигелек давно ушедшей в мир иной старухи Капитолины Марковны Шумовой-Подбельской - родом то ли из купеческого, то ли из другого какого сословия повыше. Так говорили.

Историю старухину почти забыли, но судачили, что много было накручено в жизни у старорежимной бабки.

Ее сына уже после войны подозревали в чем-то антисоветском или разврат какой приписали с моральным разложением. Теперь точно никто не помнил. Но еще были живы те, кто знавал красавца-офицера, от которого сбежала молодая жена с каким-то богатым татарином из города Пензы, оставив на руках у мужа маленькую дочку-ангелочка высокой красоты.
Офицер, как у нас это водится, запил. Получил строгий выговор с занесением в учетную карточку и повесился прямо на сливе, росшей в палисаднике перед флигельком.

Старуха одна растила внучку. Читала ей книги из старозаветной библиотеки и часто водила в церковь.

Егор Феофилович Друк почти ничего бы не знал о старухином существовании, если бы та не дружила с его матерью - Мангазеихой. Дружба проистекала на церковно-бытовой почве и была непрочна.

Долгими зимними вечерами старуха углублялась в Четьи-Минеи и потом пересказывала содержимое матери Друка.

Обе старухи свято верили в сглаз и по этой причине часто обсуждали знакомых, по очереди зачисляя их в колдуны и колдовки.

- Матушка, Вы бы поостерегались с чертовщиной-то валандаться, - вмешивался сын в бормотания матери по адресу очередного кандидата в клиенты нечистой силы. - Вы только здоровье гробите.

- Молчи, Фома Неверующий! - парировала мать сыновьи выпады. - И в кого ты пошел такой башибузук?

Внучка у старухи обещала вырасти куда тебе какой красавицей, если бы не одно “но”: девочка с детства прихрамывала на одну ножку.

- Капитолина Марковна, сглазили, сглазили твою королевну! - вздыхала мать Егора Феофиловича. - Да и весь твой род сглазен.

Старуха сжималась в жалобный комочек и подносила кольца обеих рук к нижней губе:
- За что же, девонька? Что такого мы людям сделали?

- А и не надо было ничего делать, только сиди и жди, а он, сглаз, тут как тут - шмыг в дверь - и без всякого стука. Так-то подруженька.

Егор Феофилович при таких словах вскакивал со своего любимого места на летней скамеечке перед палисадом и уходил, громко хлопая калиткой.
Это он так наружно  протестовал, а в душе проявлял беспокойство и обходил флигелек старухи по другой стороне улицы.

Но те дни остались в прошлом. Старуха, проболев положенный срок, тихо скончалась, оставив сироту-внучку одну одинешеньку на всем белом свете.
Странные события начались с похорон старухи. Оно-то, в общем, и не события совсем, но такое не часто случалось на похоронах.

Тогда лил дождь. Копачи торопились и один из них, опуская гроб на длинных рушниках, поскользнулся на мокрой глине и упал в могилу. Толпа ахнула и не знала: смеяться или плакать, когда пьяненького мужичонку извлекли прямо-таки с того света и дали отхлебнуть из початой бутылки.

“Эхе-хе! - сказала тогда еще мать Егора Феофиловича. - Тяжкие грехи наши”.
Событие так бы и осталось рядовым происшествием, если бы вскорости тот самый копач не был бы найден мертвым на том самом кладбище.

И хотя милиция все списала на обыкновенное пьянство, столь часто встречаемое у представителей почтенной профессии могильщиков, народная молва была настроена на иную версию. Сказать по правде, то версий было много, но все они отпали, когда еще три старухиных копача угорели в кладбищенской сторожке глухой осенней ночью.

С тех пор флигелек в глубине сливового сада стал как бы прямым упоминанием о покойнице, с именем которой стали привычно увязывать все напасти, постигавшие обывателей на тропе жизни.

Сдохнет ли выпестованный к праздникам хряк - она, раскрутятся ли сельповские цены - она, зять какой поставит фингал теще - тоже она!
Как-то, перехватив взгляд Егора Феофиловича, засмотревшегося на внучку-калечку, Мангазеиха взбеленилась:
- И он туды же. Где глаза твои, Егорий, слепеньким станешь. Она, бесстыдница, от бабки своей нахваталась и теперь сама кума - народ смущать.

- Ах, бросьте, мама, враки все!
- Не враки! И не враки! - не унималась мать. А чего же у фермера Порфирия кабанчик толстоухий издох?
- Мама, ну от чего эти кабанчики дохнут? Ну, не знаю - может, чумка какая-то с ним  приключилась.
- Не знаешь, так и молчи себе в портсигарчик! Поелику гласные и демократные стали, так и других думаете поучать! - мать сорвалась на крик. - Не допущу, чтобы мое родное дите какая-то колдовка смущала!

- Не кричите, мама, - ответствовал Егор Феофилович. - Она ведь сиротина круглая.
Мать выбирала место помягче и падала в обморок. Сын заботливо укрывал ее ряднушкой и шел досматривать бухгалтерские отчеты.

Все случилось внезапно и, конечно же, в лунную ночь... Егор Феофилович, оторвавшись от квартального отчета далеко за полночь, вышел до ветру во дворик.
Стояла та самая весна, когда цветут яблоневые сады и яркие тюльпаны, а воздух почище кокаина щекочет ноздри и кружит голову.

Покончив с естественными надобностями, Друк решил поближе вдохнуть запахи первоцвета и продвинулся в глубину сада.

