Новый год на четвёртом курсе

Ведь он общается только с ребятами, а если с кем-нибудь из девчонок, то лишь на деловой почве, он явно ни с кем не встречается! Значит, пройдёт время, и он вернётся к Кате! И опять взрыв эмоций - не в Кошкину же он влюбился!
Панков не чурался, как бывало, Филимонова, ну и Тихомирова, как уже говорилось, пригревала уже не Кошкину, а Малыша.
Вопрос: "Ну, как там Рита Кошкина?" - поставил бы теперь любого из группы в тупик. Пожали бы плечами - как была, так и есть, - подвергая этим сомнению новогодние впечатления. Так, выверт какой-то, новогодняя чехарда.
А головка "грызуна наук", перегруженная с точки зрения Конкина спец знаниями, была переполнена мыслями и видениями совершенно из другой области человеческого существования. Экзаменационные успехи Кошкиной как раз объяснялись именно этими нетипичными для неё ощущениями, они, эти ощущения, служили своего рода катализатором, подстёгивая весь её организм. И самое тайное для Риты, тщательно скрываемое (чтобы ни намёка!) было то, что на фоне новых ощущений она вела, мысленно конечно, тривиальные подсчёты - стипендия, полставки за октябрь, ноябрь, декабрь, плюс чертежи, вернее, не сами чертежи, а плата за работу, и тогда она сошьёт себе такое платье! Лучше, конечно, платье-костюм. Она детально прорабатывала его фасон, выбирала ткань, расцветку, не на шутку увлекаясь данными мыслями. Со смущённым удовольствием Рита представляла себя в этом платье, как она после каникул входит в аудиторию... Воображение рисовало такую потрясающую картинку, что лицо начинало гореть, она пугалась себя и поспешно начинала изгонять из головы все эти фривольные с её точки зрения мысли и печально решала никакого платья не шить. Уже существует собственный её образ в студенческом сообществе их группы. Смешно и нелепо нарушать устоявшееся. От мысленного прощания с ним, с платьем, конечно, и заодно со всеми остальными волнующими и несерьёзными видениями становилось так до слёз жалко себя, что Рита не выдерживала и опять начинала мысленную игру в платье и себя, входящую в аудиторию... И всё повторялось от начала до конца. В конце концов Рита начинала злиться на себя, а заодно и расправляться со своими обидчиками и потешаться над своей былой влюблённостью в Малыша, внешность которого из возвышенно прекрасной как-то очень обидно трансформировалась в обыкновенную смазливость. А ведь как убийственно безнадёжно была она влюблена, какая это была боль! И из-за чего же она болела?! - удивлялась она теперь. Из-за длинных ресниц и красивых губ? И всего-то! Рита становилась человеком зорким, крайне критичным и насмешливым. Так ей казалось, вот только Филимонов...
Не было таких временных пауз, чтобы она забывала о нём. Даже во сне, и тогда её не покидало ощущение присутствия Филимонова в её жизни. Сонное ощущение было и смешным, и нелепым, и пугающим, когда как. Думы о нём были так противоречивы, что она полностью терялась, пытаясь нормализовать свои ощущения. Но не тут-то было, как и Филимонова, Риту тоже одолевали всякого рода видения и мысли, но, конечно, несколько иные, чем его, более возвышенные, скажем так. Однако, и такие мысли, возвышенные, вводили в обострённо встревоженное состояние, заставляли краснеть, и чего-то ждать.
Но Филимонов, хоть и не сопровождал больше Борисову, на Ритку внимания не обращал. Ну никаким образом! И Рита начала заболевать, но не так как от влюблённости в Малыша. Тогда это была ровная тоскующая безысходная печаль. Теперь же это были сжигающий огонь и нетерпение.
***
Филимонов слонялся по коридору их выпускающей кафедры. Только крайняя нужда смогла пригнать его в столь ранний час в стены института. Вездесущий Егоров обещал достать "костыли" по курсовому проекту, настоятельно рекомендовал придти пораньше, потому что, якобы, только ни свет ни заря завлаб, а вернее материально ответственный, Иван Мефодиевич открывает свою заветную каморку, где хранятся, кроме всего прочего, старые дипломы и курсовые проекты, потом ищи его! Может и повезти, конечно, в том, что завлаб окажется на месте где-нибудь в середине дня, но надеяться на везение не в правилах Егорова.
