Повод

 п о в о д.




   Нет, пьян он не был. Ну, может быть, чуть-чуть, в легком  «бризе» - полстакана медицинского. Как он показывал, заискивающе и доверительно поднеся к ее лицу большой и указательный пальцы, будто спичку зажал: « Во-от столечко, любимая моя!» А что для здорового молодого мужика  –  полстакана? Хоть столечко, хоть четыре раза по столечко. Для запаха только. Для души - не для ума.

   Вот именно – не для ума. Если б были мозги, а не каменный уголь, сперва бы подумал о жене, о семье. Подумал?

   Разумеется, он только тем и занят, что постоянно думает о семье. А что, оригинально – в следующий раз принести домой полстакана.

   Шут, шут гороховый. Все ему смешочки-смехаечки. Он не дает отчета своим словам. Стоит этаким непробиваемым увальнем с красной физиономией. Убила бы, честное слово!

    У- тю- тю, фу-ты, ну- ты, сопли гнуты. Испугала, уже дрожит, уже ползает на коленях, просит прощения. Что собственно произошло: потоп, война, революция, земельная реформа на худой конец? Ах, это он всего лишь позволил себе вольность раз в месяц расширить сосуды?
 
    И еще хватает наглости лгать? Кому-у…ей? У него каждый божий день – полстакана. Он – алкоголик, натуральный хронический алкаш. Спился, залил глаза, ничего не видит, кроме спиртного. Ему наплевать, что жена волнуется, ждет его  не дождется с работы, вьется вокруг него, ублажает. Он безболезненно променял семью. Она хочет спросить его: для чего, в таком случае, он женился? Чтобы мучить ее? Последние копейки из дома пропивать?

   Ну, завелась, взъерепенилась. Он пьет не на свои – друзья угощают.

   Не имеет значения. От этого он лучше не стал.

   Хуже – тоже. Все, хватит, он клянется, что пьет в последний раз. Поцелуй его и прости, подлеца. Честное всякое благородное, больше не будет. И вообще, он как зверь голоден, заглотит целую жареную свиноферму.

   Он знает ее больные места. Но она не поддастся искусу. Она демонстративно разворачивается и уходит в спальную комнату. Если хочет кушать – пусть сам себя и обслуживает. С какого лешего решил, что она любит наблюдать, как он ест. Тем более – « под мухой». Конечно, прощать его выходок нельзя. Ни в коем разе. А она себя повела глупо, как девчонка. Потребовала от него объяснений. Надо было просто не разговаривать с ним или пустить слезу. Он жутко боится видеть ее плачущей. Теряется, начинает суетиться, ласкаться. Слезы – отличная воспитательная мера. Бегал бы вокруг и сюсюкал. Если его после случившегося оставить безнаказанным, то он совсем отобьется от рук, выйдет из-под контроля. Без того много для него поблажек, вольностей. Раньше он был совершенно другим. И полы вымоет, и приготовит ужин, в магазин сбегает, ( хотя очередей не выносит), и выгладит белье: все успевал. Удивлялась – откуда такая прыть, деловитость, расписанная по минутам. Он был ласковее с нею, и еще, как бы это сказать, смиреннее, что ли, одомашненнее. Помимо всего прочего, пылинки с нее сдувал, в рот заглядывал, ждал ее распоряжений, как манны небесной. Или ей только так казалось? Случилась маленькая…мизерная трещинка в их отношениях, которая растет, удлиняется на глазах, и она растерялась, вдруг опустила руки и ошарашено рассматривает  линии разлома в полном бездействии. Должно же это когда-нибудь кончиться. Есть предел и его эгоизму. Он прекрасно знает, что волноваться ей нельзя. Любая встряска чревата скверными последствиями.
Она смотрит на живот, скатившийся немного вправо. Острый, тугой живот. Вбирающий соки жизни в тайниках ее плоти – сын. Сынулька…
А вдруг она умрет. Во время родов. В мед.карте написано: зауженный таз, возможно кровотечение. Ее роды опасны кровотечением! Кровь врачи не смогут остановить! Она умрет от потери крови! Истает на глазах прорвавшегося сквозь тело ее ребенка. Она умрет от невозможности дальше сносить боль, она устанет от боли. Вероятно, это будет так: точно в блекнущем  экране телевизора. Пропадет свет и последним сигналом жизни удалится и затихнет - в том уже мире – говор, лепет, крик врачей и плач сынульки. Все это невыносимо страшно, до оторопи. Он будет стоять под окнами роддома. Топтаться и мякать, как все  новоиспеченные папаши.
И вот известие: среди ночи усталый, плачущий врач: «Вашей супруги… мы сделали все, что в наших силах, поверьте!» … Он падает в обморок, он сходит с ума. Он кричит – крик помешенного животного, зверя в агонии. Его не могут успокоить…А дальше?.. Разве имеет значение, что дальше. Месть свершилась. Однако не слишком ли велики жертвы для сомнительной мести? Там, за краешком первого вскрика ребенка, в жадном хватании ртом тугой груди, в розовой попочке, в бледных орешках сосочков, в продолжение самой себя и начинается жизнь. Она смутно представляет ту другую жизнь, не ощутимую пока даже на кончиках пальцев.
Нет уж, она будет жить, жить, жить, какую бы опасность ей не сулили равнодушные врачи-коновалы. Назло всем! Она уверена, что все обойдется, все получится,  как нельзя лучше. Вот ведь муженек абсолютно спокоен на счет ее здоровья. Только отмахивается, мол, выбрось из головы, мол ее, как  Федора Сологуба, все к могильным сопкам тянет, фантасмагорическому, мистическому, х-е-роическому…Он разложился, растележился на своем излюбленном месте: в трех шагах от телевизора, уткнув под голову пуфик, ( неудобно же!), раскинув ноги до серванта, и подставляя свое холеное тело сквознякам. Ба-арин, черт возьми! Молчит, сопит, пережевывает обиду.

