Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)

иллюзии.
Спросил Таню (меня и самого так не раз впоследствии спрашивали):
— А как ты запоминаешь, на какую клавишу и когда нужно нажимать?
Небольшой ликбез длился минут десять, закончившись предложением:
— Хочешь, я научу тебя какой-нибудь мелодии?
— Хочу!
Первым музыкальным произведением в моей жизни стала детская песенка «Птичка над моим окошком гнёздышко для деток вьёт...» Простенькая трогательная минорная мелодийка увлекла меня, и минут через двадцать я уже вполне уверенно ее исполнял одним пальцем.
— А знаешь, — улыбнувшись, молвила «учительница первая моя», —  тебе стоит заниматься музыкой — ты хорошо схватил.
Однако реакция Валерки была неодобрительной:
— Тебе чё, делать нечего? Пойдем лучше посмотрим фотоальбом по истории авиации.
Авиация тогда была нашим увлечением. Но «Птичка» запала в душу. Пару раз в гостях, завидев пианино, я с гордостью заявлял: «А я умею играть одну вещь на фортепиано!» Хозяева из вежливости и любопытства дозволяли это продемонстрировать, после чего разочарованно вздыхали. М-да, бледно.
Постепенно набирало силу желание учиться музыке. Но как это сделать? Шла уже вторая четверть четвертого класса, а в музыкальные школы брали только с семи-восьми лет. Выход был найден. В одном из домов на Комарова находился «Салон проката» — тогда было распространенным явлением не покупать, а брать напрокат бытовую технику, велосипеды, пианино, туристскую амуницию и прочее. При салоне работал музыкальный кружок, дословно, «по привитию музыкальных навыков», располагавшийся в двух комнатках со старенькими пианино, видимо, списанными из числа предлагаемых напрокат. Учиться брали всех желающих, вне зависимости от возраста и наличия музыкальных способностей. Такса 10 рублей в месяц — сумма, по тем временам, немаленькая, но вполне терпимая. Моя мама, в принципе, не возражала. Ещё бы, детей добровольно стремящихся учиться музыке было наперечет, такое желание можно только приветствовать, но... Вздохнув, она не стала скрывать: «Я все-таки хотела, чтобы ты занимался спортом...»
Моей первой преподавательницей музыки стала Венера Галимулловна — представительная дама средних лет. Какое музыкальное образование было у нее самой осталось невыясненным, ее игры я никогда не слышал, а в «салонном» дневнике записи-наставления по каждой разучиваемой пьеске практически не отличались друг от друга. Вдобавок, на занятиях она нередко что-то почитывала или ела, после чего приглушенно отрыгивала. Даже как-то раз жирные пятна на платье солью отчищала. Преподавали как в музыкальной школе: дневники, зачеты, экзамены и, наконец, отчетные концерты перед родителями. И «процесс пошел».
Я тщательно скрывал от одноклассников, что стал учиться играть на пианино — это не вязалось с образом «нормального» пацана. Тем не менее, моя мама известила об этом Зину Ивановну — та пожала плечами, никак не отреагировав. Хотя, мне кажется, классный руководитель должен был, как минимум, одобрить то, что ученик увлекся делом, а не болтался на улице.
Но однажды скрываемый мною факт был обнародован. Как-то раз я плохо ответил по математике, ее вела Зина Ивановна. Успевал я хорошо, но любая «осечка» вызывала острую критику, что, в целом, правильно. Но тут ею был сотворен очередной педагогический «перл»: «Вместо того, чтоб учить математику, ты по клавишам тренькаешь!» Я замер. Пацаны в классе удивленно вскинули головы.
После урока ко мне подошел Шампунь.
— А ты чё, на пианине учишься играть что ли?
— Да, а чё? — отвечаю.
— Ну ты, ващще, в натуре, даешь! Ты чё?!
— Слышь, — говорю, — я тебе домашку списать дал? Дал! На контрольной помог? Помог! Чё те не канает?
