Марковна, я артист первоклассный… Только не надо мне говорить… Не надо мне напоминать… Да-да, меня… меня… попросили покинуть театр… Но не за бездарность, прошу заметить, как вы помните, я играл главные роли, а за то, что я при всех надавал по морде этому негодяю… Этому директорскому сынку, этому негодяю, который позволил себе оскорбить нашу славную, любимую тётю Асю… оскорбить, унизить женщину! (Тихонько открывается дверь, осторожно входит Лариса с чайником в руках, мнётся у двери, не решаясь прервать монолог.) Унизить женщину при всех, это недостойно мужчины! Что? Что вы говорите?! Да, не спорю, да, она перепутала баночки сметаны и клея ПВА, да, мы наелись салата с клеем! Но ведь никто же не умер! И потом, извините, она ведь в этот день сломала очки… я очень это хорошо помню. Она мне жаловалась, что не успевает никак сбегать домой за другими очками… А этот негодяй! Обозвать пожилую женщину сволочью, мерзкой старухой, тварью, дурой?! Нет другого слова: негодяй! Вы помните его? Вы должны его помнить - Матвей Викторович Лизунов! Вы помните эту фамилию, Лизунов?! Ух, и отмордовал же я его! При всех отмордовал! Вот так! Вот так, вот так! (Даёт воображаемые пощёчины, хватается за сердце.)
Лариса ойкает и чуть не роняет чайник.
В.М.: Кто это!? Кто здесь!? (Судорожно прячет фотографию, замечает Ларису.) А, моя прекрасная леди! Это вы! Вы так неслышно подошли, что я смущён и жалок!
Л.Е. (ставит чайник на стол): А это из какой пьесы?
В.М.: Это не из какой пьесы… это… это…
Л.Е.: Круто! А я не думала, что вы можете бить человека.
В.М.: Я? Никогда.
Л.Е.: Как? Вы же только что сказали, что отмордовали этого… Лизунова.
В.М.: Ну-у! Сказала-мазала. Подслушивать, между прочим, очень неприлично, даже если вы принесли чайник. Впрочем… Это ведь я фигурально. Я его… я ему… я ему сказал… (Пауза.) Ах, дитя моё милое! Я ему такое сказал… (Пауза. Тяжело вздыхает). Знаете, что я ему сказал? (Снова вздыхает). Ни черта я ему не сказал. Хотел, а не сказал… Подошёл, знаете, к нему в коридоре… вернее, он подошёл ко мне… «Что, - говорит, - Кот Базилио, - он меня так называл «Кот Базилио», - расписание смотришь, распределение? Нету там тебя и не будет. Доиграешь свои два спектакля и можешь…» Тут я к нему повернулся, и так мне захотелось плюнуть в эту наглую физиономию! Еле удержался. «Понял, - говорю, - Матвей Викторович, а вместо меня будете кого вводить?» А он мне: «Я сам, - говорит, - введусь, не хуже твоего сыграю, я уже все ваши фортели наизусть выучил». И откуда столько наглости, столько хамства в одном человеке? Уму непостижимо!
Л.Е.: И он что, ввёлся вместо вас?
В.М.: Не знаю, может быть… вряд ли… я в тот же день в больницу попал… первый раз сердце… а потом сразу отпуск начался… потом… Потом я переехал в Москву. Поверьте, я не стремился, даже не мечтал... И вдруг звонок... Мы с Эмилией Марковной на седьмом небе были от счастья, и, хотя я ещё не совсем оправился, собрались буквально за два дня и фюить! Слушайте, Лариса Евгеньевна, вы меня заболтали совсем…
Л.Е.: Я? Заболтала?
В.М.: Шучу, шучу, не обижайтесь… Чайник-то уже простыл, я думаю, заново придётся кипятить. (Трогает чайник.) Нет, смотри-ка, ещё не успел. Давайте-ка, будем приготовлять чай!
Л.Е.: Как вы иногда смешно говорите! По-старинному… красиво…
В.М.: Славная моя Лариса Евгеньевна! И говорить, и одеваться, и есть, и жить все-таки лучше красиво, получая от этого удовольствие… Разве это плохо? Меня так учили, меня так воспитывали, и мне это нравится… Впрочем, я не собираюсь менторски наставлять вас, я просто хочу заняться поскорее чаем, пока чайник… (делает паузу) не простыл…
Л.Е.: Но разве правильно говорить, что чайник простыл? У него что, горло болит?
