Контрольная глубина

очередного перелёта через ширококостное бедро, до конца схватки больше не поднимался. Однако "извилистый путь к победе"  всё же мало помог тонкому ценителю боевой восточной дисциплины.  Очевидно, Оськин так и не понял, что перед ним коварный кандидат в мастера спорта – гигант одной физической силой и весом придавил соперника к полу, и так разбил ему лицо кулаками, что галанка обмякшего дзюдоиста до самой груди стала красной... Не разбираясь в тонкостях бросковых приёмов дзю-до, способный ученик, сам того не ведая, сразу же перешёл к жёсткой форме "като".
–  Учитель, простите, что не совсем по правилам, – мягко съязвил великан, скорострельно добивая противника своим едким камбузным сарказмом, – Но уверяю вас, мы быстро учимся! Если бы глубокоуважаемый Гуру любезно согласился преподать глупым неучам эксклюзивный мастер-класс...
–  Вадзаари, иппон!  – в порядке мстительной очерёдности выкрикнул Бобров, повторяя судейский выпад врага, чем невольно выказал свою скрытую доселе злопамятность. В пылу "боевого экстаза" он решил хвастнуть перед противником своей осведомлённостью о его основном коньке – борьбе дзюдо, а также знанием терминов знаменитого японского единоборства. Не токмо ты здесь грамотный! И мы с теорией знакомы! Ни мало не сумняшеся в праведности своих действий, он, выпучил глаза на единоборца и резко поднял руку вверх в знак поражения соперника. Друзья молча смотрели на пустой отрешённый взгляд надводного моряка, и только Бобров смог прочесть в глазах "глубокоуважаемого Гуру" скрытое удивление, граничащее, однако, с лютой ненавистью...
Подводя итог внутриродового блицкрига, можно сказать, что из трёх единоборств – Китайского – ушу, Японского – дзюдо и Русского, победило единоборство под названием – "Большой Русский Ванька Дурак", с чем мы его и поздравляем.
Все трое рукопашников могли загреметь в дисбат и, видит "бог", тот, что хлещет водку в кабинете коменданта кичи, точно загремели бы, но... На заводе заканчивался ремонт лодки, и их экипаж должен был снова отправиться в автономку. Специалистов хронически не хватало, и идти в боевую службу было попросту некому. Командир в отчаянии ходатайствовал перед командующим флотом за своих трудновоспитуемых турбинистов. Невзирая на то, что ответ верхушки был положительным, избежать добавочных пяти суток всё же не удалось…
– Два за самоволку, два за пьянку, сутки за неуствняк, да пять за праведный бой на киче. И того – десять... – рассуждал Бобров. Складывая пальцы в ладонь, он незаметно перешёл на иронические пересмешки: – Жан, а у тебя какой срок был?
Не дождавшись никакой реакции со стороны своего Казахского товарища, Сергей подошёл ближе к решётке. Насупившись, он стал наблюдать, как хромающий, почти квадратный человек с огромным бордовым ухом и синим лицом исчезает в уазике. "Кто это? – игриво подумал Бобров, –  Куда же подевался тот ядрёный розовощёкий здоровяк, от одного только вида которого, у всех в страхе подкашивались ноги"?
На входе человек с ухом посмотрел в сторону их окна и злобно, угрожающе ухмыльнулся.  Жан потёр травмированное лицо.
– Теперь он отдыхнёт в хоспитал, – его голос ослабленно сипел и срывался до хрипоты.
– Надеюсь, когда он вернётся, нас уже здесь не будет, – пробубнил Оськин, отвернувшись к стене, чтобы не были заметны красно-синие разводы на его скуле, –  А он вернётся – у него тяжёлый "неуставняк", его в части карасня заложила... Вот он и боится теперь трогать молод...
   Сергей стукнул себя ладонью по лбу, не дав Олегу договорить. На гауптвахте шёл ремонт крыши. С улицы тянуло горячим гудроном и одновременно что-то сильно подгоревшее на камбузе, раздражало чуткое обоняние арестантов.
