допрашиваемого.
- Чтобы подследственный ощущал угрозу не только спереди, но и сзади, - поучал Вайнштейн, - был в постоянном угнетённом напряжении. Приготовься – будешь вести запись допроса, и как можно подробнее. Никаких вопросов и замечаний по ходу. На первом допросе главное – подавить волю к сопротивлению, дать арестованному почувствовать полную беспомощность, лишить любых надежд на освобождение, дать понять, что облегчение содержания и уменьшение наказания возможны только через сотрудничество со следствием.
Ввели Сашку, поддерживающего брюки без ремня и шлёпающего ботинками без шнурков. Нездоровый румянец на бледных влажных щеках стал ярче, а весёлые карие глаза притухли, насторожённо вглядываясь в Вайнштейна. На затенённого в углу Марлена он и не обратил внимания.
- Садись, Слободюк, - указал следователь на единственный стул, стоящий перед столом, сел сам и направил свет настольной лампы в лицо арестованному.
Тот от неожиданности и яркости зажмурился, загородился рукой, а привыкнув через минуту, безвольно опустил руки на колени и наклонил голову, спасаясь от слепящего света и обжигающего жара.
- Рассказывай, - предложил Вайнштейн.
- Что рассказывать-то? – поднял на него прищуренные слезящиеся глаза Сашка.
Общительный следователь усмехнулся, обхватив ладонями узкий затылок и откинувшись на спинку стула, посидел так, улыбчиво глядя на собеседника, вернулся в нормальное положение, взял в руку карандаш, застучал торцом по столу негромко и равномерно, словно отсчитывая время, отпущенное арестанту.
- Рассказывай, за что попал к нам, - снизошёл до разъяснения.
- Вам лучше знать, а мне-то откуда? – дерзко усмехнулся и арестант, отказавшись от добровольного признания и пытаясь показной смелостью развеять гнетущее состояние опасности.
Вайнштейн не торопил, ему надо было настроиться, помолчал ещё, внимательно разглядывая и оценивая противника, и, наконец, придя к какому-то промежуточному итогу, дружелюбно доразъяснил:
- А ты вспоминай вслух, за что тебя могли взять, мы вдвоём и разгадаем загадку. Общими силами быстрее закончим следствие, быстрее получишь срок, отсидишь-отработаешь и – свободен. Сделаем дело вместе, ты останешься крайним, обещаю. Колись, не тяни резину.
Арестанту было не до загадок-разгадок, он вообще не понимал, чего хочет от него смуглый следователь с зачёсанными назад смоляными волнистыми волосами, не желающими лежать гладко. Тёмно-коричневые, почти чёрные глаза смотрели безучастно и враждебно. Сашке не к месту и не ко времени подумалось, что жгучему брюнету, наверное, приходится бриться дважды в день, и всё равно на более светлых скулах и подбородке густыми чёрными иголками проступала щетина.
- Не в чем мне колоться, я ничего противозаконного не делал.
Опять повисло неустойчивое напряжённое молчание, нарушить которое позволено было только хозяину кабинета. Он вёл игру по своим правилам, не известным ни контрпартнёру, ни пасующему в углу.
- А вот твои… сябры, так? – Вайнштейн поморщился, произнеся варварское слово, - оказались умнее, и все как один, - не все, он врал, - заявили, что ты с подачи Лемехова и при его шефстве организовал тайный кружок и вёл в нём антисоветскую националистическую пропаганду.
- Причём здесь Лемехов? Он же – русский! – больше, чем за себя, испугался Сашка бессмысленного подлого навета на искалеченного комиссара.
- И он же, - твердил своё Вайнштейн, - когда запахло жареным, вознамерился сплавить тебя в Крым, поближе к границе, к турецкому берегу, так?
- Полнейшая чушь! – не сдержался схваченный перебежчик. – Я собирался лечиться.
- У тебя есть медицинское направление, путёвка?
- Куда? Там нет ни одного действующего санатория.
- Куда же ты тогда направлялся? Где собирался лечиться?
Пререкаться и доказывать своё было бесполезно. Сашка замолчал, не в силах противостоять напору и фантастически-лживой выдумке вроде бы нормального с виду, интеллигентного следователя.
- Ладно, оставим пока Крым, - смилостивился тот. – Вернёмся к заговору, который ты готовил под видом кружка.
Теперь Сашка понял, за что загремел в пенаты НКВД.
- Не было никакого кружка, - решил он всё отрицать, - изредка приходили знакомые парни, учились правильному народному языку и читали добытые по случаю белорусские книги по белорусской истории и фольклору.
Вайнштейн не сомневался, что так и было, но ещё больше не сомневался в том, что, читая, обязательно хаяли власть – так уж повелось в народе, и все вокруг – потенциальные преступники, бери любого – не ошибёшься.
- Почему только белорусские? Специально, чтобы подчеркнуть и развить национальную обособленность, так?
Сашка начал осваиваться в дискуссии и привыкать к тому, что следователь ищет во всём крамолу и враждебность государству, которое обязан оберегать от внутренних врагов – такая у него неблагодарная работа и такое укостенилось убогое прямолинейное мышление.
- Да нет. Просто я думаю, что каждый обязан знать язык и историю своей нации, своего народа, чтобы не оказаться перекати-полем без роду и племени.
Коротко объяснил убеждённый псевдонационалист, сказал вольно, не задумываясь, как заученную истину, и вдруг увидел яркие еврейские черты внешности следователя и разом понял, как осенило, что теперь несдобровать, окончательная и бесповоротная хана, теперь против него будет не государство с юридическим правом и каким-никаким, но законом, а оскорблённая и озлобленная личность, наделённая неограниченной властью, а личностное всегда беспощаднее общественного.