— Да не, ничё! — Шампунь, презрительно ухмыльнувшись, пошел информировать пацанов.
Но я вышел из положения: говорю, скоро, мол, должны класс гитары открыть, но пока учат нотной грамоте, развивают слух, знакомят с тем, как правильно играть и так далее. Одним словом, пацаны удовлетворенно отстали: на гитаре — можно.

*  *  *

Впрочем, процесс моего музыкального образования больше не вызывал нареканий со стороны Зины Ивановны — не было поводов. Ее заботило совсем другое.
Однажды звонкий голосок ведущей радиопрограммы «Пионерская зорька», еженедельно выходившей в эфир по воскресеньям после концертно-юмористической программы «С добрым утром!», восторженно известил: «Вся советская пионерия с большим воодушевлением поднялась на торжественную патриотическую вахту «Идем дорóгой Ленина, дорóгой Октября»! Во всех пионерских организациях нашей необъятной Родины юные ленинцы в едином порыве...» И протчая, и протчая.
Не знаю, какие указания поступили на этот счет из РОНО или райкома, но после педсовета в нашей школе, состоялись «классные часы», на которых среди учеников распределяли направления работы этой «торжественной вахты»: «пионерстрой», «юные тимуровцы», «красные следопыты» и так далее. Не помню, что досталось мне и Форину, но Валерке отрядили под начало «пионерстрой». Он еще так многозначительно к нам повернулся, выпятив нижнюю губу — мол, э-ва, как круто, что мы чуть не рассмеялись. Словом, бал правили привычные для тех времен формализм и обязаловка, к которым приучали «с младых ногтей».
Наконец, очередь дошла до Шампуня.
— Хайбуллин! — гаркнула Зина Ивановна.
— Чё?!
— Какое направление ты хотел бы выбрать для себя?
— Какое направление? Домой! Гы-гы-гы!
Класс по достоинству оценил шутку своего «авторитета», дружно рассмеявшись. Но Зине Ивановне было не до смеха (хотя, скорее всего, ей уже самой хотелось домой, потому она и нервничала). Как обычно в подобных случаях, началось ее эмоциональное речеизвержение с перечислением всех его прегрешений и недостатков, на что, впрочем, Шампунь никак не реагировал — привык.
— Будешь отвечать за направление «красные следопыты»! — вынесла вердикт, заканчивая свой привычный монолог Зина Ивановна.
— Ну, ла-на, ла-на! «Следопыты», так «следопыты». А чё делать-то надо? — Шампунь решил завязать беспредметный «бáсар», а то домой действительно нескоро уйдешь.
— Ну, как что? Всё тебе объяснять надо, щёки красные — а ума нет!Выберешь себе какого-нибудь местного героя революции или гражданской войны, изучишь его биографию, боевой путь, короче, пойдешь по его следам, как полагается следопыту. Ясно?!
— Ага, сама ходи! — Шампунь любил и умел играть на публику.
Далее последовали новый взрыв смеха класса и вторая порция нервной рефлексии нашего классного руководителя в виде привычного, регулярно повторяемого «выступления».
Помимо этой мути в школе ежегодно проводили фестивали народов СССР. Каждому классу поручали одну из братских союзных республик нерушимого Советского Союза, за исключением РСФСР. Нужно было собрать материал про нее, рассказать про какого-нибудь видного исторического деятеля этой республики, прочитать стихотворения национальных поэтов, что-то в тему спеть и сплясать. Фестивали проходили по параллелям классов и были состязательными: школьная комиссия давала баллы за каждое выступление. Помню, как я читал стихотворение какого-то узбекского советского классика про мелиорацию, будучи наряженным в подобие их национального халата, перешитого из маминого домашнего — узор на нем был похож на узбекский. Голову украшала кустарно сшитая нахлобучка, напоминавшая среднеазиатскую тюбетейку, поскольку татарская не подошла бы, в силу заметной несхожести фасонов.
Ежегодными обязательными были смотры строя и песни. А также конкурсы патриотической песни, где каждому классу предписывалось не просто спеть, а немного ее обыграть.
