Шиш вам, а не Землю!.. (юмор, фант-ка, роман)

  


Фантастический роман



1.

- Обана! - сказал прапорщик Голенищев лейтенанту Патрикееву.

Но тот не поверил этим его словам и решил сам, так сказать, на личном опыте убедиться в объективности утверждений подчинённого.

Наверное, только поэтому он сунул нос в солдатский котелок и авторитетно понюхал там чего-то. 

- Солидол. Как пить дать, солидол. Да-а... Гммм... Клянусь честью офицера! - воскликнул он возбуждённо и полез в карман с таким вдохновением, словно эта самая честь, о которой он в последнее время так часто упоминал всуе, находилась именно там и нигде больше на земле. То есть, в кармане его ношеных, измятых галифе.

И, тем не менее, к счастью или, к сожалению, но честью там отродясь и не пахло. Вместо же чести офицера в кармане, опять же, офицера лежали тривиальные спички и ещё более обыденные, земные, а точнее российские сигареты "дымок", которыми Патрикеев и не преминул воспользоваться тут же, применив их по назначению и не нарушив при этом ни на йоту устава. То есть, закурив, пусть и не в отведенном для курения месте, но и не в запрещённом. 

В отличие от Патрикеева у Голенищева не было и не могло быть, просто по званию и должности, чести офицера, этого невидимого, но, тем не менее, реально существующего в природе атрибута всех офицеров планеты Земля. 

Зато у Голенищева было самолюбие и некоторым образом себялюбие прапорщика. Потому-то Голенищев и взял на себя смелость не согласиться с доводами молодого литёхи и, в общем-то, заспорить с ним напропалую и всерьёз. 

- Однако, - сказал он, многозначительно и грозно повращав бровьми для солидности, а затем пригнул голову литёхи вновь к котелку, этому вместилищу всех солдатских чаяний и грёз, определённого объёма ёмкости, наполненной в данное время некой брудной и отвратительно пахучей субстанцией, подозрительно напоминающей солдатскую похлёбку. 
  
- Не-е, - тоненько протянул, словно пропел, лейтенант, вырывая мощный затылок из не менее мощных, волосатых, словно бы орангутаньих лап сверхсрочника. - Что я солидола от говна не отличу? - сказал лейтенант и почесал в раздумье переносицу. - Если б это было дерьмо, - заявил он может быть несколько самоуверенно, - я бы так и сказал. Но, если это солидол, то он солидол и есть, как ни финти... И я со всей ответственностью заявляю... 

Может быть, он и успел бы озвучить своё заявление, и оно прозвучало бы во всеуслышанье и пошло бы это заявленьице гулять по полкам и дивизиям доблестной российской армии, обрастая немыслимыми легендами, неслыханными домыслами, прославляющими пока безвестное имя литёхи. Может быть, всё было бы так, а не иначе. Всё, ведь, как известно, может быть.

Но, как тут говорилось, заявление это малость не прозвучало. То есть, оно не прозвучало совсем и кануло втуне, так и не вырвавшись из молодого лейтенантского организма. 
  
Зато, как раз в этот момент, из кустов неподалёку от культурно, я бы сказал, дискутирующих сослуживцев выскочила здоровенная бабища с граблями наперевес и заговорила баском, другими словами, тоном не предвещающим ничего хорошего. 

Повадками же и тембральной окраской голоса эта непоседа напоминала полкового их, то есть Голенищева и Патрикеева, командира, причём напоминала она им полкового командира в часы его самого жуткого, сотворённого им же самим, командиром похмелья. 

- Уж я-то вам задам, - прогудела бабища, пошевеливая граблями так, что ветер загулял над весями и пажитями. - Уж я-то вам роги пообломаю, - пообещала. - Вы, что, не знаете Пелагею Кузьминичну Селёдкозасольскую? - спросила она практически официально с лёгким удивлением. - Ударницу каптруда? 

И Пелагея Кузьминична загнула, походя, такое, что мелькающие с непостижимой скоростью грабли над её головой, показались сущим пустяком рядом с этими её словами, а лексикон дивизионного командира, слышимый денно и нощно до того всей дивизией и приводящий частенько в трепет условного, учебного врага и повергавший в дикий ужас всех новобранцев и новичков, этот лексикон показался рядом с, теперь высказанным Пелагеей, набором бессмысленных, не имеющих никакой эмоциональной окраски, фраз. 

- Полегче, мадам! - предостерёг прапорщик прекрасную своей первобытнообщинной, кустодиевской красотой деревенскую бабищу. - Как бы, мадам, от ваших речей динамит на военном складе не сдетонировал. А то недавно наш комдив поимел неосторожность свободно и незакомплексованно выразиться публично насчёт мухи, севшей ему на щеку, и это обстоятельство чуть не закончилось для склада и, охранявший склад, роты трагически. Ваши же речи, леди, клянусь своим боевым опытом, как глубиной содержания, так и широтой кругозора в области ненормативной лексики нашего славного и могучего русского языка, превосходят стиль изъяснения поднаторевшего в этом деле боевого командира. Посему будьте осторожны с некоторыми оборотами, и я думаю, мы обойдёмся без незапланированных эксцессов, международных скандалов и техногенных катастроф. Вот так, мадам, и не иначе.

Но бабе, похоже, было плевать на техногенные катаклизмы, мировые войны, переселения народов и вообще - на конец света. 

- Вы что это по огороду шастаете, крысы недобитые? - обалдело, вопрошала она. 

- Так мы ж. Это... Проводим наблюдение, - сказал Голенищев и указал пальцем на бинокль, висящий на шее Патрикеева. - Так, Вася? А? - обратился он к литёхе. 

