ЯГНЁНОК И ВОЛК

***
— Dia duit.
Бог к вам.
Тяжёлая дверь даже не скрипнула, а старинное ирландское приветствие прозвучало совсем негромко, но гвалт в пабе враз как ножом обрезало, и Кон О’Доэрти открыто ухмыльнулся.
Здесь его знали.
Ждали.
И опасались.
Всё правильно.
Кон неторопливо обвёл холодным взглядом прищуренных глаз настороженные лица застывших перед ним парней. Всего шестеро, а галдели-то так, будто паб был полон посетителей.
Два часа пополуночи — не время для посетителей.
Только для хозяев.
Кон точно знал, что скоро станет хозяином этого паба. И этой женщины, которая выступила ему навстречу из-за спин своих людей и встала прямо перед ним, скрестив руки на груди.
Высокой, полной груди.
Её блестящие кудри цвета спелой пшеницы рассыпались, прикрывая покатые плечи.
Три года он вспоминал эту беспечную улыбку, мгновенно осветившую сейчас её лицо.
Уна О’Ши.
Опрокинуть бы её на дубовый стол, вспоров ножом корсаж и разорвав нижние юбки, пробуя наконец на вкус белое тёплое тело, лизать и покусывать, смакуя, хватая ноздрями запах её страха и возбуждения.
И какого растреклятого дьявола, спрашивается, тут болтаются, кроме них двоих, всякие недоделанные ублюдки?
Чтоб им провалиться.
Чувствуя тянущее напряжение в паху, Кон опять хищно ухмыльнулся. Его время придёт.
И скоро.
Договариваясь о предстоящей встрече в «Махоне», священник — отец Бран строго сказал, глядя на него сквозь очки: «Ты же добрый католик, Кон». Будто что-то предчувствовал, назойливый старикашка.
Кон О’Доэрти, конечно же, был католиком, как любой ирландский парень в этом квартале. Но отнюдь не добрым.

***
— Dia's Muire duit.
Уна О’Ши почти пропела эти знакомые с колыбели слова.
Бог и Мария к вам.
— Отец Бран сказал нам, что вы заглянете на огонёк.
Заглянете! Будто речь шла всего лишь о том, чтобы пропустить по паре кружек пива у стойки «Махона».
Пока ещё её паба.
Ни смерть воспитавшего её дяди Шона, ни гибель Ронана не лишили Уну её дела, разве что увеличили число людей, за которых она отвечала. Но постоянная газетная трескотня о грядущем «сухом законе», но эти даго — итальяшки, нахально шнырявшие вокруг!
Паб «Махон» был основан дядей Шоном как раз на границе итальянского и ирландского кварталов, и в последние несколько месяцев Уна чувствовала себя здесь лисицей, окружённой стаей гончих псов.
Пока отец Бран не предложил ей встретиться с Коном О’Доэрти, недавно вернувшимся из Филадельфии вместе со своими людьми.
«Но он же совсем ещё мальчишка!» — воскликнула она тогда и подумала сейчас, поглядывая на него. Его и её люди, так же исподлобья косясь друг на друга, тем временем сдвинули столы и скамьи, чтобы сесть рядом, а Хоган и Гаррет выкатили из погребка бочонок стаута, вызвав тем самым оживлённый галдёж.
Кон О’Доэрти был невысок — одного с ней роста, худ, но с виду крепок, словно сыромятный ремень. Его взлохмаченные, тёмные, как ночь или этот стаут, волосы казались жёсткими на ощупь. Одет он был щегольски — в новехонькую светло-серую пиджачную пару, а двигался стремительно и плавно.
Не спрашивая разрешения, он присел на скамью рядом с Уной, и ей вдруг сразу стало как-то… тесно.
И жарко.
Помилуй Бог, он ведь действительно всего лишь мальчик, на несколько лет младше её парней и тех, кого он привёл с собой! А она — зрелая женщина, привыкшая быстро справляться с такими вот мальчишками — лаской или таской, и она легко…
Уна поглядела ему в глаза, — тёмно-серые, чуть раскосые, в тени прямых чёрных ресниц, — и замерла. По позвоночнику меж лопаток пробежал зябкий холодок, и она почувствовала, как покрываются мурашками её голые от локтей руки.
— Is maith liom. Мне нравится у тебя, — негромко, чуть нараспев сказал Кон, едва заметно улыбаясь уголком обветренных губ. Она различала каждую трещинку на этих губах.
Да с какой стати она так на него уставилась?
Уна открыла рот, собираясь ответить, но не успела. Кон легко повернул её левую руку ладонью вверх и так же легко, почти не касаясь, — но она с трудом сдержала дрожь, — обвёл пальцем бугристые шрамы, идущие от сгиба её локтя к запястью.
Пять букв: «Ронан».
Уна с вызовом приподняла брови, не отрывая взгляда от его лица и не отнимая руки, хотя видит Бог — ей очень хотелось сделать и то, и другое.
— Твой муж был храбрецом, — медленно проговорил Кон. — Но на правой руке ты вырежешь моё имя, Уна О’Ши. И не после моей смерти. А когда я возьму тебя.
Она ещё выше вскинула брови и вдруг расхохоталась.