В.М. (весело): Вот-вот! Именно! Про эту путаницу я знаю очень давно. Горло у человека может заболеть, когда он простудится. Простыл, это значит остыл, а простудился - заболел. Да вы не переживайте… Есть многое на свете, друг мой Лариса Евгеньевна, что и не снилось вам и мудрецам…
Л.Е.: А я знаю, это… это... это этот… Чацкий, мы проходили!
В.М. (хохочет): Га… Га… Гамлет! Давайте всё-таки займёмся чаём… Вы меня очень обяжете, если, тем не менее, принесёте новую порцию кипятка. Уж извините, но теперь у этого чайника точно «горло болит».
Лариса трогает чайник.
Л.Е.: Очень не хочется идти, но вы правы, он действительно… простыл.
В.М. мягко аплодирует, улыбаясь. Лариса выливает воду из чайника в вечный гостиничный графин и уходит с чайником. В.М. снова достаёт фотографию.
В.М.: Вы знаете, Эмилия Марковна, а ведь молодое поколение не такое уж безнадёжное. Только что я снова имел счастье беседовать с очень юной и, похоже, вовсе не потерянной особой. Её зовут Лариса Евгеньевна, ей девятнадцать лет, и мы познакомились сегодня утром в нашем автобусе. Только не подумайте, что я езжу в автобусах исключительно с целью знакомства с юными особами. В автобусах я, как вы должны помнить, езжу в случае надобности передвижения… ибо личного авто не имею и не желаю иметь. А! Возможно вас смущает томик Бернарда Шоу с «Пигмалионом», который имеется у меня в дорожной сумке? Ну да, читаю! И даже получаю несказанное удовольствие, несмотря на то, что читаю эту пиэсу… даже не помню в который раз. Ах, да! Забыл вас проинформировать, что нахожусь ныне в гастрольной поездке, пребываю с осьмнадцати часов в городе… в городе пребываю… постойте-постойте… я упустил эту важнейшую деталь… Не надо так иронически на меня смотреть, вы знаете, что с памятью у меня, слава господу… но я даже не подумал спросить, как именуется сей град, в котором ныне пребываю. Нехорошо упоминать к ночи, но, чёрт возьми, я действительно не знаю, в каком городе нахожусь! (Встаёт, подходит к окну, всматривается в ночной мрак.) Ну, конечно: аптека, улица, фонарь… и ни малейшего указания… Впрочем, этого и следовало ожидать… (Слышит шаги, прячет фотографию.)
Входит Лариса с чайником.
Л.Е.: Беда, Василий Михайлович! Настоящая беда.
В.М.: Ну уж и беда? Что случилось?
Л.Е.: Воду отключили… (Куксится.)
В.М.: Ну что вы, моя драгоценная, моя юная леди! Разве это беда? Думаю, что это аварийная бригада в поте лица устраняет аварию в единственном люксе. Какая же это беда?
Л.Е.: Конечно! А что же это такое? Стопудово, беда! Воды-то нет, и, говорят, до самого утра не будет. Аварийной бригадой здесь не пахнет, она здесь не при чём. Воду тут постоянно на ночь отключают, мне Хорьков сказал.
В.М.: И зачем же так горевать? Выход всегда есть. Тут нам пригодится что?
Л.Е.: Что? Что нам может пригодиться?
В.М.: Наш «эн зэ» - неприкосновенный запас, и вы сами мудро об этом позаботились.
Л.Е.: Когда? Чего-то я не догоняю…
В.М.: А кто воду из чайника вылил в графин? Разве не вы?
Л.Е.: Вот дура! Ну почему я такая дура?
В.М.: Т-ш-ш! Наоборот! Вы поступили очень разумно, дальновидно и рачительно! Так что нет никакого основания себя бичевать! Сейчас мы перельём воду обратно в чайник, подогреем и будем наслаждаться, наконец, фантастическим чайным букетом! Ну!
Лариса торопливо хватает графин, он высказывает из её рук и… В.М., совершив головокружительный прыжок, успевает поймать его буквально в сантиметре от пола.
Л.Е. (в ужасе): О-о-й!
В.М.: И совсем не «ой»! Графин цел, вода присутствует, электричество, надеюсь, вместе с ней не отключат, так что наши перспективы ясны и радужны, как и всегда! Смелей! Без колебаний и сомнений!
Переливают воду из графина в чайник, и Лариса уходит с ним.
В.М. грузно опускается в кресло и закрывает глаза.
