Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)

интересах. Куцый, вдобавок, был на год нас старше.
Большинство учеников нового «В»-класса были знакомы между собой с самого раннего детства: их переселили из каких-то бараков с Суконной слободы. Многие байки о прошлом так и начинались: «Когда мы жили в Старых бараках...» Проживали они тоже компактно — в нескольких домах по улице Комарова. Позднее группировка гопников со всего Танкодрома стала именоваться «Комаровские». Уж не ведаю, сохранился ли в сегодняшнем обиходе казанцев тот старый, но такой родной для меня неофициальный топоним «Танкодром»?
Решающее значение для веса в коллективе имело наличие старших братьев или просто «наставников». Так и говорили: «Он ходит с таким-то». Имярек «такой-то», разумеется, должен был принадлежать к числу «блатных», как они себя называли. У меня, к сожалению, ни старших  братьев, ни корешей из блатных не было. Помню, как удачно начавшийся для меня махач с приблатненным одноклассником Серёгой Пашкиным, по кличке «Паша́», остановил его старший кореш Олег Дружинин, банально мне навтыкав. А конфликт с Маратом Мардановым, назревавший перерасти в махач, обидно и больно (для меня) прервал его старший брат.
Но и собственные «кондиции» тоже имели значение. В новом 4«В» я, осмотревшись, сразу оценил, что кое-кто из пацанов незаслуженно ставил себя выше меня только потому, что учился в нем с первого класса. Изменить подобный «статус-кво» и продвинуться вверх по пацанячьей иерархической лестнице можно было только одним путем — через махач.
И он вскоре случился! Сцепились из-за какого-то пустяка с Ильгизом Гадельзяновым, по кличке «Грузин», и он дал мне в морду. Зачастую конфликты ограничивались агрессивной риторикой, угрозами и толчками друг друга в грудь. Бывало ни одна из «сторон» не отваживалась перейти на другой уровень противостояния, несмотря на провокационные подбадривания и подначивания «болельщиков», и дать, как мы выражались, «промеж ушей». Удар в морду был равносилен объявлению войны: необходимо было или ответить, или проглотить, фактически сдавшись. Но Грузин явно переоценил свои силы. После короткого динамичного махача он неожиданно для меня отвернулся и заплакал, закрыв лицо руками: я удачно попал ему в глаз. Это означало победу. Меня, еще не остывшего от схватки, не разжавшего кулачки, стали хлопать по плечам Шампунь с Куцым: «Молодец! Молодец!»
Но на наших будущих отношениях с Грузином тот махач никак не отразился. Просто Ильгиз (а вместе с ним и другие обитатели «его» ниши в «табеле о рангах») сделал для себя правильные выводы, а я уверенно шагнул на одну ступеньку вверх. Потом мы с ним стали приятелями, к тому же нас объединял жгучий интерес к футболу и хоккею.
Нужно отметить, что умение играть в футбол и хоккей, разбираться в них было тогда обязательным для любого уважающего себя казанского пацана. У Валерки Денисова не очень получалось играть в футбол-хоккей, но он проявлял к ним интерес.
Иногда можно было заиметь авторитет среди пацанвы, просто хорошо играя. Безусловным авторитетом слыл среди нас игрок от Бога, мой бывший однокашник по «А»-классу Ильхам Маматов (почему-то все звали его «Эдик»). Причем он был одинаково силен и в футболе, и в хоккее, достаточно сказать, что во дворе всегда побеждала та команда, за которую играл Эдик. Его желание сыграть с нами почиталось за честь. Правда, позднее Эдика из-за постоянных тренировок стало видно всё реже и реже. В юности он играл за «Электрон» — футбольную команду завода «Радиоприбор». Мой отец не раз сталкивался с ним в кассе завода, поскольку Маматов был там кем-то оформлен официально. Но громкой карьеры в спорте сделать ему не удалось, поскольку «Рубин», куда он ненадолго попал на место вратаря, никогда не играл в высшей лиге чемпионата СССР. И было это задолго до звездного восхождения главной казанской футбольной команды.
