жизни. Утки не хотели слиться в одну, общую семью. Каждая гуляла отдельно со своим выводком. Рекс видимо помнил коварный удар клювом в лоб, и затевал уже свои коварные планы. Он стал притворяться безразличным и к той утке, которая клюнула его в голову, и к её утятам, чем быстро усыпил их бдительность. Утята стали нагло копошиться возле самой будки, играть с его лапами и клевать уши. Утка-мать тоже перестала осторожничать и бояться за своё потомство. И вот, однажды, хитрый и злопамятный Рекс улучил момент, когда утка была прямо у него под носом, выскочил из будки, схватил утку и моментально перекусил её горло. Он с остервенением и радостью трепал её уже мёртвое тело, как старый башмак. И тут под удар нечаянно подвернулся один утёнок. Он отлетел далеко, к забору и тут же испустил свой дух. Расправившись с врагом, Рекс не стал её есть, а бросил посреди двора в назидание другим, - вот мол, смотрите, так будет с каждым, кто посмеет со мной фамильярничать. Оставшийся в живых цыплёнок с испугу спрятался в самом дальнем углу сарая. Георгий, увидев всё это, с укоризной посмотрел на Рекса. Тот сидел возле будки с невозмутимым спокойствием. Мол, понимаю, хозяин, что нанёс твоему хозяйству урон, но тут вопрос чести и достоинства, уж извини. Вообще собакам ничего говорить не надо, они ведь всё одно наших слов не понимают. Они ловят интонацию и настроение. Достаточно взглянуть на собаку, и она поймёт, что хочет от неё хозяин. Метод дрессировки лишь закрепляет эти навыки и дисциплинирует животное. Погоревали, погоревали, да дело сделано. Утку сварили, цыплёнка, оставшегося сиротой, подсунули другой утке. Мария назвала его – Четырнадцатый. Но у животных свои принципы и свои причуды. Не приняла утка чужака. Гнала его от своего потомства прочь всякий раз, как только тот приблизиться. Утята тоже, повинуясь инстинкту матери, не принимали в свою компанию чужака. Так он бедолага, и ходил за ними на расстоянии. Четырнадцатый весь день был рядом с другими, а на ночь облюбовал место под верандой, там, где вылупились другие утята. Мама утка поначалу, тоже уводила своё потомство на ночь на своё место – под веранду. Но когда, ту утку, что вывела в сарае, загрыз Рекс, и погиб брат Четырнадцатого, Георгий стал загонять большое потомство в сарай. Четырнадцатый уже начинал понимать долю одиночества. А ему, как и человеку очень хотелось в общество, в компанию. Так вот и стал наш четырнадцатый изгоем. Долго он ещё пытался влиться в общую стаю подрастающих утят, но те его даже клевать стали. Наконец он понял всю тщетность своих усилий, и полностью стал вести одиночный образ жизни. К этому времени он уже, как и другие утки подрос, и даже был намного крупнее остальных, он же раньше их появился на свет. Держась, всё время в стороне от общества, он научился самостоятельно искать корм и отбиваться от врагов. Врагами были кошки, и сороки, которые норовили украсть корм из корыта. И конечно собаки. К человеку четырнадцатый относился дружески. Брал корм с руки и у Георгия и у Марии. Бежал на зов. Но люди не могут быть его товарищами и друзьями. И видно было со стороны как он одинок в этом мире общественной суеты двора. Георгию печально было смотреть на него. Грусть одиночества была видна во всём, даже в походке. Он редко издавал свои гортанные крики-хрипы. В то время как другие утята горланили весь день. К сентябрю утята подросли и стали уже молодыми утками. Четырнадцатый был крупнее в два раза и выглядел солидным и статным селезнем на фоне общей стаи. Пришла пора подрезать крылья. Удивителен Мир Дикой Природы, и загадочен. Сколько бы натуралистов его не изучали, а он всегда преподносит нам, людям, с примитивным мышлением новые сюрпризы. Мы привыкли жить по установленным правилам и Законам. А животные живут инстинктами и ещё чем-то, что мы у себя называем душой и чувствами. Казалось бы, за это время утки должны были сдружиться с изгоем и принять его в свою стаю. Ведь и пора любви у них наступила. Но нет, не принимают. И ещё больше стали сторониться. Прогнать такого уже не выйдет, - большой и важный, ретируются сами. Даже Рекс стал с восхищением и затаённым страхом смотреть на Четырнадцатого, когда тот важно и величественно вышагивает по двору. Рекс даже разрешал селезню попробовать пищу из своей миски. У них получилось что-то вроде дружбы. Георгий заметил, что селезень часто и подолгу топчется возле самой будки. И Рекс довольный лежит в тенёчке и наблюдает. И Георгий понял, что селезня, безусловно, тянет хоть к какому-то общению. Знать тяжело, быть отвергнутым обществом.
