Йот Эр. Пролог 2

пешком в садике под окнами усадьбы, и затем забирали обратно. Гулять приходилось под строгим надзором, а доступ к конюшне был строго-настрого воспрещен… Да уж, попробуй, убеги, если у всех ворот и калиток, ведущих из усадьбы, и днем и ночью стоят бдительные сторожа, вовсе не желающие испытать на себе гнев Потоцких.
Поэтому второй побег юной графине пришлось готовить весьма тщательно, и ушло на это более двух недель. Был накоплен небольшой запас печенья и засохшего хлеба, собраны и на всякий случай спрятаны получше драгоценности – а вдруг и их решат отнять? Точно так же она припрятала и маленький дамский револьвер на три заряда, подаренный Вацлавом. Тщательное наблюдение из окна спальни позволило установить, что конюшня на ночь запирается, но не на замок, а лишь на засов, и сторожа там не выставляют. Но как выехать из усадьбы через запертые ворота? Впрочем, был один способ, но крайне неудобный. И все же, поскольку лучше ничего не придумывалось, придется, наверное, воспользоваться им…
Этим вечером Ева не вышла к ужину.
– Эвелина! Такое впечатление, что ты взялась нарочно демонстрировать испорченные манеры! – раздраженно произнес, постучав в дверь, ее старший брат Жигмонт. – Немедленно спускайся, не заставляй себя ждать!
Юная графиня терпеть не могла, когда брат называл ее на французский манер Эвелиной.
– Твои манеры тоже не назовешь изысканными! – огрызнулась она из-за двери. – Ты что, прикажешь прямо сейчас в подробностях разъяснять тебе причины обычных женских недомоганий!? Лучше вели принести ужин мне в комнату.
Заполучив еду к себе, Ева дважды отсылала прочь прислугу, желавшую забрать пустую посуду. А когда наступила ночь, и дом понемногу затих, она, не церемонясь, завернула не съеденную часть пищи в носовые платки, а получившиеся свертки – в узелок из наволочки. Так, теперь надо взять запасное платье, нижнюю юбку, сорочку… А, еще и оставленную ей по недосмотру кашемировую шаль надо прихватить – все теплее будет. Хотя сентябрь стоит не сырой и не холодный, все-таки это уже не лето. Особенно зябко становится ночами…
Собственную простыню и пододеяльник девушка извела на то, чтобы связать из них веревку. Конечно, крылья дома были одноэтажными, и окно ее спальни так же находилось на первом этаже, но оно все же было расположено высоковато, чтобы в длинном платье решиться прыгать с подоконника в ночной темноте. Все ли готово? Узелочек с ювелирными украшениями – в кармане платья, револьвер – в другом кармане. Узел с одеждой, припасенным хлебом, печеньем и остатками ужина повешен на плечо. Теперь – тихонечко растворить окно и перекинуть через оконную раму веревку из постельного белья. Ну, с Богом!
Детские навыки лазания по деревьям, оказывается, еще не забылись. С трудом, но все же Ева благополучно спустилась из окна, закинула обратно импровизированную веревку, аккуратно прикрыла ставни. Теперь – к конюшне.
Ни одно окно усадьбы не светилось, но это ничего не значило – из темной комнаты как раз проще разглядеть, что делается ночью на улице. Однако ее никто не окликнул, не хлопнула ни одна дверь, не раздались ничьи голоса. Осторожно она приподняла тяжеленный засов, на который были заперты ворота конюшни, вытащила его из пазов и так же осторожно опустила. Приоткрыв створку ворот, скользнула внутрь и замерла, ожидая, когда глаза привыкнут к почти полному мраку, царящему в конюшне…
Никогда еще юной графине не приходилось седлать лошадь в такой темноте! Но ничего, все-таки справилась, поминутно поглаживая свою кобылку, прижимаясь щекой к ее морде и шепча: тихо, Ласточка, тихо!
Теперь оставалась самая рискованная часть ее предприятия. Надо было провести лошадь мимо главного здания усадьбы и свернуть в парк. Но и здесь Господь ее не оставил – ей удалось проскользнуть незамеченной. Теперь в седло и вперед – к каналу, соединяющему парковый пруд с речкой Бульвой. Только там, вдоль канала, парковая ограда осталась недочиненой, и Еве известно одно местечко, где кусты так удачно прикрыли здоровенный проем, не закрытый прутьями решетки. Но сначала надо пересечь канал…
Уже понукая лошадь спускаться по крутому откосу к воде, Ева вдруг сообразила, что оружие, лежащее в кармане платья, должно быть, не очень любит воду. Натянув поводья, она вытащила револьвер и, недолго думая, запихнула его за лиф, чуть поморщившись от прикосновения холодного металла. Затем, чисто машинально, Ева пристроила туда же мешочек с драгоценностями из другого кармана, хотя вот они-то вряд ли пострадали бы от воды. Вперед!
