Новые сказки Шехерезады 4

…Зад её округлился, подобно полной луне, а между бёдер выступили пухлые «верблюжьи губы». Юный Алладин затрепетал, дрожащей мыльной ладонью коснулся этих губ и, следуя её указаниям, стал скользить по ним и омывать их. Через какое-то время мать, не выдержав, издала страстный стон. Уже много лет к её пухлой раковине не прикасалась мужская рука, и она находилась в помрачении страсти.
Нечего и говорить, что Алладин, никогда не знавший женщин, был в ещё большем помрачении, и всё никак не приступал к тому, чего она ожидала. Тогда она снизу потянула за край его накидки, та упала и Алладин остался голым. И она протянула к нему между ног свою ладонь и сказала:

- Вложи в мою руку то, что одиноко возвышается.

И он понял, и сделал это. И она ощутила в руке тугую горячую плоть и возрадовалась, ибо много лет уже жаждала ощутить её. И она приставила округлый наконечник этого жезла к своей раковине, и тот сразу же погрузился в неё…

*     *     *

- О несчастная! – воскликнул падишах. – Она всё-таки нарушила запрет пророка! Она великая грешница!

- О да, мой повелитель! Но ты же знаешь, как иногда сильны бывают страсти, – отозвалась Шехерезада, намекая на невоздержанность самого Шахрияра. – И когда недостаёт сил им сопротивляться, мудрый, бывает, отдаётся на их волю… Чтобы потом, познав их и укрепившись духом, вернуться на тропу добродетели и вновь следовать заветам мудрейших!

- Ты так думаешь?.. – удивился падишах. – Значит, я поступал разумно, когда… м-мм… отдавался… как ты там сказала?

- Отдавался на волю страстей, которым не мог противостоять.

- Вот-вот!..

- Вполне разумно, мой повелитель!

- Так я и думал… Аллах велик, и награждает падишахов мудростью с самого рождения!

Шехерезада низко склонила голову в знак согласия, одновременно пряча улыбку, за которую голова её могла легко скатиться с плеч.  Повелитель, возбуждённый её рассказом, дал ей знак продолжать.

- М-мм…На чём я остановилась, мой повелитель?

- «Вложи мне в руку то, что столь одиноко возвышается»… Хорошо сказано, клянусь Аллахом! - отозвался Великий. – …Послушай, а почему ты мне никогда так не говорила? И не протягивала ко мне руку между ног?

- О повелитель, я говорила много других возбуждающих слов любви. А эти слова я скажу тебе сегодня… - томно отвечала Шехерезада, - когда настанет час соития…  и протяну ладонь к тому, что будет столь одиноким… и возвышенным… Как сказал поэт:

Одиноко в пустыне возвышается пальма.
К ней направив свой путь, жажду ты утолишь
Из истока живительной влаги…

Её слова взволновали падишаха, и мысли его приняли было иное направление, но Шехерезада уже вела свой рассказ далее.

- Да-а… И жезл Алладина погрузился в её раковину до самого основания. А оба они столь давно жаждали этого, что сразу же обезумели: тела их стали биться друг о друга в припадке страсти, а уста издавать крики и стоны. Наконец мудрая Зульфия, зная, что орудие сейчас даст могучий залп и, не приведи Аллах, разрушит её крепость, перехватила корень у основания и решительно выдернула его из грядки. Когда же она разжала руку, то залп был таким обильным, что оросил её семенем с головы до ног.

Потом, омывшись и видя, что жезл Алладина всё не склоняется и продолжает возвышаться, она вновь ощутила внутри горячий зуд неутолённой страсти. Тщательно омыв сына, она отвела его на постель, оседлала и принялась раскачиваться и вращать задом, а Алладин лежал с закрытыми глазами, ощущая на своём жезле материнское тело, и пребывал в раю… И прежде, чем наступило утро, она ещё не раз пускалась на нём вскачь, и юный сын её изливался и изливался.