Ночи стали холодные. Все утки на ночь заходили в свой сарай и Георгий закрывал двери. Четырнадцатый так и жил под верандой. Георгий ещё раз туда пролез и соорудил ему царское гнездо. В середине сентября, в преддверии Золотой осени, Георгий с Марией подрезали крылья всем уткам, - кроме Четырнадцатого.
- Жалко губить такую красоту. Посмотри, какой он важный и статный.
- Да уж! Что красавец, то красавец. И гордый.
- Это от того, что его отвергли.
- За что вот только?
- Нам этого не понять.
Четырнадцатый как будто понимал, что разговор идёт о нём и стал важно вышагивать пред ними, выполняя свой таинственный толи ритуал, толи танец. Статный, с длинной шеей. Грудь и брюхо светло-серые. Спина чёрная с переливами. На голове белые пятна. Как взмахнёт своими мощными крыльями, ну прямо орёл. Нет, не поднялась рука у Георгия обрезать крылья радости и свободы.
- А если улетит? – Спросила Мария.
- Ну что ж, пусть летит. Может дикие собратья примут его в свою семью.
- Не жалко? – Участливо посмотрела Мария в глаза Георгию.
- Жалко. Но ещё жалчее смотреть на его одиночество. Человеку нельзя без ног, птице без крыльев. – Мария вздохнула и ничего не сказала. Для неё, к её счастью, чувства одиночества не существовало.
Четырнадцатый изменил своё поведение. Стал меньше гулять. Станет посреди двора и стоит, бывает часами. И смотрит в небо. «Зов природы» - Решил Георгий. Другие утки целыми днями бродят, что-то ищут, и кря-кря-кря. Четырнадцатый ни разу не крякнул, как вырос. Только грозно шипеть научился на кошек и на своих же собратьев. Он отвечал им той же взаимностью. Подолгу любуясь селезнем, Георгий стал думать о себе и обществе в целом. Георгий увидел в селезне самого себя. - «Какие бы мы не были умные, гордые, развитые, и даже свободными, всё это ничто, когда становишься в большом обществе одиноким».
- Незаметно пролетело бабье лето. Красота Осени вспыхнула яркими красками и стала быстро затухать. Морозы по ночам усилились.
Надо что-то придумать для четырнадцатого, - сказала Мария Георгию. Там ведь ему холодно будет.
- Надо… Придумаем.
Ты посмотри на него, - удивлённо и жалостливо сказала она, указывая на селезня. – Стоит как вкопанный, уже час или два. И всё в небо смотрит.
- Инстинкт проснулся. Своих диких сородичей высматривает.
- Ты думаешь, что всё-таки улетит?
- Думаю, да… - вздохнул Георгий. Ему и жалко было расставаться с четырнадцатым, и больно было смотреть на его одиночество.
И вот, в один из ясных дней по небу пролетел косяк диких уток. Четырнадцатый весь встрепенулся, издал странные гортанные звуки, и забегал по двору, громко хлопая крыльями. Другие утки тоже встрепенулись. Забегали, замахали крыльями и пытались взлететь. Они разгонялись, и неуклюже хлопая крыльями, хотели подняться туда – в небо, и лететь вместе со своими дикими собратьями. Но домашняя утка к осени нагуливает немалый жирок, да и крылья свободы подрезаны, не улетишь. Пошумев, и осознав своё бессилие, они угомонились и больше не пытались взлететь. Только застывали на месте и вытянув шеи провожали своим взглядом очередной косяк. Ночами, сидя на сухой подстилке, сытно наевшись, они буду догонять своих сородичей. Во сне они ещё могли летать.