Летом любая ровная полянка превращалась в футбольное поле, воротами становились камушки или школьные портфели. А зимой мы, пацаны, расчищали снег, используя его для строительства бортов, и заливали уже собственную хоккейную площадку. Штангами ворот служили сложенные стопками кирпичи, натасканные отовсюду. Для прочности конструкции «штанги» обливали водой, но ворота оставались без перекладины, а площадка — без задних игровых зон. Со временем, ЖЭКи стали ставить в некоторых дворах деревянные хоккейные коробки.
Но пока на дворе стояла осень. Осень 1972 года — время исторической, незабываемой хоккейной суперсерии СССР — Канада. Описывать колоссальный интерес к этому захватывающему спортивному зрелищу после показа фильма «Легенда номер 17» излишне. Правда, прямых репортажей из Канады тогда не велось: коммунисты трогательно заботились о здоровом сне трудящихся, и сидеть в ресторанах или смотреть телевизор после 23-00 не полагалось. Счет уже сыгранного накануне матча узнать было неоткуда, поэтому репортаж в записи на следующий день фактически превращался в прямой.
Мы бредили этими играми. Конечно, прекрасно знали и любили наших хоккеистов — Михайлова, Петрова, Харламова, Якушева, Мальцева, Рагулина, Васильева, Третьяка, Анисина и других. Но они были наши, свои. Их постоянно показывали по телевизору, их имена были на слуху. Но вот канадцы... Это были инопланетяне. Волосатые, без касок, с выбитыми передними зубами, постоянно что-то жующие. Именно тогда я впервые услышал выражение «жевательная резинка», даже попробовал ластик на зуб — не впечатлило. Крайне редкие случаи появления у кого-то из пацанов этой вожделенной резинки становились настоящим событием — на обжёвки от нее выстраивалась целая очередь, поэтому даже самый маленький кусочек «жвачки» ценился на вес золота и проживал долгую жизнь, пройдя через десятки счастливых пацанячьих ртов. Кому жвачки не доставалось всё равно во время игры в хоккей совершали энергичные жевательные движения.
А имена канадцев! От них у меня до сих пор захватывает дух: Кен Драйден, грозный Фил и Тони Эспозито, счастливчик Хендерсон, забивший победную шайбу всей серии матчей, костолом Боби Кларк, Халл, Стив Курнойе, двое Маховличей, забияка Паризе... Мне немного стыдно вспоминать, но из песни слов не выкинешь. Именно они, а не советские хоккеисты, стали тогда нашими настоящими кумирами, учитывая, что и суперсерию, пусть даже с минимальным перевесом, все-таки выиграли «Кленовые листья»... За право носить имя кого-нибудь из канадских профессионалов шли упорные споры. Тогда же я сменил свой псевдоним «Полупанов» (по-моему, московский динамовец) на «Питера Маховлича», но этим громким именем канадского нападающего меня наградил сам Эдик Маматов! К сожалению, из-за тех же канадцев стало входить в моду драться прямо на площадке во время игры (до этого невыясненные спорные «моменты» оставляли для разборок после матча).
Так мало-помалу я вживался в новый для себя коллектив класса. Да, играл и разбирался в хоккее и футболе, да, мог грамотно «вклеить промеж ушей», да, умел «побазарить» — это тоже необходимо было правильно исполнить, причем не только по содержанию, но и по форме.
Некоторые пацаны свой «базар», или как еще произносили «ба́сар», тренировали специально. До сих пор в ушах стоит хрипяще-сипящее, типа зловещее, шипение детским, еще не сломавшимся голоском: «Ну, ты, чё-о-о, деш-ш-шёвка, блин, в натуре, а?! Ты, чушпан, на кого хвост пружинишь? Чё, вальты загрызли что-ли? Сма-а-ррри у меня, марёха, ща бампер сверну! Пойал?!» Комментарий для непосвященных: «чушпан» — кастрированный поросенок, «марёха» — тот, кого морят, унижают, гнобят. Но что означает фраза «вальты загрызли», честно говоря, забыл. Или более «продвинутая», явно подслушанная у отсидевших старших братьев или корешей фраза: «Забейся в кураж, вша подшхоночная!» («шхонками» на зонах называли койки).
А дворовые песни! Это было нечто совершенно удивительное! Их исполняли с особым выражением и упоением, в сопровождении трёх гитарных аккордов. Кстати, умение бренчать на гитаре, пусть и крайне примитивно, тоже приветствовалось и почиталось.
Не откажу себе в удовольствии привести в пример старую дворовую песенку про Длинного Джека, уж не знаю, звучит ли она доныне.

