Кто ищет, тот всегда найдёт

сосредоточенно передвинул сначала левую, а потом и правую руки выше по стволу, ближе к спасению. Всего на десяток сантиметров, а как полегчало, как порадовало, как воодушевило это движение на месте.
- Эй! – снова кричу, подбадривая себя и давая ей знать, что ещё не сорвался, трепыхаюсь на конце дерева. - Сейчас стану дёргать и раскачивать ёлку, кричать, выть, материться во весь голос, но ты сиди и не обращай внимания – это такая новейшая технология скалолазания. Сиди и не давай ёлке вырваться. Не хочешь слышать, пой какую-нибудь революционную песню.
- Ладно,- глухо согласился тот конец дерева.
Ну, всё, хватит волынить и бодяжить почём зря. Решительно оперся на раненое колено, ощутив мгновенный удар боли, встряхнувший всего до макушки, но не отступил, рывком, сколько мог, подвинул ватное тело вперёд и одновременно ухватился левой рукой повыше за ствол, подтягиваясь и помогая рывку, и замер, тяжело дыша. Я и не знал, что бывает такая боль, и представить себе не мог, а то бы отказался от лёгкой в уме затеи. Но выть и кричать не стал, только тихо, беспрерывно и замедленно стонал сквозь намертво стиснутые скрежещущие зубы, вживаясь в ритм пульсирующей боли. Казалось, что кто-то усердно режет колено тупым зазубренным ножом, доставая до кости, до нежной хрупкой чашечки. Режет медленно и старательно. Дождавшись терпимой болевой паузы, я повторил рывок, перехватившись на этот раз правой рукой и ощутив, что левое бедро вместе с задницей вылезли, наконец, из пропасти на бруствер. Можно было поверить в спасение, и эта затеплившаяся вера помогала несколько смягчить боль, разрывавшую колено, и очень хотелось заплакать, зарюмить горючими слезами. Дальше куда проще: повторяй движения, терпи и лезь вверх по ёлке. Я и полз, извиваясь надрезанным червем, боясь оторваться от ёлки. Уже обе ноги были на скале, и тут колено будто взорвалось, а нестерпимая боль рванула вверх по ноге и молнией ударила в голову, ослепив и вырубив сознание.
Очнулся разом, словно кто-то щёлкнул внутренним выключателем. Очнулся и не мог понять, где я и что со мной. На ад, где для меня зарезервировано тёплое местечко, не похоже – слишком светло и радостно. Прозрачное голубое небо, космическое, было всюду. Сообразил, что лежу на спине. Неужели божьи архангелы обмишурились и затащили атеиста в рай? Только вот облако, на которое положили, очень даже не мягкое и совсем не удобное. Подсунули, видать, новичку залежалое. Пришлось пошевелиться, устраиваясь поудобнее, и тут же надо мной склонилось затенённое округлое лицо с мягкими расплывчатыми чертами, в белых локонах и со скорбными внимательными глазами.
- Ты – ангел ? – спросил тихо, боясь спугнуть нирванное состояние.
- Вряд ли,- ответил он.
- Не спорь – ангел, только не с прозрачными немощными крылышками, а с сильными руками, ангел-спаситель.
- Как ты ? – не стал спорить ангел.
- Как на небе, - не покривил я душой. – Век бы так. Ты зачем бросила без разрешения ёлку ? Вот я и сверзься на небо.
- Так она не шевелилась, а ты не отвечал, когда я кричала, - оправдывался ангел-спаситель.- Выглянула, лежишь в обнимку с ёлкой и не двигаешься. Подошла, гляжу – совсем обеспамятовал, еле пальцы отодрала от дерева...
- Они прилипли к смоле…
- … так их скрючило, подхватила под мышки и утащила подальше от обрыва. Что-то не так?
- Всё так, - согласился небесный новосёл, стыдясь своей земной немощи.
Помолчали, осваиваясь с обновившимся взаимоотношением не в пользу сильного.
У тебя вся правая штанина в крови, и след кровавый остался,- сообщила она новость, о которой я лучше бы не знал, потому что без промедления сверзься с неба на землю, и нога, подлюга, заныла, затюкала глухой болью, как будто только и ждала напоминания.
- Поранился?
