Там, где всё в цветах. Ч. 8. Золотые дирижабли.

дивеевскими сёстрами.
 Лишить русский народ царя означало лишить его спасения, жизни и надежды. И насколько теперь мы приходим к осознанию этого, настолько мы возвращаемся к Богу, настолько просвещаемся, настолько и спасаемся.
  Земную жизнь пройдя до середины, Данте заблудился в сумрачном лесу. Так и мы, прожив полжизни при коммунистах, блуждали во тьме или, как писал Уэллс, бродили во мгле. Пока Государь нас не помиловал с небес. Потому что подошёл к концу срок анафемы Григория Распутина. 25 лет и три раза по 25 лет за его убийство. Погибель и разруха в России.
  По Своей великой милости Господь начал сокращать срок, отпущенный на иго, насилие и смерть.
  Государь упросил Господа и за нас с Мишенькой.
  Император нас и познакомил.
  Какое-то определённое шефство он взял над нами. Мы жалели царя и его семью, молились ему и очень его любили – до слёз, как самого дорогого человека на земле. Государь дал нам встретиться. Миша написал акафист царю, а я этот акафист прочитала. После молитвы мы поняли, что созданы друг для друга, что у нас общая душа – одна на двоих. Так произошло собственно наше знакомство, вернее, узнавание своей половины.
  Перед этим мы встречались тридцать лет назад в Питере. Сначала в Эрмитаже, потом в Петергофе. Какая-то неведомая сила подводила нас к друг другу три десятилетия, но мы не могли соединиться. Проклятие, лежащее над русским народом, довлело с тайной непостижимой мощью. Страшные магриббинские узлы некому было разрубить.
  Проклятия легли и пребывали на наших родах. Значит, и наши предки были повинны в чём-то против государя. Хотя бы даже тем, что были в коммунистической партии, работали в райкоме, совершали интернациональный долг где-то на Кубе, в Венгрии. И сами мы в комсомол вступали, в пионерах и октябрятах ходили. Но многие из народа за отступление от Бога и царя в той или иной степени понесли страдание, кого-то били, кого-то убили, над кем-то надругались…
  Своеобразным пятном на взаимоотношения народа и церкви легло клятвопреступление иерархов, которые требовали радоваться, потому что сменилась старая власть, требовали присягать новой власти и доныне молиться за неё – за власть цареубийц и воров. Народ, тянувшийся к Богу, не мог поверить, что его так дурачат. Умирая на гражданской войне, от голодомора, на строительстве Беломорканала, в ГУЛАГе, на фронте в Великую Отечественную, получая пулю в спину от заградотрядовца, люди перед смертью спрашивали Бога: за что? А иногда и не успевали спросить…
  За что? Почему? Выжившие отправлялись опять же за ответом в церковь, к батюшкам. Не знали они, что теперь батюшки пришли по комсомольской путёвке в храм и вся исповедь передается в органы НКВД. А истинные свяшенники лежали на алтарях с разорванной грудью и в кипящих кровью их ранах дымились окровавленные кресты, засунутые вниз Распятием. Стареньких настоящих митрополитов вывозили, похищая через окна крохотных келий, в неизвестном направлении. А новые архиереи и патриархи, получившие индульгенции от большевистских властей, снова убивали и предавали ничего не подозревающую паству. Разстрелянных монахов закидывали в выгребные ямы. Топили баржи, в которые сажали схимников, молитвенников и приходские советы, простых верующих мирян. Насиловали и разрывали на части, четвертовали монахинь. Вешали на колокольных верёвках. Топили в бездонных колодцах  русских, чистых и светлых людей.
  Государь наш Николай Алекандрович с великой скорбью смотрел с небес на страдание родной Руси, на боль и смерть своего народа, обезглавленного палачами. Он хотел помочь нам, но люди не обращались к нему за помощью. Не обращались к нему сердцем.
    Тьма сгущалась, и иногда казалась безпросветной. Пьяницы и колдуны, воры и негодяи всех мастей сплотились в тесные ряды. Все стремились усесться поближе к кормушке, на этом адском пиру вселенской мистерии мёртвых.
                                      ГОСУДАРЬ.
   