   Надо было напиваться ему? Знал ведь, что скандала не избежать. Она взвинчена до предела. Чуть что – в слезы. Тоже нашла разрешение проблем. Не мог он отказаться, просто не мог; вот такой  слабодушный и мягкотелый у нее муж. А кто виноват? Она и виновата. Вышла (или вошла?) за него замуж, так будь добра - перевоспитывай, перекраивай на свой лад, как удобней, сподручней для семейного, соседского пребывания (отбывания?) повинности.
Семья – тоже отбывание повинности. В сущности, он – идеальный муж для такого отбывания. За бабами не таскается, живет аскетом (хотя возможностей  –  до и больше), домой приходит почти вовремя, ни одной неночёвки. Если невменяем,  все равно на «автопилоте» дотрюхает. Мелким рукоприкладством не занимается.
Не муж – бочка меда. Ложечку дегтя туда с дрожжами, хорошенько размешать, еще кое-чего добавить и дать отстояться – бочка медовухи! Хо-хо! Семейный бюджет не страдает – и все во хмелю! Нет, серьезно, почему он не имеет права расслабиться после томительного трудового дня, забыться? В конце концов заглушить, подавить в себе, рассосать по телу алкогольным теплом застойный груз похоти. Чем не веские основания для выпивки?..
Могут быть у него еще и неприятности на работе?.. Вполне! Шеф  вот на ковер вызывал (правда, на прошлой неделе) и, барабаня пальчиками по столу, вдалбливал, что не допустит никаких злых умыслов, шантажей против руководства, что письма-анонимки и жалобы в обком рождаются в его отделе, если он не в состоянии пресечь, то пусть обращается за помощью к руководству. Допытывался:  велики ли размеры подлости, и кто в них активный участник, а кто – так себе, не пришей рукав…  На самом деле составителем письма был он, при поддержке, естественно, всех коллег отдела. Если этот маленький трюк раскроется, то ситуация примет иной оборот. А пока он сподвижник, подельник, так сказать, высоких чинов, как шеф считает. А может и в два счета вылететь из отдела: Ap, ap and away! С какой стороны взглянуть на события!
Ох, «тишь - твою за ногу!», опять он позволил втянуть себя в авантюру! Если ей разложить по полочкам создающуюся ситуацию, она поймет, поверит, в какую гильотину он  толкает добровольно свою безмозглую головешку. Криминал-то имеет место, имее-ет. Для него, конечно, афера и яйца выеденного не стоит – не в таком еще дерьме ковырялся – а у нее любые осложнения на его работе вызывают панический страх. Она лихорадочно фантазирует, выискивает для него лазейки, чистит ему мозги и перышки, чтоб сухим вышел, чтоб покой и однообразная томительная удовлетворенность витала в их гнездышке. Что же, он готов, чтоб его поругали, назвали растяпой, мальчишкой «штаны на лямках», а потом пожалели, дали умный и практичный по-матерински совет.
Она действительно дает умные, сильные, неожиданные, как удар в солнечное сплетение исподволь, советы, разбрасывает их, точно цветы на лугу… Не мог понять: телевизор что ли  дребезжит, помехи, или соседи за стеной.. Дошло наконец: опять она разрыдалась. А-а-а, шут бы подрал эту жизнь собачью! Ждет, когда он коленками к ней дорожку проскоблит: прости, родная, он же обещал, что больше пить не будет! (меньше – тоже).