Глупейший бабский вопрос, не требующий очевидного ответа.
- Ерунда! – отрезал я, морщась и гримасничая, возвращаясь к привычному легковесному поверхностному восприятию жизни, ни капельки не наученный недавним опытом. - Кажется, коленную чашечку раздолбал о камень и шкуру ободрал. Заживёт, как на псе, - и выдал перекошенными от боли губами гримасу, изображающую лихую улыбку, ненавидя себя за жалкое поверженное состояние и немного её за то, что видит меня такого и что сама здорова и невредима.- Не дрейфь, живём, старушка! - продолжал пижонить, раздумывая, как бы мне перевернуться на бок и не заблажить, опровергая себя. Не повернувшись на бок, не сяду, не увижу злополучной ноги. Казалось бы: так просто по сравнению с тем, что сделано, ан нет – любой последующий шаг всегда труднее, потому что то уже сделано, а это ещё предстоит через боль и «не могу». И эта статуя стоит здесь, наблюдает! Лучше бы ушла! Один бы я обязательно помог себе подбадривающими мужскими выражениями, а с ней – не моги! Болеть и страдать лучше всего в одиночку. Как, впрочем, и умирать. Меньше надоедают всякие врущие доброхоты. Выздоравливать можно и с близкими родственниками, разочарованными оттого, что не дал дуба и не позволил покопаться в оставленном барахле.
Р-р-раз-з! И я на боку, больное колено на полусогнутой левой ноге, и всё терпимо. Можно и садиться. Наконец-то, увидел Марью всю. Уродина! Стоит, смотрит, как я кувыркаюсь, жалеет поди. Помогла бы, чего стоять истуканом?
- Давай помогу, - предложила тут же.
- Не надо, - конечно, отказался я. Оперся на левый локоть и… больше ничего не могу. – Руку давай, - пробурчал капризно и ткнул свою правую навстречу.
Она споро подошла, ухватилась крепкой ладошкой с загрубевшими от земли и камней пальцами, посмотрела вопросительно.
- Тяни, чего уставилась? – выкрикнул я в досаде, готовясь к боли.- Да не очень старайся, полегче.
Слегка откинувшись назад, она медленно и плавно потянула, и я сначала почувствовал, что силёнка у девчонки есть, а потом вздумал было заорать, но только скрипнул сточенными зубами, сел и, постанывая, ждал, когда потревоженная боль утихомирится.
- Слушай, приволоки какой-нибудь кусочек скалы под спину.
Вмиг сообразив, она подсунула рюкзак.
Огляделся – красота неописуемая. Хорошо на земле, лучше, чем на небе. Хорошо, хотя и больно. Очевидно, и так бывает. Как мало я ещё знаю. А вылез-таки, выкарабкался всем чертям и богу назло. Не весь, правда, колено там осталось в назидание за стрекозлиность. Несправедлив боже – мог бы и знамением каким предостеречь, зачем же так жестоко? Нет, нам не по пути.
- Что, больно? – сочувствует истинная виновница моего страдания.
«Шла бы ты со своими причитаниями!» - мысленно послал её к тому, с кем не ужился.
- Поллитровку бы сейчас, - размечтался о надёжном обезболивающем и взбадривающем. – Вода осталась? – согласился на худший вариант.
- Есть, - поспешила подать армейскую фляжку оставшаяся прислуга.
Тёплая вода оказалась на удивление вкусной, но я отпил тройку приличных глотков и остановился, экономя: до воды топать да топать, а вдруг – ползти? Заметно полегчало. Нога, превратившаяся в колене в иссечённую саднящую чурку, не переставала ныть, но терпимо, привычно. Если бы её не шевелить! Сижу – значит, уже не червяк. А кто? Наверное, безногий козёл-недоросток. С энергией, несоизмеримой с разумом, и эмоциями, неподвластными физическим кондициям. Вот и допрыгался, дуболоб. Рождённый ползать скакать не должен. Это я говорю, Горький до такого не дотумкался. Я сам себе был противен.