Как-то нам на конкурс дали известную песню «Орлёнок». Актив класса, под бдительным присмотром Зины Ивановны, остался после уроков мирковать над инсценировкой. Было придумано следующее. Роль Орлёнка отвели статному, высокому ученику нашего класса — Саше Куликову. «Орлёнку» нашли какую-то тельняшку, на голову повязали бинт, изобразив на нем фломастерами кровь. Куликов стоял в центре, а справа и слева от него по два ученика, которые при исполнении фразы «на веки умолкли веселые хлопцы» должны были выразительно упасть на пол. В число несчастных «веселых хлопцев» отрядили меня, Форина и Валерку. На наших головах тоже красовались разрисованные красным бинты, а для пущей достоверности каждый «хлопец» держал себя кто за руку, кто за бок, изображая боевые ранения. За «орлятами» полукругом стояла подпевка из девчонок.
Сперва Зина Ивановна предлагала нарядить Куликова-Орлёнка в военную форму (ее муж был военнослужащим), но форма оказалась полевой, темной с портупеей, и здорово смахивала на белогвардейскую. Поэтому от первоначального замысла пришлось отказаться, а облачить в нее Рэма, предусмотрительно сняв кокарду с фуражки. При словах «лети на станицу, родимой расскажешь, как сына вели на расстрел» он должен был выйти с игрушечным пистолетом и увести Куликова со сцены.
Честно говоря, меня сразу стали «терзать смутные подозрения» относительно неминуемого провала всего задуманного сценария. Но, как ни странно, Зина Ивановна одобрила эту туфту, да и времени, чтоб придумать что-то другое уже не оставалось.
Однако впечатляющее фиаско превзошло все наши нехорошие предчувствия. Конкурс стартовал. Мы вышли на сцену с героическими лицами и все вместе запели: «Орлёнок-орлёнок, взлети выше солнца, собою затми белый свет!» — пока всё нормально. «Навеки умолкли веселые хлопцы...» — мы, кто вскинув руки, кто схватившись за грудь, картинно грохнулись на пол сцены школьного актового зала. К сожалению, я упал неудачно и ударил локоть, поэтому, «навеки умолкая», чуть слышно матюкнулся. Услышав мою ругань, «орлёнок» Куликов почему-то смутился и следующую фразу «В живых я остался один!», которую он должен был громогласно произнести, не исполнил. За него ее спели своими тоненькими голосками одноклассницы из «массовки».
Лёжа на полу, я реально осознал весь идиотизм происходившего на сцене, поэтому меня стал разбирать смех. Валерка лежал напротив и  улыбался, «кровавая» повязка с его головы слетела во время падения, под ней, разумеется, было чисто. Наконец, Рэм в «белогвардейской» форме увел со сцены Куликова «на расстрел». Оказавшись за кулисами, оба, и «палач», и его «жертва», негромко заржали. В зале, наверное, слышно не было, но я-то услышал! Моему терпению пришел конец: незаметно прикрыв локтем лицо, я бесшумно затрясся всем телом от невыносимого приступа дикого хохота.
М-да... Мы заняли последнее место. После провального выступления — «разбор полета» в классе. Зина Ивановна неистовствовала. Досталось по полной всем: и «белогвардейцу» Рэму, и Куликову, крайне неубедительно воссоздавшему героический образ юного коммунара, и, непонятно за что, хоровому кордебалету. Но больше всех вдули нам, «веселым хлопцам»:
— Упали, как дурачки! Денисов лыбится! Муратов ржет! Как можно опошлить такую хорошую песню?! — грохотала Зина Ивановна.
— Я не ржал! — пытаюсь защититься.
— Не ржал, говоришь?! Да я своими глазами видела, как ты лежал и трясся от смеха!
— То был не смех! — я твердо стоял на своем.
— А что тогда?!
— Предсмертные судороги!
О! Только сейчас дошло: этот маразм, похоже, и был тем «остальным», что, по