В коридоре пустынно, любой звук раздаётся резко и ясно. Полусапожки как на грех надсадно скрипят, что обычно в беготне среди толпы студентов проходило незамеченным. Филимонов морщился недовольно и останавливался, стоял минуту-две и опять начинал ходить. Ни Егорова, ни Ивана Мефодиевича. Никого. Как вымерли все. Филимонов уже злился на себя. Это надо же, прибежал! Как последний школяр! Картинка! В душу закрались сомнения, а у Ивана ли Мефодиевича хранятся курсовые? Что-то Егоров напутал, такие вещи по всей видимости, если и хранятся, то у преподавателя в качестве макулатуры! И тут уж нужен не материально ответственный, что восседает в каморке, а обычный лаборант из учебной лаборатории.
В конце коридора раздались громкие голоса. Показался Андрей Павлович, ассистент кафедры, взволнованный и отутюженный, с огромным тубусом в одной руке и толстым портфелем в другой. С ним Мишка, вечерник, лаборант из триста двенадцатой лаборатории. Филимонов остановился и повернулся лицом к стенду, висящему на стене, краем глаза наблюдая за этими двумя. Стоял и раздумывал: здороваться с Андреем Павловичем или сделать вид, что не увидел? В последний момент скупо поздоровался, чуть развернувшись к ним лицом. Андрей Павлович равнодушно ответил на приветствие, и они с Мишкой, немного не дойдя до Филимонова, свернули в лабораторию. Буквально вслед за ними прибежал Егоров, кто-то ещё прошёл по коридору. Вскоре в коридоре стало шумно. Егоров, заговорщицки подмигнув, велел ждать, сам же побежал на охоту за "курсачами" - траектория его бега, кстати, пролегла, минуя каморку, - и запропал. А Филимонов опять бесцельно фланировал по коридору. Мишка вышел покурить на лестничную площадку, затормозил возле Филимонова и не без гордости сообщил, что Андрей Павлович сегодня защищается, вот пошёл что-то там улаживать. Мишка солидно, со знанием дела стал делиться разного рода подробностями, связанными с таким нелегким делом, как написание и защита диссертации. Его восторг от Андрея Павловича можно охарактеризовать одним междометием "О!". Диссертация его - дело беспроигрышное! Мишка слишком увлёкся, не замечая, что собеседник не разделяет его восторженности.
Стоя лицом к окну на лестничной площадке, Филимонов лениво слушал, насмешливо и даже презрительно поглядывая с высоты своего роста на разговорившегося лаборанта. Ишь, тоже - причастный к великим делам!
Они не слышали шагов, поэтому раздавшийся рядом голос прозвучал неожиданно.
- Миша, дай ключи.
Они обернулись. Рядом стояла мрачная Кошкина.
Филимонов тоскливо вдруг подумал - тюря эта Кошкина, несмотря на свои пятёрки, вечно ей не до улыбок. А улыбка у неё хорошая, нежно-доверчивая. Во всяком случае тогда, на новогоднем вечере, она именно так улыбалась. И Филимонову стало страшно жалко, что он не видит улыбки на этом озабоченном замкнутом лице.
- Какие ключи? - недоумённо отозвался Мишка.
- Ты захлопнул лабораторию. - терпеливо и угрюмо пояснила Рита, - Давай ключи, у меня есть работа.
- Андрей Павлович сегодня защищается. - радостно сообщил Мишка.
- Я знаю.
- Чего это ты такая мрачная? - спросил Мишка; уж у него-то было радостное настроение, и он никак не мог согласиться с плохим настроением человека, знающего, что Андрей Павлович защищается. А Филимонову вдруг стало легче на душе, значит, она не всегда и не со всеми такая неулыбчивая особа, а только сейчас и вот с ними. Может быть, с ним, с Филимоновым.
