Забытые имена Коминтерна.М.Н. Рой.Историческая роль Ислама

предположение относительно него не были бы возможны. Так, раз я признал, что 10 больше 3, и если кто-нибудь скажет: «Наоборот, 3 больше 10, и для доказательства своего утверждения я превращу эту палку в змею»; и если он действительно сделает это чудо, моя убеждённость в его ошибке по-прежнему останется неколеблённой. Его манёвр только произведёт во мне восторг его способностями, но я не усомнюсь в своих собственных знаниях».

Принцип получения точного знания, сформулированный около тысячи лет назад мусульманским учёным, по-прежнему считается хорошим, как и тогда; и научная точка зрения, делающая такое знание возможным, по-прежнему относительно редкая среди индийцев, которые даже в наши дни 20-го века позволяют обманывать себя трюками магического и «духовного» шарлатанства, и верят в это как в серьёзный вызов достоверности научных знаний.

Аль Газали считал, что у знания не может быть такой математической точности, если оно не было получено опытным путём, и не определяется неопровержимыми законами, установленными опытом. Он был того мнения, что неоспоримое убеждение может быть получено только через чувственное восприятие и очевидную истину (аксиому), т.е. без предварительного намерения(?). Здравый смысл (самосознание) он считал судьёй правильности чувственного восприятия. Удивительно обнаруживать такую уникальную смелость мысли в атмосфере религии, которую принято считать наиболее нетерпимой и фанатичной. Тем не менее, скептицизм Аль Газали жадно изучался во всём мусульманском мире в его время. О его месте в истории философии можно судить по оценке знаменитого французского востоковеда Ренана, считавшего, что отец современного скептицизма, Юм, не сказал ничего нового по сравнению с тем, что сказал этот арабский философ за 700 лет до него. Безмерность исторического значения взглядов Аль Газали может быть оценена ещё более несомненно, если мы вспомним, что именно скептицизм Юма дал толчок «всеразрушающей критической философии» Канта, приступившей к беспощадному разрушению всякого спекулятивного [т.е. умозрительного, без обращения к опыту] мышления. Но взгляды Аль Газали намного обогнали время. Экспериментальная наука, как он отчётливо представлял, не была ещё возможна. В отсутствии или при зачаточном состоянии развития технологий, природа вещей не могла быть математически установлена, как того желал философ. Поэтому в конце жизни Аль Газали впал в мистицизм. Но его падение было не более поразительно бесславным, чем падение Канта. Отважные крылья парящего духа арабского мыслителя были подрезаны объективными препятствиями, тогда как критический гений Канта был подавлен субъективным пристрастием классового интереса.  

Абубакр, живший в 12-м веке, был первым астрономом, отвергнувшим представление Птолемея относительно положений небесных тел. Он открыл планетарную систему и движение небесных тел, что привело к эпохальным открытиям Джордано Бруно, Галилея и Коперника. Отмечено, что «в его системах все движения подтверждаются, поэтому результаты были безошибочными». Абубакр умер до того, как его теория была сформулирована в полном научном труде. Его ученик, Аль Фетрагиус популяризировал его учение, что все планетарные тела движутся регулярно. На протяжении средних веков эта гипотеза оценивалась как великий вклад в астрономическую науку. Учения мусульманского философа, опрокинувшие библейский взгляд на Вселенную, проникли в христианские монастыри. Не только Роджер Бэкон, но и его знаменитый оппонент Альбертус Магнус признавали себя обязанными астрономической работе Аль Фетрагиуса, в которой излагались взгляды Абубакра на движение планет.

Базовые принципы философии Ибн Рушда, самого великого и самого последнего из великих арабских философов, уже были обрисованы в общих чертах. Он жил в переломный момент истории исламской культуры. К 12-му веку был достигнут пик, и силы реакции собрались с силами для сокрушения прогресса. Исламская культура уже была в упадке.  

Свобода мысли, разрешённая простой верой кочевого народа, достигла таких высот смелости, что в конце концов разошлась с временными интересами «Командиров правоверных». Когда положительные результаты исламской мысли, так удивительно развитые за 500 лет, были резюмированы в весьма революционном изречении Ибн Рушда, что разум – единственный источник истины, султан Кордовы Аль Масур, под давлением священников, издал указ, осуждающий такие еретические взгляды на горение в аду, властью религии. Осуждение самого выдающегося плода Ислама, естественно, ознаменовало начало его вырождения из мощного рычага прогресса человечества в инструмент реакции, нетерпимости, невежества и предрассудков. Отыграв свою историческую роль – спасение ценного наследия античной культуры из засыпавших всё руин 2 империй и кромешной тьмы 2 религий – Ислам превратился в предателя себя же самого первоначального, и стал чёрным знаменем турецкого варварства и грабежей монгольских орд.  