Кисточки сирени, полные росы, не больно били по лицу и так пахли, что на глазах от умиления выступали крупные слезы.

Дойдя до середины сада, Егор Феофилович остановился. Он не понимал, что с ним творится, но ноги сами понесли его к соседнему участку, где среди слив спрятался флигелек покойной старухи.

Окна флигелька были закрыты ставнями. Весь домик притаился в темноте и лишь в одном месте из-под слегка приоткрытой двери выбивалась желтая полоска электрического света.

«А и что это соседка не спит? - подумал Егор Феофилович и посмотрел на светящиеся фосфором стрелки часов. - Третий час ночи. Странно».
Друк подкрался поближе. Сдвинул отодранную наполовину доску в штакетнике и пролез на чужой огород.

Кое-где уже хорошо подросла редиска и хрумтела сочными листьями под ногами. – «Заругает девчонка, если узнает, что урожай топчу, - застыдился Друк. - Объясняй потом: зачем это дядя лазил среди ночи по хрумтящей редиске».

Но случившееся дальше отмело редиску на дальний-предальний план.
Как уже было сказано, Егор Феофилович заметил из-под двери полоску света. Так вот - эта полоска вдруг внезапно расширилась и выпустила на волю белое-пребелое колено, которое, разгибаясь, открыло Друку для обзора длинную девичью ногу - точь-в-точь как с нескромных картинок в парикмахерской.

Егор Феофилович перестал дышать, но и это не помогло. Ему казалось, что от ударов его сердца оборвались на землю яблоневые лепестки и залаяли соседские собаки.
Как раз в это время полоска света пропала.

Егор Феофилович растерялся и присел под куст рыжего крыжовника. Всякий интерес подсматривать чужую жизнь исчез у него, но то, что произошло минутою позже, было, как бы это выразиться поделикатнее, не совсем обычно.

Женская нога, пропав с электрическим светом, вновь обозначилась в робком сиянии луны. Но что это? На месте аккуратной ступни выросло козлиное копыто, а колготки покрылись шерстью и будто бы пахли керосином или нафталином.

«Матка Бозка Ченстоховска! - почему-то именно так по-польски подумал Егор Феофилович, размашисто перекрестив свой крупный бухгалтерский лоб. - Силою честна, животворящего креста, Господи, помилуй и сохрани".

Но было уже поздно. Из-за двери позвали и у Друка не было сил сопротивляться. Волнение было настолько велико, что ноги теперь отказывались слушаться и словно проросли сквозь хрумтящую редиску. Спина вспыхнула огнем и зачесалась от шеи до поясницы.

- Егорушка! - опять позвали из глубины флигелька. - Иди же ко мне, мой козлик сизобородый”.


Друк машинально ощупал подбородок: никакой бороды там не было, только капельки холодного пота скатывались на ладонь и нехорошо пахли страхом.

- Врешь, убогонькая, не замандрючишь, не защекочешь, - шептал Егор Феофилович непослушными полосками губ. - Брысь, нечистая...


- Егорушка, да чистая, чистая я, - снова донеслось из-за дверей. - Ты хоть один раз, хоть одним глазочком...

Но Друк по опыту общения с ревизорами из треста знал, что стоит только разок потрафить сатане и пиши-пропала вся честная жизнь до того самого момента. Так понравится в поддавки с законным оборотом средств играть и такой тебя бес разберет, что сидеть тому ревизору на том, что растет из пониже спины, до скончания дней твоих и сосать дотоле незапятнанную твою кровушку до самого красного семафора.

- Не возьмешь! - громко произнес Друк и тряхнул остатками шевелюры. - Растудыть тя в коромысло!
Но, по всей видимости, старуха-покойница и на том свете знала свое дело и ловко управляла оттуда действиями внучки. Иначе как степеннейший Егор Феофилович угодил бы в распутное нутро того флигелька?

Что увидел во флигельке Друк и что там потом началось, то никакому описанию не поддается. Можно лишь бледно передать общую картину и конвульсии особы мужского пола, заключенной в объятия страсти. Да надо ли? Таких описаний вы найдете тысячи в ларьках и ларечках, во всяческих шопах и прочих созвучных местах.

Надо только сказать, что затеям внучкиным удержу не было.
При таких забавах можно было лишь грустно вспоминать о неуклюжей супружнице, оставленной Друком на произвол судьбы и общественности в самом начале загадочного действа перестройки под руководством ангажированного южанина-недоучки.


Надо объяснить, что девчонка затеяла какую-то игру с Егором Феофиловичем. Заманивая кавалера по ночам к себе, она каждый раз представала перед ним все в более красивом обличье.

«Оборотень - да и только!» - Вздыхал Егор Феофилович, но от любезнейших ласк не отказывался. А тут любопытство его одолело: кем негодница окажется следующей ночью?
Так он из ночи в ночь познал любовь пещерной дикарки, от которой пахло дымом костра, но с которой ничего не надо было делать: она все делала сама. И было бы это еще ничего, если бы ближе к утру дикарка не стала прилаживать нашего Друка на вертел из какой-то твердой породы дерева.

«Самшит или не самшит? - гадал Егор Феофилович, повиснув головой в дикаркин костер. - Не самшит будто, а огня не боится».

Так и гадал бы он всю ночь и медленно бы поджаривался, если бы не петух, избавивший его от мучительного вопроса по поводу происхождения вертела.

Фараонова дева тоже была хороша и все смеялась. Всего Друка похотливая хохотушка обвешала нубийским