   Послушник попался, как кур в ощип. Красный монастырь московского патриархата жадно засасывал его в свои пучины.
Уходили старцы, которым недвусмысленно указывали путь на тот свет.
  Приняв свою долю скорбей и поруганий, те послушно уходили с земли, так и не успев оставить после себя учеников и преемников.
  Остальные просто разгонялись или разъезжались и доживали век в домах сердобольных старушек, их приютивших.
  Огромный монастырь, оставшийся без старческого окормления, напоминал корабль без руля и без ветрил. Его стремительно уносило куда-то, и швыряло то на мель, то на рифы.
  Команда корабля теперь занималась своими делами. Кто напивался и блевал в кубрике, кто лез на мачту, но его стаскивали за ноги и бросали за борт... Некоторых жестоко били и добивали - насмерть. Кому-то отрезали яйца…
  Часть команды поднимала пиратский флаг и грабила проходящие караваны.
  Послушник же усиленно пытался выгребать против течения, но лишь глубже погружался в пучину.Со всех сторон за ним зорко наблюдали тысячи глаз, ловко толкуя каждое его действие или бездействие, слово или молчание против него же.
  - Ну как?- весело спрашивали его заботливые и добрые братья.
  - Господь привёл меня сюда, Господь и выведет, - отвечал брат. Он уже проходил эту школу во многих государственных учреждениях, таких, как школа, армия и детский сад. Всюду нужно было терпеть, и когда-то всё это заканчивалось… Монастырь оказался для него, в этом смысле, вершиной.
  Среди такого бойкота утешений было немного, но они поддерживали на плаву. Молитва, особенно псалтирь, в которую он уходил буквально с головой, ныряя, как  в омут, была для него спасительным буйком, защитой и поддержкой. И он не замечал, что больше всего от этой книжечки и повреждался, вызывая справедливые нарекания сослуживцев. Послушник брался молиться за всяких неизвестных науке царей, византийских деятелей, поэтов типа Пушкина и бардов типа Высоцкого.  
  Братия толковала эти действия весьма саркастически, как желание продвинуться по «служебной лестнице», и неодобрительно посматривала в сторону «молитвенника».
  Однажды, зайдя в храм, он ясно услышал нарастающий звук, как бы вибрацию в ушах, будто заработал генератор высоких частот. Звук начал нарастать, утончаться…,по душе, по всему существу пошли нечистые смущающие вожделения. Внутренний голос сказал ему: не соглашайся! Не выдержал послушник, и согласился с тем, что он такой… И сразу весь внутренне съёжился, почернел.
   Выйдя из храма, он хотел покормить голубей, но те убежали от него. Бросил хлебушка прогуливавшемуся петуху, но и тот стремглав  припустился прочь.
   – Похоже, врубили психотронный генератор,- хмуро подумал послушник, и уныло побрёл в свою келью.
  Впереди предстояла длительная битва за право называться человеком, и, если бы не помощь святых, а особенно Царственных Великомучеников, он бы неизбежно погиб.          
  Тогда, даже из храма, после службы и чтения на клиросе, он бегом, почти уже умирая, забегал в церковную лавку и последним судорожным движением, задыхаясь, успевал лишь раскрыть сборник писем царственных мучеников из заточения и, раскрыв навскидку любой текст, вдыхал дыхание жизни,- слова поддержки и утешения, написанные людьми, находившимися в невыносимых условиях, но пытавшихся утешить и вселить надежду в своих подданныхъ!
 Позже послушник вспомнит странную встречу с невидимыми собеседниками в Екатерининском парке, и начнёт молиться, вместо Иисусовой молитвы, Святым Царственным Великомученикам: Святый царю мучениче Николае, моли Бога обо мне; Святая царица мученица Александро, моли Бога обо мне; Святый царевиче мучениче Алексие, моли Бога о мне; святые царевны мученицы Ольго, Татиано, Марие и Анастасие, молите Бога обо мне.
  Затем он безконечно повторял эту молитву в трудных жизненных ситуациях, а особенно, когда вдруг очутился на послушании в трапезной.
  В последний день работы они долго кормили приезжих паломников, но часть их всё ещё стояла на лестнице и ждала своей очереди. Все очень устали. И вдруг они запели его молитву: Святый царю мучениче Николае, моли Бога о нас…
 Как- будто теплой волной накрыло послушника, и он, почувствовав прилив духовных и физических сил, как на крыльях закончил свой день и своё послушание.
                          ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ПАРК.

   Питер засасывал в себя стремительно и необоримо, и приезжавшие в него гости бродили по городу, как пьяные, как сумасшедшии и не могли надышаться его воздухом.
  Дух старины, соприкосновение с ней, незримое присутствие чего- то высшего, сакрального, как судьба, определялись в нём.
 Всё решалось в нём, в этом городе русской и царской славы, в незримом присутствии наших государей, а без них в России исстари не решался ни один вопрос.
 Но здесь же царил и дух сумасбродства, Пушкинского вольнолюбия и лёгкой влюблённости, безшабашной вольготной жизни и одновременно вдумчивой ответственности за судьбы родины и перенесённых ею неимоверных страданий, высочайшей культуры и глубокого уважения к людям, когда практически любой питерец, даже если он направляется в другом, противоположном от вас направлении, учтиво выслушает вас, вернётся с вами до угла, и покажет направление и ориентир, куда нужно повернуть чтобы попасть в нужное место незнакомого города.
  Почувствовав себя, как рыба в воде, будущий послушник закружился в водовороте столичной жизни. Чему способствовали молодость, осень и праздность отпускной жизни.
 Не обошлось без знакомства с женским полом, намечалось радостное времяпрепровождение: театр, концерты и, наконец, посещение Екатерининского парка.
 Электричка уносила их из суетившегося города, и вот наконец впереди показались кроны огромных деревьев, помнившие дам в кринолинах и усатых кавалеров, звякание шпор и царские кареты.
 Вдобавок парк был расцвечен осенней листвой, которая иногда падала, кружась, с неимоверной высоты, а иногда плыла, как лодочка, по быстрой и чистой речке, над которой горбился старинного типа мостик с перилками.
  Ногами можно было загребать шуршащую листву, а в пруду возле китайского дворца плавали лебеди.
 Широкие, посыпанные песком дорожки тянулись безконечно, но лавочки по краям были мокрые, и садиться на них не очень- то хотелось. Трава в парке тоже была холодной и мокрой, и не вызывала желания прогуляться по ней, тем более что туфли на тонкой подошве совсем не подходили для питерской погоды, промокнув в первый же день и ни разу не высохнув за всё время пребывания в мокром городе.
  Поэтому романтические мысли о прогулке по парку подальше от дорожек и случайных прохожих не вызвали у спутника дамы особого восторга.
  Неизвестно, к чему бы они пришли в конце концов, но вдруг будущий послушник услышал каким-то внутренним слухом разговор невидимо стоявших невдалеке молодых людей.
  Девушки с возмущением рассказывали, что даже это место уже превратили в блудилище, и это уже невозможно…
  Юноша утешал их, и вдруг приблизился к парочке и заметил загулявшемуся не по чину кавалеру: а ведь ты меня знаешь…
  Растерявшийся от неожиданности человек напрасно таращился в направлении голоса. Он слышал и чувствовал, что они здесь, рядом, эти люди. Но он совершенно не мог их видеть.