Полночный рассвет

установки антигравитации одна за другой выходили из строя. Через месяц не осталось никого. Но больше такого не повторяется. Когда-нибудь уллмарики смогут твердо стоять на земле, если найдут способ нейтрализовать отравляющие вещества.
Мы привыкли жить изгоями на собственной планете, синтезируя пищу и собирая дождевую воду. Еще у нас есть медузы. Да-да, медузы, мутировавшие до состояния мелкопористых летающих куполов с длинными щупальцами. Растения на них приживаются прекрасно, не причиняя никакого вреда. Их используют для разведения редких растений или просто озеленения городов. Часто можно увидеть парящие между домами клумбы.
Уллмарские дома обычно строятся в форме кристаллов, чаще всего двенадцатигранных, в хорошую погоду это смотрится очень красиво. А в дождь—еще лучше, ибо все они выполнены из разноцветного зеркального стекла. Мой, например, пронзительно-лазурный. Некоторые украшают свои дома портретами императора, чем портят весь вид. Как подданный, я его, конечно, глубоко уважаю, но как художник не одобряю его портреты на стенах. Между собой дома, даже не отмеченные ликом правителя, связывают ленты-дороги, чуть пружинящие и белые в любую погоду. Иногда уллмарята их разрисовывают цветными мелками.  
Добираюсь до круга телепорта, выбираю пункт назначения на светящемся пульте управления. Палец замирает у надписи «Серебряный зал».
Надпись исчезает прежде, чем я успеваю коснуться ее. Из телепорта выпрыгивает непроглядно-черный обитатель системы Z-17, от которого я едва успеваю увернуться. Бормоча извинения, он уносится, взмахнув шлейфом белых волос. Когда я возвращаюсь к телепорту, он окрашивается в алый, а на табличке мигает слово «Перегрузка».  Только этого не хватало... Ладно, своим ходом доберусь. Это не так трудно, нужно прыгать с одной ленты на другую и стараться ни в кого не врезаться. А так же выслушивать в свой адрес проклятья от тех, кто перемещается на летных капсулах. Иногда зацепляю сумкой мирно прогуливающихся людей разных рас. Конечно, шипастых уллмариков здесь больше всего, но встречаются и арбанты  с неправдоподобно длинными руками и ногами, плоскими разрисованными лицами и немного согнутыми спинами, и хрупкие птицеподобные шима с яркими перьями и кривыми блестящими когтями. Немало и представителей иных миров, входящих в Звездную Конфедерацию. От большого везения я по пути умудряюсь наступить на хвост рептилоиду с Дальнего Предела, и он шипит на меня что-то обидное. Что именно—не знаю, ибо переводное устройство не стала вешать на ухо, а искать его в бездонной сумке не хочется. Нет, как доберусь––обязательно найду и прикреплю к бедному уху. На таких мероприятиях обычно бывает множество иномирцев.
 Серебряный зал выделяется не только цветом, за который получил название—цветом снега и неба—но и очертаниями, лучисто-игольчатыми, изломанными. Изначально задумывался как игорный дом, но не продержался и полгода, несколько проигравшихся шима учинили погром без шанса на восстановление. Потом его и переделали в зал искусств.
Узкая дверь поднимается, и я влетаю внутрь одним прыжком. Худощавая шима с песчано-коричневыми перьями и яркими зелеными обводами вокруг глаз чуть приоткрывает клюв, я улыбаюсь в ответ. Знакомьтесь, Шри-Кшим Нирасха, глава клуба художников и наш учитель. Я извлекаю картины из сумочки по одной, выстраивая их у ближайшей стены приглушенно-серебряного цвета с узкими витыми лампами матового стекла.
––Как и просили, принесла самое лучшее.
