почти буднично, совсем как он. — Потому что мы связаны… будущей кровью. Моей и вашей.
Только договорив это, она поняла, что именно сказала. И замолчала.
Ша Тате тоже молчал, подгоняя мустанга, а Эми опиралась на его плечо, слушая быстрые удары его сердца, и молилась, повторяя одно и то же.
Вакан, о Вакан…
Это было богохульством, Боже Всевышний, но она, словно язычница, молилась неизвестному ей Богу этой суровой дикой земли, всей душой умоляя, чтобы на эту землю не проливалась ничья кровь. Ни кровь Ша Тате, ни её собственная, ни людей племени оглала, ни солдат её отца.
Она молила о милосердии, Боже правый.
И её сердце тоже билось болезненно и быстро, когда караван индейцев вынырнул из спасительной тени ущелья на залитую лунным светом равнину, как стая дроздов, взлетевшая навстречу ветру — прямо в когти ястреба.
Караван двигался медленно, потому что большинство лошадей, кроме тех, что принадлежали воинам, тянули за собой волокуши из шестов с нехитрой поклажей.
Ша Тате следовал за караваном, держась возвышенностей, и Эми ясно понимала, почему: он хотел первым увидеть солдат отца и показать им свою пленницу, показать, что её жизнь — в его руках.
«Нам нужно пройти по территории, которую охраняет полк вашего отца. Если его солдаты без помех пропустят нас, вы не пострадаете. Если нет — умрёте».
Эми судорожно вобрала в себя воздух. Не вождь оглала, а сама эта земля требовала не милосердия, но справедливости — справедливого возмездия за уже пролитую здесь кровь.
Ветер, бивший Эми в лицо и ерошивший ей кудри, пах дымом костра и близким дождём. Сильная рука Ша Тате удерживала её за плечи, а спину согревало тепло его крепкого тела. И Эми запоминала каждое мгновение этой отчаянной скачки, пила его, как воду из ручья, пригоршнями — и не могла напиться.
Истекало время, таяла луна, приближался рассвет — так же неумолимо, как всадники в синих мундирах, цепью рассыпавшиеся среди холмов.
Заметив их и почувствовав, как вся кровь отливает у неё от лица, Эми вскинула глаза на Ша Тате.
Он тоже глядел на неё, и в его янтарных глазах не было ни ярости, ни страха, лишь спокойное тепло.
— Не бойтесь, — только и сказал он, и его большая ладонь крепче сжала её плечо.
Возвысив голос, он что-то скомандовал, обращаясь к своему отряду, и воины с гиканьем погнали коней ещё быстрее, держась между беззащитным караваном и кавалеристами.
Эми не могла разобрать, был ли среди солдат в синих мундирах её отец, но она знала, что он там был — не мог не быть.
Она перевела взгляд на караван — там началось какое-то движение. Ехавшие верхом женщины с детьми на руках принялись проворно отцеплять волокуши, чтобы ускорить бегство, бросая те жалкие пожитки и съестные припасы, что у них оставались.
Ша Тате стиснул коленями бока мустанга, и тот одним прыжком взлетел на гребень холма, оказавшись прямо перед солдатами — на расстоянии выстрела. И застыл.
Остановились и кавалеристы.
Эми прекрасно понимала, какую отличную мишень они сейчас собой представляют — в зыбком предутреннем свете — на самой вершине холма. Но так же отчётливо она понимала, что стрелять солдаты не будут — пока рука Ша Тате лежит у неё на плече, касаясь шеи, пока её тело прижато к его телу — щитом.
Эми смотрела прямо перед собой, почти не моргая, словно пытаясь взглядом остановить тех, что пришли сюда спасти её, спасти, убив врагов, дикарей, которые взяли её в плен.
Убить Ша Тате.
Она отсчитывала мгновения — как удары собственного сердца и сердца Ша Тате, ощущая, что его дыхание легко касается кудряшек на её макушке.
Минуты тянулись одна за другой, тянулись, хотя прежде летели.
Эми изо всех сил пыталась сосредоточиться.
Граница была недалеко. Караван оглала вот-вот окажется там. Скоро, совсем скоро Ша Тате её отпустит, вот тогда она бросится к отцу и…
И… что?