***
Этот смех Кон тоже хорошо помнил. Горсть серебра и золота, брошенная на мраморный пол, переливчатые птичьи трели — вот чем был её смех.
Но он не смеха ждал, а удара в лицо. И был готов к тому, чтобы перехватить её руку и наконец сжать — с наслаждением, до хруста.
А вместо этого она засмеялась — искренне и беззлобно, встряхнув светлой гривой своих кудрей, в которые ему так хотелось запустить пальцы.
— Чему ты смеёшься? — спросил он почти сердито, но невольно улыбнулся.
Она безмятежно повела круглым плечом:
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать, — ответил Кон спокойно. И, внимательно глядя ей в глаза, светло-зелёные, как пронизанная солнцем морская вода, после паузы добавил: — И я хочу тебя вот уже три года, Уна О’Ши. И я тебя получу.
Ну и что вы думаете, святители Христовы?! Она взяла и ещё пуще расхохоталась — так, что все в пабе обернулись и тоже начали лыбиться, будто годовалые младенцы, узревшие сиську… даже его верный Макграт, всегда мрачный, как катафалк!
Наконец Уна пристально взглянула на него блестящими глазами и тихо, но очень твёрдо вымолвила:
— Ты парень не промах, я признаю. Но моё время ушло. Ищи себе девицу, мальчик, а не старуху на десять лет старше себя!
Теперь и Кон коротко рассмеялся:
— Ты не старуха. А я не мальчик.
И поднялся вслед за нею, когда она вскочила и, хохоча, поспешила в круг из сдвинутых скамей, обращая к себе все взгляды. Высокий рыжий парень — Хоган, кажется, — с готовностью нацедил ей стаута из бочонка, и взглянув на Кона поверх края поднесённой к улыбавшимся губам кружки, Уна лукаво спросила:
— За что мы пьём, dearthaireacha, братья?
— За то, чтоб даго не досталось ни глотка нашего пива, сестричка! — немедленно гаркнул Хоган, и все расхохотались.
Кон согласно кивнул.
Никогда она не будет ему сестричкой.
Но даго они прижмут. И он решит, что делать, когда грёбаный Конгресс примет свою грёбаную поправку насчёт «сухого закона».
А что делать с Уной, Кон давно уже решил.
Он знает, что ей нужно, и даст ей это, как бы она не сопротивлялась.
А его имя навечно ляжет шрамами на её белую кожу — чтобы любой и каждый точно знал, чья она. При мысли об этом Кон снова ощутил прилив крови к низу живота.
Он взглянул на своих парней, радостно гомонящих за столами, — каждому из них Уна весело улыбнулась, потрепала по плечу или взъерошила волосы. Кон тоже улыбнулся, предвкушая настоящее веселье.
Пусть Хоган как следует настраивает свою скрипку, а малыш Гаррет тащит сюда волынку. Этой ночью весь квартал проснётся, разбуженный напевами эриннах, напевами родины, и пускай себе итальяшки ворчат, что чёртовы пэдди не вовремя развеселились, и призывают на помощь копов. Его парни будут гулять до рассвета. В конце концов копы здесь — тоже пэдди, и если они даже и придут, то останутся, чтобы послушать Уну. Его женщину. Хоть ему семнадцать, и по закону он не имеет права даже пригубить здесь стаут, Уну он заполучит, как уже заполучил её паб и её людей.