В.М.: Да… тяжело пожатье каменной десницы! (Морщится от боли.) Это вам, дорогой мой, не монологи учить на диване лёжа! Это… значительно ответственней… и … интересней… (Пауза.) Уж не посмотреть ли вам, Василий дорогой Михалыч, пиэску? Вы думаете? Да, милостивый государь, думаю? (Пауза.) Ну, не посмотреть, так не посмотреть… Монологи я помню… Так, эту сцену… помню… Ага! Вот здесь… а здесь не помню! Хотя, нет, помню! (Напевает.)
Я всё помню,
Я всё помню,
Я всё помню,
Я всё по
мню я всё по
мню я всё по
мню я всё по
мню я всё!
Прэлестно!.. Однако, где же мой гонец за кипятком? Неужели нужно так долго ждать, пока закипит это чудо инженерной мысли, прошлого, впрочем, века? (Пауза.) Чувствую, что придётся идти на выручку. (С трудом встаёт и тут же садится обратно.) Хо-хо, маркиз! Да с вами… с вами… нет, этого нельзя допустить, Эмилия Марковна вас не поймёт, а впоследствии, возможно, будет даже упрекать… (Собирается с силами.)
Куда девался прежний жар?!
Да вы грустней пустой бутылки!
(Встаёт.)
Я отражаю ваш удар!
(Выпрямляется.)
И я попал в конце посылки!!!
Вот смотрю я на себя в зеркало и думаю: не один же я дожил до такого безобразия? Нет, Эмилия Марковна, вы только взгляните на это дивное ископаемое! Не зря вы покинули меня сорок семь лет назад! Вы всё это предвидели и поступили чрезвычайно дальновидно и мудро. О! Как я вам благодарен! (Вдруг сникает.) Худо мне, Эммочка! Сегодня мне особенно худо! И хотя рядом со мной сегодня эта юная дева, я всё равно говорю тебе, только по очень большому секрету: мне давно так плохо не было! (Пауза.) Надеюсь, вы сохраните мой секрет в тайне? (Пауза. Начинает очень осторожно делать дыхательную гимнастику по Стрельниковой).
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси!
Хорошо, хорошо… уже лучше… уже значительно лучше… Совсем хорошо…
Темнота.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Утро. В.М. лежит в постели.
Осторожный стук в дверь. В.М. не шевелится. Стук повторяется… повторяется, становится громче и настойчивей, яростней.
ГОЛОС ЛАРИСЫ (страшно взволнованно): Василий Михайлович! Василий Михайлович, милый! Вы слышите меня?! Откройте, пожалуйста, Это Лариса!!! Это Лариса Евгеньевна, откройте!!! Боже, что делать?!! Если вы не откроете, я не знаю, что… Я администратора позову! Василий Михайлович!!!!
Звук удаляющихся спешных шагов. Пауза.
Шаги приближаются. Поворот ключа в замке. Дверь распахивается, на пороге Л.Е. и Хорьков. Л.Е. бросается к постели В.М. Трогает его.
В.М. (вскочив от неожиданности): А-а! О, господи? Что случилось? Как вы вошли?
ХОРЬКОВ: Ну, я тебе так и говорил – дрыхнет он… в смысле вы спите… отдыхаете… и нечего панику поднимать.
В.М. (вынимая из ушей беруши): Что? Что он говорит? Не понимаю...
Лариса вдруг начинает плакать.
ХОРЬКОВ: Ничего я уже не говорю. Я уже вообще дома, моя смена давно кончилась. Ушёл я. (Скрывается).
Л.Е. (сквозь слёзы): Я думала… я думала… Я так испугалась…
В.М.: Боже! Добрая душа моя! Славная моя Лариса Евгеньевна! Я вас напугал?! Вы подумали, что я... Что со мной... Милая моя, да неужли я так слаб и немощен, что можно было подумать?.. Ну всё, ну успокойтесь! Всё уже позади, я проснулся в добром здравии и нисколько не сержусь на вас за то, что вы сломали дверь в мой номер...
Л.Е.: Мы только замок... Нет, мы не ломали... У администратора запасной ключ...
В.М.: ЗапАсный, вы хотели сказать? Впрочем, нет, вы правы – запаснОй, теперь говорят именно так.
Л.Е.: Да не в том же дело, как говорить, а в том… а в том… Я безумно испугалась за вас! Ну, нельзя же так, в самом деле!
В.М.: Каюсь, каюсь, каюсь! Не предупредил. Виноват. Нижайше прошу простить мою оплошность. Извините, но я хочу встать и одеться. Вы позволите?
Л.Е.: Ну зачем же вы спрашиваете? Я что, совсем отстойная? Я что, не понимаю? (Снова плачет).
В.М.: Господи! Ну вот, снова вы плачете! Не надо! Кстати, я вовсе не считаю вас… э…