Ранним утром же, когда опустошённый Алладин спал сном младенца, Зульфия была уже закутана в старый хеджаб и готова в дальний путь. Разбудив сына, она сказала:

- Послушай меня, Алладин. Я взяла на себя великий грех, и ты познал женщину. И теперь, дабы не очутиться мне на рогах у огнедышащего ифрита, я должна посетить светозарную Медину, поклонится там могиле пророка Мухаммеда и испросить у него прощения. А поскольку путь в Медину, как говорят, лежит через главный город страны, где обитает наш правитель, то решила я, если позволит Аллах и я дойду до столицы, укрепить своё сердце и во что бы то ни стало проникнуть во дворец, чтобы увидеть сына падишаха, твоего отца…

Поэтому, сын мой, мужайся, ибо остаёшься ты совсем один, и будешь вынужден сам кормить себя. А когдА я вернусь, и вернусь ли вообще, я не знаю… Путь через пустыню долог и опасен. Но Аллах велик и добр, и верю, что он не даст пропасть даже такой великой грешнице, как я.

С этими словами вручила она ему целых два золотых динара и наказала хранить их и тратить только в случае крайней нужды. И как только вдали над песками показался краешек солнца, Зульфия ступила за порог.

*     *     *

Простившись с матерью, Алладин не очень опечалился, ведь в кармане его зазвенело золото, и им впервые вдруг овладели разгул и беспутство. Он перестал гонять скот на пастбище, накупил себе всяких сладостей, красивой одежды и целыми днями болтался на улице с мальчишками и играл с ними в кости на деньги, пока не проигрался окончательно.

В это время стал появляться на улице один странный человек, который наблюдал за ним. Он часто останавливал мальчишек, давал им гостинцы и расспрашивал об Алладине. Одежда выдавала в нём чужеземца: тёмный старый халат его - халат дервиша, никак не вязался с расшитым высоким тюрбаном на голове. Худое мрачное лицо его серого цвета с длинной тонкой бородой говорили, что человек этот - магрибинец.

Остановив однажды Алладина, он спросил, как зовут его мать и отца, на что тот ответил: «Мать мою зовут Зульфия, а отца у меня никогда не было» - Алладин побоялся разглашать тайну, которую узнал от матери. «А не дочь ли она купца-медника такого-то?» «Да, это мой дед, но я его никогда не видел».

Тогда магрибинец обнял Алладина, зарыдал, и стал рассказывать, что этот купец-медник, дед Алладина – его брат, а сам он почти всю жизнь провёл в путешествиях, ходил с караванами по странам Магриба, торговал и богател. И вот, когда подошла старость, он понял, что некому завещать своё богатство, и отправился в края, где жил его брат, и узнал, что брат его умер, умерла и жена его, а дочери вышли замуж и разъехались, кроме одной, самой младшей, Зульфии, судьба которой неизвестна.

И вот теперь он, наконец, обрёл свою родню и может умереть спокойно. Утерев слёзы, магрибинец вынул кошелёк. «Вот деньги, - сказал он, - отдай их матери, и скажи, что нашёлся её родной дядя, который души в вас не чает! А я буду навещать вас и помогать всем, чем смогу» «Но матери моей нет, - отвечал Алладин. – Она отравилась паломницей в светозарную Медину». Магрибинец, конечно, знал об этом, но сделал вид, что страшно удивлён. «Как, и ты остался совсем один?? Как ты смел и благоразумен! …Но всё же, - всё спрашивал он, - неужели ты так ничего и не знаешь про своего отца? А не говорила ли тебе мать, что отец твой был сыном падишаха?»

В конце концов Алладин, возгордившись столь неожиданными и счастливыми изменениями в своей судьбе,  признался, что перед самым уходом мать говорила об этом, и магрибинец, который, конечно, не был никаким братом дедушки-медника, а был злобным магрибским колдуном, возликовал.

Уже много-много лет по своим чёрным колдовским книгам он пытался разгадать великую тайну подземной пещеры Альборуса, и всё сходилось к одному, что пещера эта запечатана именем Алладина, сына Зульфии, дочери медника, и принца Шахиншаха 8-го, и открыть её может только сам Алладин.