Нирасха одобрительно кивает, остановившись у картины с двумя шима, летящими к закату, затем подзывает служителя-арбанта в строгом сером одеянии с серебряной окантовкой, и тот несет развешивать сразу все творения. Жаль, что бедным маленьким уллмарикам не дано таких замечательных длинных рук. Более счастливая раса—рагнарцы, у них аж четыре руки. Но голубая чешуйчатая кожа—это жуть, не в обиду никому будь сказано. Кстати, вот на стене рагнарские творения. Вот такие пейзажи я уважаю, удивительная мощь, просто дух захватывает. Скалы над рекой нанесены такими грубыми мазками, что краска не отваливается только чудом. Надо бы найти художника и поговорить. Прохожу дальше, отчаянно вертя головой. Хотя не так уж и много творцов еще подтянулись.
Стеклянные скульптуры с переливающимися внутри отблесками  и арбантку Ксавию—их творца и хозяйку—я замечаю одновременно. И скульптуры хороши безмерно, и Ксавию нельзя не заметить. Ростом немного выше уллмариков, красивая и гордая (арбантки сгибают спину не так сильно, как арбанты), лицо украшено пятью вертикальными полосками—кажется, это значит «Владыка реки», очень большие серые глаза... Еще и одета в черные брюки и синюю блузу с рукавами до земли.
Расталкивая подвернувшихся под руку творцов, служителей и немногих подтянувшихся зрителей,  преодолеваю разделяющее нас расстояние и повисаю на арбантке.
--А уж я-то как рада тебя видеть!--Ксавия аккуратно ставит меня на пол.--Принесла?
--А то! Самое лучшее. Давай хвастайся своими шедеврами, половину я еще не видела.
Ксавия заняла длинный стол с подсветкой—творений действительно оказалось много, начиная от играющих котят размером с ладонь (стекло создает иллюзию лоснящихся шерстинок) до охотника в половину уллмарского роста, борющегося с чудовищем ненамного больше. Ксавии удалось поймать и злобный оскал чудища, и решительный взгляд охотника, и напряженные мышцы.
--Как живые, даже лучше!--высказываюсь я.--Удивительно, что можно создать из простого стекла, когда руки и голова работают.
--Это не простое стекло,--довольно улыбается Ксавия.--Это сверхпрочное, а поверхность обрабатывается  содой. Тяжелое, как моя совесть, но оно того стоит.
--Сделаешь мне котенка?
--Не вопрос. Учитывая какой хаос у тебя дома, стекло должно быть сверхпрочным,--беззлобно поддевает меня арбантка.--Пошли твои творения созерцать, я уже вижу что-то интересное.
Действительно, мой кошмар в  краске уже не только развесили, но и поставили разноцветные светильники на гибкой ножке—поворачивай, как хочешь, и смотри, как цвет поменяется в зависимости от угла освещения.
Картина с ночным городом, лежащим на мягкой темной ладони, и весь прочий сюрреализм Ксавии нравятся, а вот легенды—не очень, арбантка искренне недоумевает, как хрупкий Июмир не рассыпался, попытавшись нести на себе Этельреду.
--Это же по фильму «Сердце защитницы»?--уточняет она.
--Нет, это по книгам. Фильм мне не очень понравился, плохо сыгран.
Тем временем подтягивается художественный народ. У творческих людей почему-то любое собрание, кроме собрания за обеденным столом, начинается через полтора часа после объявленного времени.
Аклорианка Вейнара-но-Кирай,  черноволосая, с оливковой кожей, в легком платье без рукавов, зато в браслетах по плечи, неторопливо развешивает замечательные пейзажи с толстыми стенами городов-государств и пылающими морями. Пока мы с Ксавией помогаем ей прикреплять к стене увесистые рамы, заодно посвящая в свежайшие околохужодественные сплетни, Тан Йорру подтягивается послушать. Этот хмурый, заросший до самых глаз уллмарик с гладкими черными волосами до плеч прижимает к просторной пурпурной блузе охапку бронзовых статуэток (думаю, все-таки из легкого сплава под бронзу), на служителей Серебряного смотрит вредно и недоверчиво.
––Что это вид у тебя такой страдальческий?––интересуется Ксавия.