–  Вспомнил! – воскликнул он.
–  Ты оставил котлеты на плите и не выключил её? – в своём стиле схохмил Оськин и потянул носом холодный удушливый воздух.
–  А я то думаю, где я его видел! – процедил Сергей сквозь зубы, не ответив про котлеты, – Помнишь, Большой, нас год назад на неделю прикомандировывали на коробку , которая стояла на ремонте, в Сельдевой?
–  Ну?
–  Ну! Помнишь того чека, что, как побитый дрищь носился с ветошью по камбузу, весь грязный и зашёрканный до дыр? Всё зыркал ещё на нас не добро... Он тогда уже два года отслужил. Это же он! Он нас первый узнал – злопамятный, гад!
–  Ну да, у них на коробках такие законы, до двух лет – ты никто и звать тебя никак, – отозвался Олег совсем не о том, – А молодые все в синяках ходят, и никому до этого дела нет. Ихним рэксам – так уж точно! Ну и чего этот кекс?
–   Да так, что-то вспомнилось, – отстранённым тоном ответил Сергей.
–  Подохнешь здесь, как тот Голуб, – почти не слушая их, печально уронил Жан. Его голос упал почти до отметки шипение. Сын далёких Отрарских степей тяжело вздохнул.
–  Не волнуйся, не помрём, через несколько дней нас здесь уже не будет, – дал оптимистичный прогноз Бобров и, немного подумав, закрепил сказанное: – Спецов для автономок не хватает, поэтому кэп нас отсюда вытащит.
–   Откуда знаешь? – удивился Оськин.
–  Знаем, откуда знаем, – скаламбурил Бобров, – Сорока на хвосте принесла! Ты же слышал, как здесь местная почта работает. Гораздо быстрее чем, там, – Сергей куда-то неопределённо кивнул головой, – А Голубев... У него горе было. А они в него с акаэмов ... Если бы наши мудрые законы позволяли не служить человеку после смерти матери, не возвращаться с отпуска, он сейчас был бы жив и здоров... Родственнички добили его больную мать, пока он служил во флоте. Квартирный вопрос что ли? Он рассказывал, но я точно не помню... Ну а теперь-то его квартира точно ближайшим родственникам отошла. Наследников то не было... Хотя может быть и были... Я не знаю, – отмахнулся он.
В этот же день на кичу доставили ещё двух матросов из их весёлого боевого экипажа – старшин второй статьи Шарова и Прицельного. Шаров загремел на трое суток за физическую контактную ссору с гражданскими специалистами, а Прицельный – за весёлую бражку и порчу государственного имущества – корабельных огнетушителей. С этого момента в головах троицы воцарился относительный покой. Страху стало поменьше – ведь теперь их – пятеро.


ВРЕМЯ НАЗАД. ПРИРОДА ГОРЯ


Кто-то считает, что человеческая душа состоит из различных ингредиентов, таких как – Любовь, Сострадание, Жалость... И ещё один из множества её составляющих – это Совесть. Она наш бессменный Хранитель от худого и непотребного, она же наш судья и палач в одном лице. У кого-то она занимает больше места в голове и груди, у кого-то – меньше, у кого-то она загнана жизненными обстоятельствами в такой дальний угол, что, сколько не рыскай по лабиринтам личного микрокосма, сходу и не найдёшь её, несчастную... Но то, что она есть у всех, если ты ещё живой – это точно. Даже у самой последней сволочи есть эта самая частица. Так уж распорядился Создатель всего сущего во вселенной, и даже у самого дьявола ни разу не получалось изменить законы природы. Поспешу огорчить господ экстремальных романтиков – зла в чистом виде не существует, и всему есть свои объяснения.
Не удастся просто так, взять да и взорвать красавицу нашу, голубую да зелёную, родниковую, ржаную! Убьёшь её, а потом, поди-ка попробуй, отыщи другую такую красу! Облетите весь ближний и дальний космос, пропашите носом своих чудо-кораблей будущего миллионы галактик, а не найдёте! А знаете ли вы, что такое необратимость?