Магнитометр жалко, сам выбирал, сам зимой настраивал. С завода поступают одни названья с кучей металла, редко из десятка выберешь 2-3 толковых. Этот был лучшим у нас. А я его не за понюшку ухайдакал, салага. Будет ещё нахлобучка от техрука. Наверное, платить заставят. Из каких шишов? И ёлку жалко. Лежит рядом изуродованная. Сколько лет росла, радовалась солнышку, не чаяла так вдруг погибнуть. Спасительница. Не известно, чья жизнь дороже. Разве заглянешь в будущее? А прошлого, которым можно было бы компенсировать жизнь безвинного дерева, у меня нет. Обещаю, если выберусь, посадить взамен 100 штук, - нет, пожалуй, полсотни, ладно – двадцать-то уж точно посажу вокруг будущего своего дома.
- Марья, дай нож.
Она сразу сообразила, умница.
- Давай, я сделаю, я аккуратнее, не будет больно.
Хорошо всё-таки, что она рядом.
- Не противно? В кровищи вымажешься.
- Я крови не боюсь, - не поморщилась.
- А чего боишься? – тяну волынку, согласившись на помощь, чтобы загасить смущение.
- Людей. Как узнать недобрых?
Я фыркнул, не понимая.
- А чего их узнавать? Считай, что все добрые, меньше ошибешься. Какой я, не знаю, но сейчас обещаю быть тихим, терпеливым и добрым, так что кромсай как знаешь, разрешаю, посмотрим, что там у меня за болячка.
Она присела у ноги, критически оглядела поле операции и решительно вонзила лезвие в штанину выше колена и выше тёмного пятна забуревшей крови. Резала не торопясь, не дёргая и оттягивая материю рукой, лезвием наружу, и я всё равно вздрогнул, когда оно холодно коснулось напряжённого тела торцовой стороной.
- Сделала больно? – забеспокоился хирург.
- Да нет, - успокоил изнеженный пациент, - щёкотно.
Она легко, по-домашнему, улыбнулась и закончила круговой разрез, отделив нижнюю часть испорченной штанины от аккуратной штанишки пижонских шортиков. Потом резанула вдоль ноги по внешней стороне заскорузлой штанины, спокойно хватаясь, где надо, за бурую гадость и ни капелечки не корёжась от брезгливости. И я, напряжённый от ожидания дополнительной боли, сумел мимолётно подумать, что из неё мог бы получиться замечательный медик.
Всё. Осталось освободиться от омерзительной тряпки. Марья одной рукой чуть-чуть приподняла ногу за грязнущий кед, а другой выдернула насквозь пропитанную кровью штанину и остановилась, вопросительно глядя на меня. А что я мог? Только согласиться на заключительную болезненную экзекуцию. Или оставить кусок штанины на ране как есть? Стыдно, да и надо же, в конце концов, знать, из-за чего я ною, не зряшна ли болевая истерия?
- Давай, - разрешаю, увидев в глазах её боязнь, замешанную на женском сердоболии, - не быть ей медиком! – и, наклонившись вперёд, почти не ощутив приступа боли, сам взялся за нижний край штанины и медленно, не останавливаясь, потянул на себя, обнажая злополучную ногу. Поначалу, пока вместе с засохшей кровью отрывалась нежная шерсть, было больно, и дальше ожидал худшего. Однако, размокшая штанина довольно легко и почти безболезненно слезла с недозасохшего кровавого месива на колене, открыв сочащиеся порезы на безвидимой кости, а у меня поплыло в мозгах, подступила невесть отчего взявшаяся тошнота, слабость во всём теле, и пришлось закрыть глаза и отвалиться на рюкзак, проклиная козлячью прыть.
- Дай воды!
Мария, отобрав кровавый сувенир, подала, открыв, фляжку.
Пил долго, забыв про экономию.
- Чего будем делать? – спросил, взваливая ответственность на хрупкие девичьи плечи.
- Хорошо бы промыть.
«Хорошо бы! Отдала всю воду, даже протереть мокрой тряпкой нельзя»  - разозлился на неё. – «Думать надо было!»
Кому только?
- Заматывай так, потом промоем.
- А чем?
- А где бинт? – начал я свирепеть от бессилия.
- На стоянке остался.
- Зачем он там? – заорал я, испепеляя штрафницу заслезившимися глазами. – На маршруты надо брать! Тяжело? – и тяжело задышал, не зная чем и как уязвить побольнее, чтобы себе полегчало.
- Извини, - прошептала она и