--На Арбантару летал отдыхать,--Тан потирает шею,--Пробрался на их корабль, долетел с комфортом, на попутных капсулах да морских кораблях по всей планете путешествовал, без неприятностей. А как вернулся, так в двух кварталах от дома хулиганы остановили поговорить по душам.
--Ничего себе,--восхищаюсь я, --Тебя самого приключения находят.
Действительно, пройти столь долгий путь и найти неприятностей в полушаге от дома дано не каждому.
--А творения на эту тему будут?--Ксавия, как всегда, подмечает главное.
--По путешествию—наваяю, про хулиганов нет. Я лучше им самим наваляю.
Тан пробивается к какому-то знакомому шиму, а мы с Ксавией отходим в дальний луч зала, мирно беседуя о высоком искусстве.
--Ксавия, можно я твои фильмы еще придержу, занята была, отсмотрела только половину.
--Оставляй, не вопрос, --Ксавия помогает служительнице Серебряного, на этот раз маленькой уллмарке, повесить повыше картину с мрачным пейзажем и нахохлившимся вороном на ветке.--Я сама твое не все посмотрела. И да, есть у тебя в коллекции отличные вещи. Тот фильм, где древнее зло портило жизнь мореплавателям...
--«Ужас из глубины»?Да, он хорош!
--Можно мне занести? Давно хочу посмотреть, но не могу найти.—раздается грустный голос из-за спины.
Резко разворачиваюсь, едва не сбив с ног печального рагнарца. Все его четыре руки обтянуты черными перчатками—в такую-то жару, алая окантовка на черной безрукавке и брюках выгодно оттеняет чешую, сверкающую всеми оттенками древних морей. Глаза под скорбно заломленными бровями щедро обведены черным. Ходит к нам недавно, имени еще не запомнила.
--Занесу,--обещаю я.—Но, может, что-нибудь доброе и смешное?
Рагнарец едва заметно улыбается и пытается пристроить на стену картину, которую до того держал под мышкой. Вглядевшись в лицо оборванной рагнарки, сидящей в ржавой клетке, отметив страдания, мастерски прорисованные в глазах и позе, понимаю—ни доброе, ни смешное на художника не подействуют.
Еще через полчаса на стенах и подставках не остается свободных мест, и Нирасха открывает мероприятие торжественной речью. А уж по красноречию она может превзойти кого угодно, по крайней мере, журналисты, ненавязчиво затесавшиеся среди художников и ценителей искусства, с неприкрытой завистью записывают за ней особо вкусные обороты. Хотя мне слабо верится, что я творю добро и двигаю чье-то духовное развитие, пачкая холст красками. Скажем, Тирасар с Z-17, который показывается нечасто и славится сюрреалистическими творениями, постоянно ворчит, что искусство никому не нужно и вообще, изжило себя, да и мало выгоды приносит. Вечно грозится бросить писать насовсем или творить за булочки (потому как более основательную пищу за размахивание кисточкой не дадут), но неизменно приносит замечательные вещи. Кстати, его сегодня не видать, решил посетить родной мир. Как бы то ни было, уллмарики в тоску и мысли о бесцельности жизни впадают редко, зато если впали, то выходят долго и с трудом.
--Вот же принесла нелегкая,--шипит Ксавия, плоские ноздри раздуваются, как у охотничьего тигра.—Меньше всего хочется его здесь видеть, шкуру продажную.
Скосив глаза, я замечаю толстого зулина средних лет. Серебряная кожа перехвачена несколькими шрамами, крупный нос немного свернут набок, на идеально приглаженные белые волосы явно вылито полфлакона масла, взгляд выражает презрение и отвращение. Громоздкий костюм только подчеркивает его толщину, зато сшит из очень богатой ткани. Где-то я этого урода видела, и не раз, но где?
--Напомни, кто он и откуда?--уточняю я.
--Бывший бандит, а может, и действующий. Жрет аззаку, не удивлюсь, если ей и торгует. Пытается купить искусство.--арбантка морщится так, что полосы на лице идут волнами,-- Эльстар Рёксва, будь проклято имя его и все его потомки.
Рёксва? Не Эльстар, а