Впервые Эми задумалась о том, что будет с вождём оглала после того, как она, счастливая, попадёт в отцовские объятия. Нет. Ещё до этого. Что будет с ним, едва только он опустит её наземь, едва лишь её спина перестанет касаться его груди?
Ему ведь некуда было бежать!
Да он и не побежит.
Помертвев, Эми спросила, не оборачиваясь к нему, не отрывая глаз от кавалеристов и с трудом шевеля губами:
— Признайтесь, вы никогда и не собирались убивать меня. Вы хотели лишь задержать солдат и дать своим людям уйти.
— Да, — легко согласился Ша Тате. Эми чувствовала, что он опять улыбается, и готова была завыть от тоски.
— Они ушли, и вы сейчас отпустите меня… но что будет с вами?! — отчаянно зашептала она, до крови кусая губы. — Вы приносите в жертву себя, а вовсе не меня… а ведь это вы говорили, что Христос — бог слабых, но вы сами, сами… стоите тут… как мишень… как олень перед волками!
Она задохнулась.
Волки? Она сказала так о кавалеристах своего отца? О храбрых и благородных джентльменах, пришедших её спасти?!
— А я вовсе и не стою, — отозвался Ша Тате всё так же весело. — Я сижу — верхом на лошади, если вы заметили.
Воистину Эми потребовалась титаническая выдержка, чтобы не повернуться и не вцепиться ему в волосы обеими руками, но она, кажется, заскрежетала зубами.
И вправду заскрежетала, когда он продолжал:
— Вы так смешно пыхтите, когда сердитесь. Как ёжик.
— Я… — проговорила Эми срывающимся голосом, — вас… сейчас… сама убью, чёрт вас дери! Как вы смеете тут ёрничать?!
Она всё-таки обернулась, гневно взглянув в его улыбающееся, почти безмятежное лицо.
— И ещё вы очень красивы, когда сердитесь, — голос его стал совершенно серьёзным. — И когда не сердитесь, а улыбаетесь, тоже. Я всё время хотел вам об этом сказать.
Милосердный Боже…
Нет, сейчас она не будет об этом думать!
— Немедленно… — прошептала Эми с яростью и отчаянием, — немедленно засуньте меня к себе за спину и гоните коня к этим чёртовым горам! Прошу вас… умоляю вас, Ша Тате…
Он тихонько присвистнул:
— Ну и позорище же вы мне предлагаете, Эми… Эми? Эми!
Вторая её слеза капнула ему на руку следом за первой, а потом слёзы хлынули настоящим ливнем. Эми уж не могла и не хотела сдерживаться. Она рыдала во весь голос, как несправедливо наказанный ребёнок, сжав кулаки и зажмурившись — во весь голос и, кажется, на всю прерию.
Её, наверно, было слышно не только в Канаде, но и до самой Аляски.
Ша Тате что-то тревожно говорил, растерянно тряся её за плечи — она ничего не слышала.
Она не могла, не хотела видеть, как его убьют!
Неожиданно сквозь его взволнованный голос и собственный отчаянный рёв до Эми долетел выкрик — властный и умоляющий одновременно:
— Отпусти её, вождь, отпусти, и мы уйдём! Ради Бога, она ведь совсем ещё дитя! Клянусь всем святым, тебя никто не тронет, только не причиняй ей зла! Солдаты! Не стрелять! Не стрелять!
Это был голос её отца.
Вся дрожа, Эми почувствовала, как Ша Тате спрыгнул вниз и осторожно снял её со спины коня, опуская на землю. Ноги у неё подкашивались от слабости и невероятного облегчения, слёзы застилали глаза, и она почти ничего не видела перед собою. Но всё равно обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на него — пусть даже он запомнит её зарёванной, красной как помидор, с распухшими глазами и трясущимися губами.
Она хотела запомнить его навсегда — усталый и тёплый взгляд янтарных глаз, горделиво выпрямившуюся фигуру в поношенной одежде, крепкую руку, лежавшую на шее коня.