Вот по полю едет трактор,
А на нем чудак-новатор,
И распевает песню он:
«О, Волга-Волга, Волга-Дон!

Жил на свете Длинный Джек,
Он родился среди грек,
Где сливает свои воды
Миссисипи-дуриводы.

И был он ростом метра с два,
Да так, что выше-выше крыши голова,
Он мало ел и мало спал,
И только ростом выше стал!

Но вот раздался гром войны,
А фронту юноши нужны
И генерал, и рядовой,
И Джек позиции берёт!»

Ох, ладушки! Ох, ладушки!
А где были-были? У бабушки!
Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!
А из бражки самогон!
Руки-ноги, буги-вуги!

Припев:
Бабка-бабка, дай на банку!
Дай же, бабка, на пузырек,
Бабка-бабка, дай на банку,
Ну дай же, стерва, шесть рублей!

Чтоб на сердце был толчок,
Нужен, бабка, троячок!
Чтоб толчок был посильней,
Дай же, бабка, шесть рублей!

Снова припев.
Не утомил? Там вообще-то много куплетов. Ладно, хорош. Что, круто?
Но главным моим козырем была хорошая учёба. Это ерунда, когда утверждают, что отличников морили только за успеваемость. Точнее, если от этого не было пользы для других. Но я не жмотился: и домашку дам скатать, и на контрольной списать, и подскажу на уроке, и шпаргалку, когда надо, по возможности, пришлю. Словом, сплошная выгода.
Шампунь, приходя утром в школу до начала первого урока, говорил мне только одно слово: «Быстро!» Это означало, что нужно было быстренько разложить тетради с домашним заданием на подоконнике коридора в нужной последовательности уроков для списывания. И поначалу приходилось мириться с таким неуважительным к себе отношением.
Куцый относился более дружелюбно. Он долгое время сидел у меня за спиной, поэтому со списыванием вообще проблем не возникало. Коровин не раз благодарно говорил мне: «О, Пецца — друг детсца!». Впрочем это не помешало ему как-то раз на уроке прожечь мне штаны, подложив на стул зажженную спичку. Но это так, мелочь, «типа шутка».
Моя мама не раз ходила к нему домой по заданию родительского комитета класса, изучала условия проживания, общалась с родителями. Куцый был из многодетной неблагополучной семьи, его мать, по-моему, не работала, а отец, бывший фронтовик, выпивал. Помнится, Коровин-старший не раз с гордостью декламировал: «Я — лейтенант! И Толька тоже будет лейтенантом!» Однако будущему «лейтенанту» визиты моей мамы к нему домой не нравились категорически.
Но однажды Куцый резко зауважал мою маму после одного случая. Как-то раз на улице он начал ей откровенно хамить. Мама, хоть и была почти на голову ниже, не долго думая, ловко скрутила его своими сильными спортивными руками и выдала такой грамотный «ба́сар», что тот просто обалдел, совершенно не ожидая подобного от маленькой, интеллигентной с виду женщины. И потом всё расспрашивал меня, где это она научилась так «базарить».
Я отшучивался, но не стал ему рассказывать, что жестокие качели судьбы в годину военного лихолетья забросили мою осиротевшую маму, в то время, двенадцатилетнюю девчонку, и в немецко-румынскую оккупацию в Краснодаре, и в детский спецприёмник, и на несколько месяцев в колонию для