- Миша, дай ключи. - ровным голосом повторила Рита.
- Да я сам открою, пошли.
Мишка бросил в мусорку сигарету, так и не закуренную, пошарил по карманам, весело звякнул связкой ключей, крутанув её на пальце. Хоп! Ключи сорвались с пальца, он ловко поймал их и зашагал в лабораторию. Рита замешкалась. Филимонов счёл подходящим момент, чтобы спросить:
- Так ты в этой лаборатории подрабатываешь?
- Да. - коротко ответила она и чуть развернулась, чтобы пойти вслед за лаборантом, но не спешила, словно ей было в тягость идти туда.
- Слушай, Ритка, - Филимонов почувствовал, как его, что называется, понесло. - давно хочу спросить - тебе что, жалко пять минут потратить на косметику? Ну и ... - он извилисто повёл рукой, обрисовывая контур её фигуры, - как-то подумать об... э-э-э ... общем облике...
Рита не уходила, слушала и молчала, глядя на него снизу вверх.
- Можешь ведь, судя по новому году! - он умолк, нахмурившись. Бес его дёргает за язык! Не иначе! На удивление, Кошкина, не смутилась и не взъярилась, опустила глаза и неопределенно пожала плечами.
- Могу.
- Так в чём же дело? - ощущение неловкости не проходило.
- Что есть то есть. - в голосе ее засквозила непривычная, да и неподходящая для такой особы холодная усмешка.
- Светка сказала? - иронично ухмыльнувшись, спросил Филимонов.
Рита стрельнула на него глазами и опять потупилась.
- Нет. Сама так считаю.
- А! Похвально. - одобрил он и, чтобы скрыть своё замешательство, ибо Ритка не уходила, ждала, что он скажет ещё, вдруг спросил:
- Ну, и как твой гонорар?
- Что? Гонорар? - переспросила она и сосредоточенно поглядела на него - о чём это он говорит?
- Твой подопечный защищается...
- Мой подопечный? Ну, Филимонов! - она наигранно укоризненно качнула головой. - Издеваешься?
- Зачем мне над тобой издеваться. Просто к слову пришлось. Ты ведь чертежи ему чертила?
Рита заулыбалась куда-то в пространство и еле заметно закивала головой.
- У тебя что, горло болит или язык отсох? - с нарочитым насмешливым сочувствием поинтересовался Филимонов. В голове вертелись фразы похлеще, почему-то захотелось так её уколоть, чтобы ей стало больно до слёз.
Рита покраснела и, резко повернувшись, пошла прочь. Сощурив глаза, Филимонов смотрел ей вслед. Она отошла от него всего на несколько шагов, как вдруг по всей её фигурке, по тому, как она шла, он понял, что добился своего, а тут ещё его чуткое ухо уловило еле слышное всхлипывание. Филимонов догнал Риту, цепко ухватил за плечо. Она не сопротивлялась, безропотно остановилась, стояла и плакала, низко опустив голову, пряча от него лицо.
- Тише ты. - он огляделся по сторонам, не отпуская захваченного в плен её плеча, и потащил в сторону, подальше от окна. Поставил у стены в самом затемнённом месте и загородил собой от случайных взглядов. Ритка прижалась к стене боком, достала из портфельчика носовой платок, промокнула глаза и прижала его к носу. Так они стояли вдвоём, она плакала, постепенно затихая, он делал вид, что они просто так стоят, разговаривают, болтают о том о сём.
Когда она утихла, он поинтересовался, не из-за Андрея ли Павловича лились такие горькие слезы? Рита молча завертела головой и выдавила из себя, что не только из-за него. Просто стресс. Андрей Павлович лишь усугубил его, вот и всё. Она устала и... Рита мельком глянула покрасневшим глазом на Филимонова и вдруг тихо засмеялась, опять уткнувшись лицом в платок. Филимонов испугался, ещё чуть-чуть, и Ритка вновь разревётся. Уже не особенно заботясь о том, как они выглядят со стороны, он решительно встряхнул её, стараясь привести в чувство. И Ритка не выдержала: пряча от него мокрое, покрасневшее лицо, с непередаваемой