Ласточка, чуть всхрапывая, выбралась на другой берег, а с девушки, вымокшей почти до пояса, ручьями стекала вода. Но не время сейчас думать об этом! Вперед, вперед! Отыскав проем в ограде и протиснувшись с лошадью через кусты, Ева, сгорая от нетерпения, все же пустила лошадку шагом, пока не выехала на тракт, и лишь тогда припустила рысью. Отъехав с версту от дома, она остановила свою Ласточку, спрыгнула с седла, и стала стаскивать с себя насквозь промокшее платье, уже заставившее ее заметно продрогнуть на прохладном ночном ветру. Теперь переодеться в сухое, обвязать вокруг себя шаль – и снова в седло!
Под утро она уничтожила все имевшиеся у нее запасы пищи, потому что в ее положении это был единственный способ хоть как-то согреться. При всех своих достоинствах костер юная графиня вряд ли сумела бы развести, даже если бы и догадалась прихватить с собой спички. Поев в сухомятку – о питье она тоже забыла позаботиться – Ева снова тронулась в путь. Перемежая шаг, рысь и галоп, она сделал всего три короткие остановки, и уже около часа дня подъезжала к дому лесничего.
Ей повезло дважды – во-первых, Франц Речницкий только что вернулся с объезда очередного участка, и, во-вторых, его не сопровождал никто из служащих. Направляясь от конюшни к крыльцу, он услышал знакомый уже перестук копыт, и увидел знакомую всадницу – как и в прошлый раз, без шляпки, но теперь на ней было простое домашнее платье, и пестрая кашемировая шаль, обмотанная вокруг тела и завязанная на поясе.
Призвав на помощь все свое самообладание, лесничий успел произнести лишь:
– Млада паненка не розумеет… – как тут же был сметен неистовым вихрем слов и действий, сопротивляться которым Речницкий, чья решимость уже была подточена семнадцатью днями терзаний, оказался не в состоянии.
Впоследствии он так и не мог вспомнить, что же говорила ему и что же делала в те минуты Ева, потому что способность воспринимать окружающее вернулась к нему только тогда, когда он обнаружил себя лежащим рядом с ней на смятых простынях, местами запятнанных красным, в окружении хаотически разбросанных предметов одежды.
– Ева… Любимая… – из враз пересохшего горла вырывался лишь хриплый шепот. – Они теперь знают, где искать. Настигнут – пощады не жди.
– Да… Они… Они могут… – похоже, у девушки горло пересохло едва ли не сильнее, чем у него самого. И тут же, в подтверждение этой мысли, Ева прохрипела:
– Пить…
Пожилой лесничий вскочил на ноги, схватил в соседней комнате, где у него был кабинет, графин с водой и стакан, и, быстро наполнив его, протянул своей возлюбленной.
Эх, так бы всю жизнь смотрел, как она пьет – как ее чудесные сочные губы орошает прозрачная жидкость, как стекают капельки воды из уголков ее прелестно очерченного рта, как плавно колышется неповторимый изгиб ее нежной шеи, жадно поглощая влагу… И если скользнуть взглядом по этой бархатистой коже дальше…Но, нет, нельзя, невозможно. Иначе он никогда не сдвинется с места. А надо спешить!
– Милая… Обратного хода нет! – Франц успел глотнуть прямо из горлышка графина, плюнув на любые условности. – Теперь нам обоим надо непременно скрыться отсюда. Если мы не хотим пропасть зазря, надо немедля собираться и бежать. Все бросаем и оставляем прежнюю жизнь позади! Обратного хода нет! – настойчиво повторил он.
Восстание 1863 года и последовавшая ссылка (к счастью, без лишения права возвращения) многому научили Речницкого. Пока шляхетна пани приводила себя в порядок и пыталась что-то изобразить из своего платья, с которым они только что обошлись совершенно бесцеремонно, лесничий торопливо сносил в коляску самое необходимое – смену одежды, немного еды в дорогу, два ружья, две лошадиных попоны, – затем достал документы и все свои сбережения. Снова, как уже было однажды, он запрягает свою лошадь в пролетку, и точно так же привязывает сзади за уздечку вороную трехлетку, – но путь их теперь лежит совсем в другую сторону.