***
— La geimhridh amhain
Nior luigh se ina tenant
Sheid an stoirm, bhris na tonnta
La ar bhadh a stor sa mhuir
'Liam, 'Liam, bim i gconai i do theannta
'Liam, 'Liam, ta gra agam don mhuir
'Liam, 'Liam, 'Liam, 'Liam, 'Liam, 'Liam
Beidh me leat gan mhoill…

«Ронан, Ронан», — настойчиво твердила Уна про себя вместо «Лайам» — имени героя песни.
Не помогало.
В полутьме и табачном дыму она видела только горящие глаза Кона О’Доэрти, а сквозь одобрительный рёв собравшихся и мерное бряканье кружек по столу, сквозь проникавшее в самую душу пение скрипки Хогана слышала только: «Ты не старуха. А я не мальчик»…
Плач скрипки, этот горящий взгляд и глупые слова будили в ней то тяжёлое, смутное, тягучее как мёд, пьянящее как эль, чувство, которое она считала давно похороненным. Погребённым вместе с Ронаном.
Плотский голод.
Какая нелепость! Никто из сватавшихся к ней за весь этот страшный год, прошедший после убийства Ронана, никто из неуверенно мявшихся на её пороге мужчин не пробудил в ней и тени желания. А пришёл этот бешеный волчонок, и она потеряла разум, трепеща перед ним!
Помилуй, Мария-дева!
Уна резко повернулась и незаметно, как ей казалось, выскользнула из зала в кухню, а там, сказав пожилой стряпухе только: «Я сейчас вернусь, Мег», накинула на плечи вязаную шаль и бесшумно отворила дверь чёрного хода.
Порыв холодного ветра чуть остудил её пылающее лицо, и Уна покрепче стянула шаль на груди. Запрокинув голову, она сосредоточенно вгляделась в светлеющее на востоке небо, ища ту звезду, которую показывал ей Ронан, когда…
Ей удалось не подскочить и не вскрикнуть, когда на её плечо вдруг опустилась твёрдая ладонь.
— Gabh mo leithsceal. Прости. — В довольном голосе Кона, впрочем, не прозвучало никакого раскаяния, только усмешка. — Ты испугалась?
— Да! — резко бросила Уна, дёрнув плечом, но вывернуться не смогла. — Зачем ты пришёл сюда? Я хочу остаться одна.
Последняя фраза была совершенно лишней, но она чересчур поздно это поняла и только стиснула зубы, когда он уверенно сказал.
— Ты целый год была одна, Уна О’Ши. И больше не будешь.

***
Ух, как же она взвилась, как же вспыхнули её глаза!
Посмеиваясь, Кон позволил ей наконец сбросить с плеча свою руку, но не отступил ни на шаг.
Отступила она.
— Ударишь? — лениво поинтересовался Кон.
— Я в жизни никого не ударила, — процедила она, сердито отворачиваясь.
— А как же ты держишь в повиновении своих людей? — полюбопытствовал он.
— Они меня уважают. — Уна снова развернулась к нему, сдвинув брови. — Оставь меня в покое, Кон О’Доэрти! Наше соглашение касается только защиты моего паба. Я не нуждаюсь…
— Я лучше знаю, в чём ты нуждаешься, — решительно перебил её Кон. — Я защищаю не твой паб, а тебя, Уна О’Ши. И я дам тебе то, о чём ты мечтаешь, то, что тебе не сумел дать твой Ронан. — Он помолчал несколько мгновений, любуясь, тем, как раздуваются её тонкие ноздри, а глаза, потемнев и расширившись, мечут молнии. — Я дам тебе сына.
И всё равно она его не ударила, — хотя он вновь приготовился перехватить её руку, — только прошипела, сжав кулаки:
— Gobshite! Придурок!
— Что бы сказал отец Бран? — язвительно фыркнул Кон, придвигаясь ещё ближе и с удовольствием наблюдая, как она пятится. — Сдавайся, ягнёнок. Я сделаю тебе сына, и старик Бран обвенчает нас.
— Прекрати молоть ерунду! — яростно отрезала она, встряхивая разметавшимися кудрями. — Я не ягнёнок, а ты не волк, хоть у нас и такие имена. Ты пугаешь меня. Да, пугаешь! — повторила она, понизив голос, и крепко сцепила руки прямо перед собой, словно в молитве. — Я уважаю тебя, Кон О’Доэрти, иначе не согласилась бы на твою помощь. Но, кроме моего Ронана, мне не нужен никто. И я не играю с тобой и не лгу. Если я говорю «нет», это «нет», а не «может быть».
Кон помедлил, снова борясь с нахлынувшим свирепым желанием погрузить пальцы в эти густые кудри и притиснуть её к обшарпанной стене паба, всем телом ощущая её жаркое тело. Но