Косяк уже скрылся из виду, а Четырнадцатый всё ещё не мог успокоиться. Потом забился под веранду и до следующего утра не вылезал. Через день по небу уже пролетел треугольник диких гусей. И тут наш селезень не выдержал. Разбежался и, взмахнув своими орлиными крыльями свободы, поднялся над забором, набрал высоту и улетел в сторону леса.
Ни Георгий, ни Мария этого не видели, были на работе. Вечером они нигде не нашли селезня.
- Куда же он делся? – Испуганно спросила Мария.
- Не знаю…
- Может уже улетел?
- Может и улетел…
- Ну ладно, некогда переживать, дела ждут, - и пошла в дом. Георгий ещё раз проверил все тайные углы селезня и нигде не нашёл четырнадцатого. – «Значит, улетел - решил Георгий. – Даже не попрощался». Георгию стало муторно на душе. Чтобы отвлечься он стал наводить порядок во дворе, - перекладывая и переставляя вещи с места на место. Только сейчас он понял всю глубину одиночества. В его глазах, жизнь селезня-изгоя выглядела как метафора на жизнь человеческого общества. Грамотно и профессионально он не мог этого объяснить, но нутром, душой и сердцем понимал и был всецело на стороне четырнадцатого. Люди тоже, как бы им не жилось хорошо в стороне, всё одно, так или иначе, стремятся к обществу, к общению. Георгий вспомнил, что четырнадцатый ни разу не крякнул за всё это время. Видать уж очень тяжело ему было. У человека нет крыльев, и улететь он не может, а потому многие и уходят со сцены жизни, кто в пьянство, кто в сумасбродство, кто в мир иной. Ведь, человек, куда ни приди, видит одно и то же. Общество везде одинаковое. Но почему, же раньше такого не было? Почему раньше везде и всем было хорошо? Он вдруг подумал, что и сам бы сейчас улетел куда-нибудь, туда, где есть общество, и где все любят и уважают друг друга. Живут они с Марией вроде бы хорошо. Во многом даже на зависть другим. А всё одно, - одиноко как-то. Каждый о своём, каждый сам по себе. Раньше так не жили. Всё делалось гуртом, весело, с песней. И жилось, как пелось. Много ещё чего такого передумал Георгий, пока приводил в порядок двор, который и так был в безупречном порядке. Но понял ли он себя? Но, безусловно, он понял Четырнадцатого. И был рад за него, что он оказался таким решительным в своих действиях. С болью и грустью Георгий покинул двор и больше в этот вечер не выходил, чтобы не тревожить душу.
На следующее утро, он вышел, чтобы выпустить из сарая уток и насыпать им корм. И первое, что он увидел, по двору важной походкой Великого Цезаря разгуливал Четырнадцатый. У Георгия от радости захолонуло в сердце. Селезень грациозно и с достоинством вышагивал вразвалочку по двору и изредка поклёвывал что-то на земле. И вдруг он торжествующе закрякал. Да так громко, что у Георгия в ушах зазвенело. Рекс поспешил спрятаться от греха подальше в будку. Он не понимал экзальтированного состояния птицы. Георгий хотел уже было идти в дом за Марией, но та уже сама вышла на крыльцо и разинула рот от удивления.
- Вернулся, грех ты мой четырнадцатый. Вернулся.
- Да нет, дорогая, не обольщайся, - сбил её пыл Георгий. – Это он видимо сделал пробный полёт. Проверил себя на прочность силы и духа.
- Это он сам тебе всё сказал, - иронически улыбаясь, спросила Мария.
- Да! Видишь его горделивый вид. А кряканье его слышала?
- Да, но я думала, что это другие утки крякают.
- Нет, это он, Четырнадцатый. – И Четырнадцатый, как будто понимая, что говорят о нём, снова закрякал.
- Надо же, заговорил