Новоявленный дедушка стал навещать Алладина, приносить ему подарки, угощенья, поить сладкой розовой водой и вести с ним ласковые беседы.

- Я куплю тебе лавку с заморскими товарами, и ты станешь настоящим купцом, хочешь? – спрашивал он.

- Нет, – беззаботно отвечал Алладин. – В лавке этой нужно торчать с утра до вечера…

- Тогда, может, купить тебе корабль? Нагрузишь его товарами, поднимешь паруса и отправишься за море… Увидишь много стран, а заодно и разбогатеешь!

- Да ну!.. А если его перевернут волны?

- Чего же ты хочешь? – недоумевал магрибинец.

- Вот ты, дедушка, бывал в разных странах… А видел ты когда-нибудь царевну Будур, первую красавицу Магриба?

«Эге! – подумал колдун. – Вот что тебя интересует!»
- Приходилось, о внук мой. Когда бывал я в Искандерии, то не раз наблюдал торжественную процессию, с которой принцесса направлялась в царские бани… А что? Ты хотел бы тоже её увидеть?.. А может, ты хотел бы лицезреть её в банях, нагой, о алмаз моего сердца? – посмеивался старик. – Бани во время её купания, конечно, окружены тремя рядами воинов, так, что и мышь не проскочит, но для тебя я бы мог это устроить… Хочешь?

- Я хочу женится на ней, - отвечал Алладин, сдвинув брови.

- О, Аллах! – воскликнул поражённый дед. – На самой принцессе Будур?? Что за фантазии, мой милый! ..А знаешь ли ты, что женихам, которые не понравились принцессе, но успели лицезреть её, отрубали голову? Нет-нет, оставь эту глупую идею… Если уж в тебе так кипят страсти, то давай отправимся на невольничий рынок, который в городе устраивают каждый месяц, и выберем тебе красивую невольницу, искусную в танцах, в домашней работе, и в делах любви… Это обойдётся мне недёшево, Аллах свидетель! да всё одно дешевле, чем сватовство к принцессе! …А может, и мне, старику, достанется малая толика от любовных утех? Хе-хе!.. Что скажешь?

Глаза Алладина загорелись.

- Невольницу? И она будет выполнять все мои желания?

- Конечно, как же иначе? Ты ведь будешь её господин.

- А если она откажется?

- Ну… Непослушных рабынь наказывают... Да почему бы ей не служить своему юному красавцу-господину и душой, и телом??

Мысль о красивой рабыне отодвинула на время мечты о принцессе, и не проходило дня, чтобы Алладин не напомнил об этом старику.

И вот, в назначенный воскресный день они богато оделись и оправились на невольничий рынок, где толпилось уже много народу. Хозяева прохаживались возле своих рабов, устало стоявших на солнце в своих серых хитонах, и громко их расхваливали. Особым вниманием пользовались девушки и молодые женщины разных цветов кожи: возле них густо толпились и яростно торговались мужчины. Лица рабынь сохраняли равнодушие и тупую покорность.

Долго ходили старик с юношей по рынку, но никто Алладину так и не приглянулся. Опечаленные, они выбрались из толпы и собрались уходить, как вдруг увидели подъехавшую к рынку арбу, из которой какой-то толстый одноглазый купец зверского вида вывел на верёвке стройную девушку в одной тонкой накидке, с красивым, но измученным и заплаканным лицом. Немилосердно дёргая за верёвку, он потащил её в толпу.

Алладин толкнул своего деда локтем, и тот встрепенулся.

- Постой, о уважаемый! – воскликнул он. – Ты ведёшь её на продажу, не так ли?

- Так, так! – прорычал одноглазый. – Только не у всякого хватит денег заплатить за этот товар…

- А сколько же ты просишь за неё?

- А пять тысяч золотых динаров, вот сколько! (Ни за одного невольника не давали в тот день более полутора тысяч.) А если  никто столько не даст, то отдам её даром, самому мерзкому, грязному и бездомному нищему!

- Даром? Нищему? – удивился магрибинец. – Зачем же тебе терпеть такой убыток??

- Я лучше потерплю убыток, чем