ОСТРОВ

него поблёскивающими бусинками маленьких глазок. С оборвавшимся сердцем Арсений повёл глазами по траве, лихорадочно высматривая палку потолще, чтоб защититься от наглой твари, но тут разглядел два жёлтеньких пятнышка по бокам её плоской головы и обалдел.

Уж!

Уж, замуж, невтерпёж…

Первым желанием Арсения было радостно проорать это во всё горло, чтоб успокоить Глафиру, но он практически сразу же прикусил язык.

Той Глафирой, что он видел минуту назад — испуганной, растерянной, было так приятно управлять.

Пусть бы она побыла такою, скажем, до утра. А там она всё равно оклемается, опять начнёт командовать, распоряжаться, строить из себя всезнайку и всеумейку… пускай её. В конце концов, это было очень удобным, хоть и бесило. Честно говоря, Арсений предпочитал, чтобы кто-то всё решал за него. Но сейчас… сейчас…

Он посмотрел на ужа почти что с благодарностью, поспешно похватал с земли разбросные Глафирой сучья и вернулся к ней.

Зверобой, ау!

Сурово сдвинув брови, Арсений без лишних слов протянул Глафире руку, косясь на её окровавленное бедро, и, вздохнув, подставил ей плечо, крепко обхватив за бока свободной рукой.

Горячие, тугие бока, оказавшиеся внезапно в полном его распоряжении.

Глафира дышала тяжело и опиралась на Арсения всё сильнее, когда они добредали до навеса. Арсений терпел и только молча пыхтел.

Тяжела ты, шапка Мономаха. То есть, Зверобоя.

Он глянул в сторону причала — речная гладь и противоположный берег по-прежнему были абсолютно пустынны. А багряные, кровавые отблески на сгущавшихся тучах стали ещё более заметны.

Так. Всё это потом.

Усадив Глафиру на бревно, он оглянулся, ища глазами недопитую бутылку, хотя совершенно не верил в то, что кто-то из коллег способен оставить недопитой водку. Особенно Илюха.

Тем не менее, бутылка «Пять озёр» действительно закатилась за мангал и смирно там лежала, дожидаясь, пока Арсений её подберёт. Глафира, сосредоточенно и напряжённо прикусив губу, протёрла смоченной в водке салфеткой место его хирургической операции, а потом аккуратно заклеила его полосками лейкопластыря. Наблюдая за этими манипуляциями, Арсений неожиданно для себя брякнул:

— Знаешь, в детстве я мечтал стать ветеринаром…

И запнулся, сообразив, что сейчас запросто может получить бутылкой по кумполу.

Но Глафира только подняла на него глаза и слегка улыбнулась — с искренним интересом, вдруг ужасно тронувшим Арсения:

— И что же тебе помешало?

— Я подумал, — так же искренне ответил он, неловко разводя руками, — что я от вида крови тут же отрублюсь, и всё такое. Да и вообще… — Арсений самокритично хмыкнул, — Я тяжелее мышки в жизни ничего не подымал…

— А тут пришлось бы овчарок поднимать! Немецких! — подхватила Глафира. – Под тридцать кэгэ!

Они покосились друг на друга и внезапно прыснули со смеху. И так же внезапно примолкли.

— Регочем, как идиоты… — поморщился Арсений, забирая бутылку и сосредоточенно начиная отирать собственные пальцы. — А что смешного? Торчим посреди реки на необитаемом острове, как два дурацких Робинзона, и неизвестно когда отсюда выберемся… да и что вообще случилось, тоже неизвестно… — Он спохватился, сообразив, что забыл упомянуть про самую главную, по идее, задницу момента, каковая и должна была бы его сейчас больше всего тревожить: — И змеюка эта ещё! Ты как вообще… себя чувствуешь?

Глафира добросовестно нахмурила брови, прислушиваясь, видимо, к внутренним ощущениям, и наконец отозвалась:

— Ничего.

— Ничего — это пустое место, — ехидно усмехнулся Арсений, припомнив недавние Глафирины слова, и она, видимо, тоже их вспомнила, ибо вдруг опустила глаза и неловко пробормотала:

— Я тебя не поблагодарила за то, что ты для меня сделал. Спасибо тебе. Спасибо, Арсений.

Она впервые назвала его по имени, и в голосе её прозвучала такая горячая благодарность, что Арсений даже побагровел, с некоторым раскаянием вспомнив про ужа, и промямлил:

— Да за что спасибо-то… не за что… и вообще… ты, может быть, ляжешь? Э-э… то есть… приляжешь?

Оба они рефлекторно огляделись. Прилечь было абсолютно не на что. Не на сырой же песок! Хорошо, хоть ветер стих, и комарьё не донимало…

— Надо разжечь костёр, — деловито, как раньше, проговорила Глафира. — И придвинуть эти брёвна друг к другу. Всё ж не на песке… ночевать.