   Она не верит. Его обещаниям – грош цена. Он и в прошлый раз давал обещания – и обманул, и в позапрошлый, он с самого рождения своего только и обещает и не сдерживает обещания. Видел бы он, какими глазами смотрят на нее врачи. Ей осталось жить какие-то считанные недели. Хоть бы перед смертью не осквернял ее, не травил ей жизнь.

   С ума сойти, какой только бред ей не лезет в голову! Пусть она успокоится и не несет всякой ерунды. Она, безусловно, переживет его, она это прекрасно знает. Все женщины в среднем  живут на десять лет дольше мужчин.

   Правильно, если  мужчина, а не изверг дает им такую возможность.

   Не имеет значения, вообще, все это - ее досужие вымыслы. Он сковырнется раньше, она успеет убедиться воочию.

   А кто будет ребенка воспитывать?

   Ло-огично. Сперва  вместе воспитают двух, нет, трех детей.

   Вот уж  дудки! Ему надо, пусть он и рожает двух, трех, четырех. Или?

   Что?

   Или та, другая, пусть рожает ему?

   Какая еще другая?

   Он сам знает.

   Ничего он не знает, от нее впервые и слышит.

   Ее не обманешь, она по глазам видит, нутром чует, что у него есть женщина; отсюда его недовольства, пьянки, обманы, клятвенные заверения. Она все знает, для нее душонка его пакостная вывернута наружу, на обозрение. Мартовский кот! Он же в курсе, ей сейчас нельзя, врачи запрещают. У других мужья как мужья: нельзя – значит, нельзя!, значит, вредно не только для матери, но и для ребенка. Разве он не хочет здоровенького крепыша? Видимо, нет. Эгоистическое начало у него превыше всякой морали отцовства. За любой юбкой увяжется, лишь бы только ему хорошо было.

   Боже мой, до чего он дожил! В чем она его виноватит? В том, чего нет и быть не может? Ему не верят, его подозревают в низком, подлом. Безосновательно ему вменяют в вину измену. Боже мой, недоверие к самому святому – семейным устоям! Во-первых, он – однолюб. Во-вторых, кто испробовал чашечку зернового кофе, тот не гоняется  за суррогатом. В-третьих, он – не рак, падалью не питается. И еще, он брезглив, некоммуникабелен, нищ – за рубль в день, который она кидает ему на обеды с барского плеча, по женщинам не разгуляешься.

   Но ведь умудряется он напиться на рубль, почему бы ему и не нагуляться на те же средства: и в потаскушных делах, вероятно, есть - кому угостить?

   Он чистоплотен.  Чрезвычайно чистоплотен. Лишнее, бесполезное дело – испытывать его на вшивость и навешивать мифических особ сволочного поведения.

   И почему это он оправдывается? Пустился в длительные объяснения, юлит, изворачивается, по меньшей мере – странно. Странно, следовательно, ущипнула за больное место. О чистоплотности развел