- Допустим, - осторожно отозвался бравый и отчаянный лейтенант. - Хотя, конечно, информация сия военной тайной, товарищ прапорщик, является. Но в особых случаях, вроде нашего... 

Он не без уважения взглянул на гигантские грабли зажатые в прекрасных, мозолистых ладонях крестьянки, ладонях от которых пахло чесноком, брагой и другими продуктами и прелестями привольной деревенской жизни.

К слову сказать, сам Патрикеев ничего в своей жизни, кроме трамваев, супермаркетов, городских каруселей, хот-догов со сникерсами, не видал.

Безвылазно и бездарно проведенная в городе жизнь сказывалась, конечно, и на повадках военного. Ко всем он всегда и везде обращался на "вы". Обожал ходить по музеям. И с детства пил лимонад вёдрами. 

- Отставить! - приказал этот человек, завидев, что прапорщик принял боевую стойку дзен-куцу и, по всей видимости, собирался защищать командира от вооружённого противника не на жизнь, а на смерть, то есть, отметелить как следует приставучую, злобную бабищу. 

И, в свою очередь, реагируя на приказ, Голенищев послушно расслабился, сделав при этом несколько вдохов-выдохов по системе хатха-йога. 

- Есть отставить! - звонко щёлкнул он каблуками несколькими мгновениями позже. - Разрешите продолжить наблюдение! 

- Разрешаю, - милостиво откозырял Патрикеев и сосредоточил теперь всё внимание исключительно на объекте, внёсшем переполох в их небольшое, состоящее пусть из двух человек, но боевое подразделение.

- Вы гражданка, извиняюсь, кто будете? И с чьего дозволу вторгаетесь на засекреченную напрочь территорию? - спросил он. 

Баба слегка охренела. 

Но только слегка. И - в первую минуту. Зато потом, как-то вяло шмыгнула носом, закатала застиранные рукава, которые, будь к её чести сказано, до сих пор были раскатаны, и пошла она вперёд, как танк, в полном смысле - грудью на наглых захватчиков. Каковыми, собственно, и являлись в её глазах Патрикеев с Голенищевым. 

- Ты что чокнутый, паря? - поинтересовалась любознательная крестьянка и для наглядности покрутила толстым, как домашняя колбаса, пальцем у виска Голенищева. - Какая территория?.. Это же мой огород, остолопы. Я сама сажала здесь капусту. И морковку и укроп. И картошки немного. И бабушка моя здесь раньше управлялась... Да вы что с ума совсем посвихнулись, товарищи евфрейтора?.. Да я вас!.. 

И она приветственно помахала над головой ощерившимися зубьями всё теми же граблями. И, поднятый этим популярным в сельской местности предметом ветер даже пригнул к земле картофельную ботву. 

А у Патрикеева невыносимо зачесалось между лопаток. Видимо, этим потаённым местом он предчувствовал фатальные последствия, уверенно назревавшего, грабельного катаклизма. 

- Вы только не волнуйтесь, гражданка, - сказал он в некоторой степени даже заискивающе. - Мы вам всё объясним. 

- Щас я вам объясню, - не поддалась на провокацию бабища и сделала ещё один вкрадчивый шажок в сторону бойцов.
От чего кошмарные грабли практически зависли над головами героев, создавая тем самым нездоровый антураж и опасную ситуацию в самом средоточии наблюдательного армейского поста. - Щас я вам покажу, голуби сизокрылые. Вы у меня всё поймёте, - с леденящей кровь убеждённостью вещала она. 

- Гражданка! - почти с отчаяньем в голосе воскликнул молоденький лейтенант. - Опомнитесь! В данную минуту вы совершаете тяжкий грех и великое преступление перед министерством обороны. Вы предаёте свою Родину-мать, гражданка Селёдкозасольская. Стыд вам и позор. 

  - Ой, ты!.. Гляди, какие слова знает! "Родина-мать" - передразнила она, подшагивая к Патрикееву, отчего лейтенант, маленько отступив, чуть не свалился с крутого бережка прямо в быстрые воды местной речушки Петляевки. - Как я могу предать Родину, да ещё - мать, мать вашу, когда я на своём огороде? 

- Теперь этот огород совсем не тот, что был раньше. Так как мы выполняем на нём секретную миссию, - понизив голос до заговорщицкого шёпота, произнёс Патрикеев. - Мы здесь по заданию высшего командования. А вы ж нам мешаете, гражданка. 
  
  
  
  2. 
  
  
- То-то, глядю я, вы с биноклей, - немного поостыв, заметила собеседница. - А я думаю: чёй-то вы здесь делаете? А, часом, не купаться ли вы забрели в наши края, служивые? А мне тут буки втираете. Думаете, раз деревенщина неотёсанная, мы ей лапшицы на уши и понавешаем по самое не хочу. 

- Вот вам крест, - перекрестился Патрикеев. - Чтоб мне провалиться. - Он топнул ногой и, подмытый водами Петляевки, крутой бережок предательски дрогнул. - Мы не купаемся вообще. Нам по уставу не положено. Что мы моряки, что ли?.. Мы действительно здесь с секретным заданием. И наблюдаем с вашего, извиняюсь, стратегически важного огорода во-он за тем... 

- Лейтенант!!! - предостерегающе закричал прапорщик. 

Но было поздно. 

Лейтенант сказал то, что говорить был не должен, неподготовленному психологически к сказанному, совершенно штатскому человеку. А, тем более - этой барышне в мятом, стиранном перестиранном сарафане, деревенской малограмотной, не ведающей в своей жизни ничего, кроме мотыги, парного молока, здорового образа жизни, да латиноамериканских сериалов, бабе.
 
                                                          ***  
  
Четыре генерала отдали честь друг другу. А затем, низко склонившись над широким столом, принялись изучать лежащую перед ними карту. 

Позади каждого