Ша Тате даже не взял ружья наизготовку. И полковник Перкинс сдержал своё слово — никто из его кавалеристов не сделал ни единого выстрела, пока Эми, спотыкаясь и путаясь в подоле своей юбки, брела вниз с холма, прочь от вождя оглала.
Спешившись, полковник побежал навстречу дочери и подхватил её на руки. Прижимаясь наконец к его груди и вдыхая родной запах табака и пороха, слушая его успокаивающее бормотание, Эми сквозь пелену слёз всё ещё различала высокую фигуру Ша Тате на вершине холма. Вождь не трогался с места, провожая их взглядом.
Эми подняла глаза на встревоженное лицо отца и с трудом удержалась от ликующей улыбки. О Всевышний, она всё-таки сделала это, она смогла!
Она спасла Ша Тате.
Впрочем, она же всегда знала, что чего угодно сможет добиться от него, стоит ей только заплакать.
* * *
Спустя год Эми уныло стояла на балконе отцовского особняка в лондонском предместье и всей грудью вдыхала аромат только что распустившейся в палисаднике сирени.
Видит Бог, ей очень не хотелось снова покидать отца, но и оставаться в Дедвуде она больше не могла. Перешёптывания гарнизонных матрон за спиной ей были совершенно безразличны, но она всякий раз вспыхивала, как порох, услышав залихватские рассуждения офицеров о грядущем уничтожении всех дикарей, которым надлежало исчезнуть с лика земли, когда на неё вступил англосакс.
И она не могла не думать о Ша Тате — почти беспрестанно, зная, что никогда, никогда более не увидит его.
Но её отъезд в Лондон мало что изменил. Ей было отчаянно скучно, тоскливо, и ни один самый пышный лондонский бал не развлекал её.
Ночами она подолгу лежала без сна, а, засыпая, вскакивала с криком, увидев во сне всё тот же гребень холма, где они с Ша Тате стояли одни перед строем целившихся в них кавалеристов.
Эми сердито растёрла пальцем слезинку, капнувшую на перила балкона, шмыгнула носом и поёжилась. Ночной ветер нёс с собой пронизывающую прохладу, а она не захватила из спальни свою шаль.
— Вы опять плачете и опять дрожите, — укоризненно произнёс почти рядом с нею весёлый и знакомый до боли голос. — Вас прямо ни на минуту нельзя оставить.
Задохнувшись, Эми обернулась. Сердце у неё болезненно подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз.
Ша Тате сидел на перилах балкона и, наклонив голову к плечу, смотрел на неё с едва заметной улыбкой. На нём была всё та же поношенная куртка с бахромой, но накинутая уже поверх обычного европейского костюма. Его гладкие чёрные волосы были связаны тесьмой на затылке, а в глазах плясали знакомые чертенята. Правую руку он держал за спиной.
Невероятно, но Эми смогла удержаться от пронзительного ликующего вопля. Сорвавшись с места, она метнулась к Ша Тате и крепко ухватила его за плечи.
Он был жив!
Он был здесь!
Он не снился ей!
Он действительно пришёл!
— На минуту? На минуту оставить? — сдавленно выдохнула Эми. — Вас целый год не было! Я так… так вас ждала!
Едва произнеся это, она поняла, что сказала сущую правду.
Она ждала его. Ждала весь этот долгий, невыносимо долгий год!
Ша Тате перестал улыбаться. Его тёплые сильные пальцы крепко взяли её за подбородок, а янтарные глаза заглянули в самое сердце.
В руке у него оказалась ветка сирени — благоухающие, влажные от росы кисти.
— Вы ждали меня, мисс Эми Перкинс? — медленно проговорил он. — Вы — леди, а я — индеец оглала, краснокожий дикарь, и вы ждали меня?
Эми молча кивнула, не сводя с него широко раскрытых глаз.
— Я никогда не оставлю свой народ, — просто сказал он. Брови его сошлись к переносице. — И всегда останусь тем, кем являюсь сейчас — вождём оглала.
Она опять кивнула и прошептала:
— Я знаю. Знаю. Я согласна.
— Эми… — Голос его тоже упал до шёпота. — Ты хоть понимаешь, на что ты соглашаешься?
— Конечно, понимаю, — прошептала она прямо ему в губы, обвивая руками шею. — На тебя.