Ислам отрёкся от самого себя. Ибн Рушда прогнали из двора Кордовы, которая была родиной свободомыслия на протяжении веков. Его книги были осуждены на горение в аду, если не прямо сожжены наиболее беспощадными представителями священнической реакции. Рационализм стал отождествляться с ересью. Сами имена Ибн Рушда и его учителя, Аристотеля, были преданы анафеме. С течением времени реакция победила настолько полно, что для правоверного мусульманина философия означает «неверие, нечестивость и безнравственность». Но знамя духовного прогресса, которое держалось арабами поразительно высоко и бесстрашно неслось вперёд на протяжении 500 лет, не могло быть опущено и растоптано в бешенстве самодовольной религиозности исламской нетерпимостью более успешно, чем ранее христианской набожностью и идолопоклонничеством. Ибн Рушд был проклят своим собственным народом, только чтоб быть «коронованным» теми, кому принадлежит будущее. Жестокая борьба между верой и разумом, между деспотическим невежеством и свободой мысли, которая сотрясла Европу и потрясла основы католической церкви, начиная с 12-го века, черпала вдохновение в учениях арабских философов. Ибн Рушд и аверроизм господствовали в научной мысли Европы 400 лет.

Глава 7. Ислам и Индия

Хотя Ислам пришёл в Индию после того, как он сыграл свою прогрессивную роль, и руководство им было вырвано у учёных и культурных арабов, революционные принципы времён его возникновения и господства были всё ещё написаны на его знамени, и критическое изучение истории может показать, что мусульманскому завоеванию Индии способствовали местные факторы, подобные тем, что были в случае Персии и христианских стран. Никакой великий народ, с долгой историей и старой цивилизацией никогда не поддастся легко иностранному вторжению, пока завоеватели не завладеют если не активной поддержкой, то хотя бы симпатией и признанием масс завоёванного народа. Брахманическая ортодоксия сокрушила буддистскую революцию, и Индия 11-го и 12-го веков кишела множеством преследуемых еретиков, которые страстно приветствовали послание Ислама.  

Мохаммед ибн Кассим захватил Синдх при активной поддержке джатов и других сельских общин, угнетённых брахманскими правителями. Захватив страну, он следовал политике ранних арабских завоевателей. «Он использовал брахманов в умиротворении страны путём принятия их в веру. Он позволял им восстанавливать свои храмы и следовать своей собственной религии как и раньше, отдав получение доходов в их руки и используя их в остающейся в прежнем состоянии традиционной системе местных органов власти» (Elliot, "HistoryofIndia”). Социальные условия страны не могли быть действительно нормальными, раз даже брахманы, во всяком случае некоторые из них, были готовы перейти на стороны завоевателей млечха. Очевидно, общество было в таком состоянии распада и хаоса, что положение даже наиболее привилегированного класса было ненадёжным. Это – обычный результат контрреволюции. Революция может быть побеждена комбинацией сил, но это не даёт возможность победившим силам реакции устранить причины социального разложения, которые вызвали революцию. В Индии буддистская революция не потерпела поражение в силу своей внутренней слабости. Социальные силы были недостаточно зрелыми, чтоб привести революцию к победе. Поэтому, после падения буддизма, страна оказалась в худшем состоянии экономического краха, политического угнетения, интеллектуальной анархии и духовного хаоса. Практически всё общество было вовлечено в этот трагический процесс упадка и разложения. Вот почему не только угнетённые массы охотно собрались под знаменем Ислама, предлагавшего им социальное равенство, если не политическую свободу, но даже и высшие классы предложили свои услуги иностранному агрессору из корыстных побуждений. Это показывает, что, в то время как массы были в состоянии отчаяния, высшие классы были полностью деморализованы.

Что касается распространения Ислама в Индии, такой страстный поклонник древней индийской культуры, как Хавелл, которого нельзя подозревать к симпатии или даже в беспристрастности к мусульманам, даёт следующее весьма интересное признание: «Те, кто сделали так (приняли Ислам), получили все права мусульманского гражданина в судах, где Коран, а не арийский закон и обычай, решал спор во всех случаях. Этот метод обращения в веру был очень эффективен среди низших каст индусов, особенно среди тех, кто пострадал от тисков брахманизма в отношении «нечистых» классов» ("AryanRuleinIndia").

Это, конечно, не очень лестное замечание, сделанное твёрдым приверженцем безупречности брахманического закона. В любом случае, ясно, что во время мусульманских завоеваний в Индии жили массы людей, у которых было мало оснований быть преданными индуистским законам и традициям брахманской ортодоксии, и готовых отречься от этого наследия ради более справедливых законов Ислама, предлагавших им защиту от тирании победившей индуистской реакции.

В другом месте Хавелл решил опротестовать духовные ценности учения арабского пророка. Но в то же время он делает очень важное утверждение относительно распространения его учений в Индии. «Не философия Ислама, а его социологическая программа добилась такого большого числа новообращённых в Индии». Конечно, для масс философия не имеет привлекательности. Они всегда притягиваются «социологической программой», предлагающей им нечто лучшее, чем данные условия их жизни. Но плохая философия, т.е. реакционный взгляд на жизнь, не может быть связана с социологической программой, гарантирующей поддержку втоптанных в грязь масс. Если социологическая программа Ислама нашла поддержку в индийских массах, это случилось потому, что философия, стоящая за этой программой, была лучше индуистской философии, ответственной за социальный хаос, выход из которой для масс индийского народа показал Ислам. Вышеупомянутым утверждением Хавелл признаёт, что даже в 13-м и 14-м веках, когда Ислам завоевал приверженность в Индии, он ещё не до конца отыграл свою социально-революционную роль, и что благодаря своему социальному