Даже тихий Марлен насторожился, предчувствуя жестокую развязку, и был полностью на стороне своего по крови. И это увидел и почувствовал Вайнштейн. Он оказался здесь один против двоих, и оба были заклятыми врагами. Как и те, что бесчисленными муравьями заполнили страну, в которой он, к несчастью, родился, и плодятся, плодятся, плодятся… даже в зонах, на каторге, в голоде. Вечно занятые родители, революционеры первой романтической волны, с детства внушали ему, что он ничего общего не имеет с ретроградным, закоренело-мещанским местечковым еврейством, погрязшим в личной наживе и тупиковом служении сионизму. Что он – новый человек безнационального общественного строя, государства, начавшего отсчёт истории с 17-го года, в котором не будет разделённых наций и народностей, а будет одна нация – нация коммунистов. Но прошло не так много времени, он повзрослел и стал сомневаться в справедливости родительских заветов. Особенно после того, как от них, врагов партии и народа, неисправимых троцкистов и фракционеров, проклятых и расстрелянных, пришлось отказаться. Затем неожиданно последовало настойчивое приглашение на работу в Органы, которые занимались не только глобальной чисткой, прополкой страны, но и с большой тщательностью выхолащивали души своих работников. Здесь ему жёстко объяснили, что ждать самообразования единой коммунистической нации преступно, и им, чекистам, выпала почётная миссия уже сейчас выявить, отбраковать и уничтожить национальные плевела, оставив идейно чистые, преданные зёрна будущей новой нации. Он – наднационален, его нация – чекист. А этот, ослепший от яркого света лампы, загибающийся от болезни, вздумал нагло напомнить о забытом, вычеркнутом из памяти.
Думая так, Вайнштейн старательно натягивал на правую руку тесную кожаную перчатку с крупными декоративными пупырышками на внешней стороне. Полюбовавшись на затянутую щегольской кожей ладонь, он, не торопясь, поднялся, вышел из-за стола, сжимая и разжимая кулак, и вдруг, стремительно подавшись к ничего не подозревающему арестанту, ударил в лицо. Худой немощный Сашка свалился со стула как мешок с костями, стук которых об пол был явно слышен, а следователь, не давая подняться, начал молотить, куда попало, ногами, тоже - в коже, но с болезненными острыми подошвами, и арестанту ничего не осталось, как только свернуться клубком на боку, прикрыть голову руками и отдаться во власть озверевшего охранителя трудящихся. В течение нескольких минут слышны были глухие удары, хэканье экзекутора и прерывистое дыхание арестанта. И – ни стона, ни вскрика, ни мольбы о пощаде. Из-под напряжённых бледно-синюшных запястьев, прикрывавших лицо, из разбитых носа и рта засочилась алая кровь, растекаясь в лужицу, размазываемую елозящей головой.
- Убьёшь – дела не будет, - остановил садиста Марлен и задним умом пожалел о вырвавшихся словах: не стало бы дела – исчезла бы и опасность для Володьки и для него, Марлена.
Его нисколько не удивила сцена. Начинающий следователь был профаном в теории, но практику допросов в учреждении с белоснежными колоннами знал хорошо. Да и видел в карательном отряде побольше и покровавее, а к незнакомому Сашке относился равнодушно. Больше всего его заинтересовала перчатка Вайнштейна, и он дал зарок, что обязательно раздобудет такую же, нисколько не задумываясь над тем, как применяет её учитель.
А тот с налитыми кровью глазами, запыхавшись, отступил от неподвижного тела, нажал кнопку на столе и коротко приказал появившимся охранникам:
- Заберите падаль.
Приученные ко всему, внутритюремные живодёры привычно и умело подхватили арестанта под вялые руки и волоком вытащили за дверь, оставив на полу алый прерывистый след.
- Мразь! – выругался Вайнштейн, не позволявший себе, в отличие от большинства товарищей по профессии, мата. – И ударить, как следует, нельзя: рассыплется.
- И так всё ясно, - успокоил стажёр. – Остальные, говоришь, сознались, этого дожать немного, и делу конец. Мелочь – не дело.
Вайнштейн зло уставился на безмозглого советчика, на его беспечную кривую ухмылку и скрипуче объяснил-осадил прыткого помощника:
- Заруби на носу главнейшую истину следствия: не фактура, а следователь определяет масштабы состава преступления, ему дано отнести дело к лёгким, крупным или даже к контрреволюционным заговорам. В соответствии с текущим политическим состоянием в стране и руководящими указаниями партии.
- Как это? – не понял простодушный ученик.
- Газеты читаешь?
- Я политинформации слушаю, - ответил стажёр после заминки и сразу же соврал: - Просматриваю, конечно… но больше задние листы, где интересно.
- А надо не просматривать, а внимательно и вдумчиво читать и изучать, - жёлчно попенял наставник, - и не последнюю, а первые две страницы. Там всё найдёшь для настоящего дела.
Он успокоился, отошёл от нервного срыва, захотелось оправдаться умными поучениями, скопленными богатым опытом.
- Скажем: киснет у милицейских дело о мошенниках в сельхозкооперации в сговоре с торговыми базами, а ты читаешь в «Правде» - большая передовица: «О продовольственной политике партии в послевоенный период восстановления народного хозяйства», о наших планах и успехах, но и о противодействии скрытых врагов, тормозящих развитие продовольственной базы. Статья сигнализирует о том, что в этом важнейшем деле возникли большие трудности, и необходим громкий судебный процесс, на котором были бы указаны виновники. Некоторых сразу находим в многочисленных откликах трудящихся, напечатанных в следующих номерах газеты на второй странице, которую ты по глупости не читаешь.
Марлен виновато опустил глаза, заёрзав задом на