Представив себе фронт работ, Арсений чуть слышно застонал, но деваться было некуда. Тем более что Глафира сидеть на месте и слушать, как он пыхтит над брёвнами, конечно же, не стала, а принялась ему деятельно помогать, подкапывая эти самые брёвна, чтобы извлечь их из песка и подтащить под навес, складывая рядком.

— Ленин… на субботнике… — задыхаясь, проворчал наконец Арсений и плюхнулся на последнее, четвертое по счёту бревно. — Может, хватит уже, а?

Глафира окинула получившееся ложе и степенно кивнула, оборачиваясь к мангалу.

— Теперь давай разожжём вот эту бандуру.

— Да я и так запарился! — взвыл Арсений. — А ты нет? Тебя же змея укусила!

— Я броненосец «Потёмкин», — невозмутимо ответствовала та, — я не парюсь.

И рассмеялась, довольная, увидев его округлившиеся глаза.

А потом они развели огонь в мангале, съели печенье и допили минералку.

Не спеша жуя, Глафира рассуждала:

— У меня есть иголки и капроновые нитки, можно сделать крючки, чтоб ловить рыбу.

— Или острогу, — неожиданно для себя сказал Арсений, уплетая печенье. — Я читал… у Сетон-Томпсона, в «Маленьких дикарях».

Как будто, чёрт возьми, они тоже были детьми, удравшими из дома и наслаждавшимися вольной лесной жизнью! Но он старательно гнал от себя мысли о том, как страшно и странно бугрятся в чернильном небе над их головами багровые, словно кровь, тучи.

Лучше уж думать о крючках, остроге и Сетон-Томпсоне.

Когда начало темнеть, Арсений и Глафира улеглись рядом на импровизированном ложе из брёвен. В мангале потрескивали сучья, распространяя тепло, дым из-под навеса выносило лёгким ветерком. Арсений посмотрел на русую Глафирину макушку, и на душе у него вдруг воцарилось странное спокойствие, а тело, наоборот, напряглось.

Он подвинулся поближе к ней, проваливаясь в выемку между брёвнами, и неуверенно обнял её за круглое плечо, притягивая к себе её голову. И она не отстранилась, а, наоборот, сама придвинулась ближе и пробормотала:

— Хорошо, что эти брёвна такие… отполированные…

— Угу, сотнями седалищ, — подхватил Арсений.

— Угу, — согласилась она и, помолчав, продолжала с глубокой убеждённостью: — Утром вернётся катер, и нас отсюда заберут. Или кто-нибудь проплывёт мимо.

Арсений не выдержал:

— Глафира… Сегодня никто не проплыл мимо. И на том берегу — никаких шевелений. И… в воздухе висит какая-то гарь, я же чувствую, просто в ноздрях стоит. И это не от нашего костра, её ветром от города принесло. И тучи какие, ты же видела вечером… — Он запнулся, дожидаясь, что она сейчас возразит, но она ничего не сказала, и он страстно продолжал: — Я не знаю, что случилось, но явно ничего хорошего. Что мы будем делать, если нас… так никто и не подберёт? Мы же не можем зимовать здесь! И потом… там, в городе, у меня мама! Она волноваться будет… и вообще…

Горький комок встал у него в горле, и он запнулся и заморгал.

Наступило молчание.

Затаив дыхание, он услышал, как Глафира тоже тяжело и прерывисто вздохнула.

«Сейчас она скажет — ты паникёр, плакса и Мистер Недотёпа», — обречённо подумал Арсений.

— Зимовать здесь мы точно не будем, — медленно произнесла она ровным и уверенным голосом. — Мы подождём ещё несколько дней. Поставим себе определённые сроки. Скажем, три дня. Если за это время ничего не изменится, то…

— То что? — нетерпеливо выпалил Арсений, когда она надолго замолчала.

— То мы построим плот из этих брёвен и поплывём к городу. Он недалеко, сразу за излучиной. Мы справимся. Мы должны. У меня там тоже мама и брат. Младший.

— А что мы будем есть эти дни? — прошептал Арсений. — Пить?

— Воды накипятим, — отозвалась Глафира таким же ровным голосом. От её ладного тела исходило успокаивающее тепло. — Рыбы завтра же наловим и запечём. Мы же уже решили, что сделаем крючки и острогу. Говорю тебе — мы справимся.

— Но… — в отчаянии начал было Арсений, замотав головой.

И тут она приподнялась на локте, глядя ему в лицо, и крепко обхватила его за щёки узкими ладонями. Глаза её под сошедшимися к переносице бровями были напряжёнными и внимательными, а сухие тёплые губы, на миг прижавшиеся к его губам — требовательными.

— Мне плевать, кто там и что — инопланетяне, томминокеры, терминаторы, лангольеры, реалити-шоу или ещё какая хрень, — с силой проговорила она, отдышавшись и не спуская с Арсения очень синих глаз. — Мы выберемся. Мы прорвёмся. Мы вернёмся. Понял?

И, завороженно глядя в эти потемневшие, как окружавшая их беспросветная ночь, глаза, Арсений кивнул и выдохнул:

— Понял.