...А коли убьёте её, так найдётся потом некая сила, которая отыщет загнанную в дальний угол, закрытую за семью чёрными замками частицу вашей души – Совесть, и станет она глодать вас, пока не высохнете как Египетская мумия и не издохните в муках адовых...
Так что не ждите господа фаталисты, не будет вам ни каких долгожданных концов света, обещанных лучшими теософами, прорицателями, писателями-фантастами, кинорежиссёрами и министрами обороны. А возьмите вы лучше все эти даты концов и середин, и определите их… в чёрную дыру!

–  Слишком поздно я понял, что она для меня значила... Она была моим Ангелом, моей жизнью, и беречь её нужно было так же, как свою жизнь. Даже ещё лучше. А теперь без неё мне капец! Или дома за эту квартиру отравят, или здесь я сам себя угроблю. Раньше никогда не трогал в экипаже никого, а теперь вот видишь – с кичи не вылажу.
–  Ну, может не так уж всё плохо, ты молодой, надо жить, – попытался Сергей отдать дань моральной помощи другу, – Если Бог дал нам жизнь, значит, мы не имеем права ею сами распоряжаться. Держи себя в руках, мать всё равно теперь не вернуть... Надо жить…
–  Когда она умерла, у меня нервы окончательно расшатались, – вместо ответа продолжал Голубев, – Пока писал на родню и врачей заявления, то в прокуратуру, то в милицию, сколько времени и сил потратил, а толку никакого. Ведь то, что они её совместно довели – не подкриминально, а если и есть криминал, то не доказуемо... Когда она слегла, мне надо было сразу домой лететь, ведь предлагал же мне кэп – я отказался, думал, ну поболеет и как обычно всё обойдётся... Я должен был ехать, теперь жалею, что не сделал это сразу, а ведь бы мог успеть.
–  А что бы ты сделал, ведь ты же не можешь изменить Судьбу...
– Мог! Я мог её поддержать морально. Разогнал бы этих стервоз, проследил за лечением. В конце концов, врачам можно было заплатить, чтобы лечили лучше... Теперь я с ума схожу от чувства своей вины и от жалости к ней, ведь это она из-за меня сердце надорвала. Сначала драка в универе, потом флот, с автономок писем нет. А по телеку сообщения об авариях на лодках – пожалуйста!
Саша до того трагического дня, не ведал и совсем не понимал, что такое горе, и ему было невдомёк, что там с людьми происходит после смерти любимых близких. Казалось – ну умер кто-то, ну и Бог с ним, не так всё страшно. Здоровье – на месте, молодость – тоже,  очертания светлого, счастливого будущего просматриваются чётко. А теперь, когда горе чёрным крылом коснулось его самого, он оказался слаб перед лицом этой беды. Весь интересующий его мир словно бы рухнул куда-то в пропасть, или превратился в голую пустыню, где нет никого... никого... и хоть закричись, зааукайся – в ответ не услышишь ни звука. Кто-то мерзкий, с параметрами тщедушия, не соответствующими его крупным, поганым делишкам, бесцеремонно вырвал из его груди кусок души, в котором были добрые начала и радости жизни. Рваные края раны теперь приходится прижигать спиртом и злобой. Его с головой накрыло туманом скорби и страшной тоски, приступы которой невозможно было ничем заглушить. Выйти из этого тумана он никак не мог, даже во сне эта дикая боль не прекращалась, а мать всё снилась и снилась... Со смертью последнего родителя ушло в небытие детство, ещё вчера ласкавшее душу. Пока живы родители, человек себя хоть немного, но чувствует ребёнком, и не важно, сколько человеку при этом лет – двадцать или пятьдесят. Когда это всё неожиданно прекращается, детство уходит. И если в этот миг у человека ещё и тяжёлая жизненная ситуация... В одиночку с этим справиться может только очень сильная личность. Саша понимал – Сергей для не него сейчас, как плот, за который можно временно зацепиться, чтобы не утонуть окончательно. Добрая отдушина. А что Бобров? Он мог вести себя благодушно по отношению к