катался по земле, сцепившись в жестоком объятии. И между всеми словно грозная разъяренная фурия летала, носилась, что-то кричала Оксана.
Высунулся испуганный бледный Панас, прокаркал: – мол, прекратите сейчас же, и сразу скрылся за дом.
Костя рванул туда, в эту кучу, на помощь. Хулиганы валились как снопы, он и сам падал, вскакивал и все молотил и молотил с бешеной исступленностью. Кто-то из тех четверых подлетел и дубиной-корягой грохнул Олега по спине. Костя тут же поверг ухаря наземь. Олег страшно закричал, изогнулся…
– Остановитесь!.. – голос гремел, переливался такой яростью, таким гневом, такой внутренней силой, что все растерянно замерли. Оксана грозно прожигала взглядом черных глаз. Все стихло. И вдруг…
Громко, звонко, долго и часто зашлепало по воде, гулко отдаваясь усиливающимся эхом. Это мучился командир их боевого отряда. Он не сдержался, его пробил страшный нервный понос…
Все слышали и хохотали, хохотали до упада, громко, искренне и непринужденно. Никто сильно не пострадал. Знакомились, вытирали мокрые от смеха глаза, про инцидент постарались не вспоминать. Сельчане оказались неплохими ребятами, незлыми. Пришли проверить, что там за городские приехали. С Олегом сцепились еще на танцах. Накостыляли ему, потом решили пойти добить остальных, а здесь такое!.. Сразу зауважали, сказали, что никто больше не посмеет к ним прикоснуться и в клуб можно ходить без боязни. С восхищением смотрели на Оксану, говорили, что таких боевых красавиц у них в райцентре никогда не было. Она слушала и улыбалась. Кто-то все-таки в горячке схватки зацепил ее кулаком по лбу. Там наливалась заметная шишка. Олег и Андрей с деревенскими парнями опять отправились в клуб пить вино и окончательно мириться. Колян вновь ушел в койку. А Панас все сидел, все не выходил, звучными шлепками о воду обозначая свое присутствие. Оксана ушла в дом, но почему-то не включала свет, хотя уже давно стемнело.
Костя умылся, сел на пенек, где кололи дрова и глубоко задумался. Совершенно не знал, что делать дальше. Напряжение ушло, стало намного легче. Сидел, слушая, как мучается Панас, вздыхал горестно. «Надо уезжать!» – решил твердо. Вошел в дом, завернул в темную кухню испить воды. Увидел ее…
Она одиноко сидела за обеденным столом, уронив голову. Плечи заметно тряслись от сдерживаемых рыданий. Оксана плакала, горько всхлипывая, с обидой, как маленькие дети, искренно и долго. Ей было очень, очень тяжело, она страдала, переживала, волновалась, заботилась о них. А тут еще он… Костя…
А Костя стоял возле нее. Он готов был отдать все на свете, лишь бы она не плакала. Стоял, а слезы наворачивались, набухали в глазах. Она казалась ему совсем беззащитной, бесконечно дорогой, милой. Неожиданно для самого себя решился, положил ладони на вздрагивающие плечи, робко погладил. Она ничуть не удивилась, не подняла головы и не успокоилась. Он сел рядом и стал гладить ее волосы, плечи, спину. Он не знал, что сказать. У него горький комок стоял в горле, по щекам текло, руки дрожали. Сидели, молчали в темноте.
Послышались радостные голоса. Это девчонки возвращались с дискотеки. Шли веселые, пели песни, смеялись. Ворвались в кухню, увидели их, удивились, испугались, начали спрашивать: что случилось? Они ничего не знали…
Оксана, закрывая лицо руками, направилась к себе в спальню. Костя, вытирая слезы, бросился на улицу. Девушки разбудили Коляна, стали пытать, расспрашивать, выясняли, куда девался командир. Когда обо всем узнали, хохотали так, что сотрясалась крыша. Выходили во двор, звали Панаса, кричали, что деревенские уже ушли и бояться больше некого. А тот все сидел в сортире, изредка сбрасывая тяжелые лепешки…
Костя шел и шел по цветущему темному полю, слезы капали, он не сдерживал их, они приносили облегчение. Повернул назад и помчался, побежал, не видя под собой дороги. Ярко светила луна, звезды россыпью повисли в черноте неба. Было тихо, только вдалеке на болоте разносилось частое кваканье исполняющих брачный ритуал лягушек. Рядом с дорогой неожиданно возник старый разрушенный дом. Довольно большой, унылый, с прорехами в черепичной крыше и разбитыми окнами, оставлял тягостное впечатление, но чем-то притягивал, манил. Костя остановился и долго смотрел на него. Он чувствовал, как успокаивается, щеки просохли. Повернулся и неторопливо побрел восвояси.
В воскресенье отдыхали, много отсыпались. Встали поздно, близко к обеду. День выдался солнечным, очень жарким. Знойное марево растеклось в раскаленном воздухе, стайки воробьев, стрижей носились в синей вышине, чирикали громко, опускались к земле и свечой уходили наверх. Настроение было отличное. Сила бурлила в молодых здоровых телах, хотелось движения, идти куда-нибудь, что-то делать…
Посовещавшись, решили пойти загорать и купаться на озеро. Радостной шумной ватагой, оживленно рассыпая на ходу шутки и весело смеясь, двинулись к воде. Никто не знал, куда исчез Панас. Предполагали, что он мог, оступившись в темноте на шатком трапе, рухнуть в сточную яму и захлебнуться. Но когда увидели, что его вещей нет, сразу все поняли. Никто не пожалел о нем. А командир в это время сидел в плацкартном вагоне и мчался в город, за дальнейшими инструкциями. Он не знал, что дальше делать, но получив указания, надеялся вернуться назад и твердой рукой восстановить пошатнувшийся порядок.
Девушки шли далеко впереди, и Костя видел стройную фигурку в легком ситцевом платье. Вспоминал вчерашний вечер. Подошли к озеру, выбрали полянку и упали на траву. Поверхность воды напоминала гладкое зеркало. Недалеко от берега идиллически плавали дикие утки, в камышах слышалось встревоженное гусиное гоготанье. По воде гоняли невесомые паучки-анафемы, а в прозрачной глубине таились, шевеля усами, черные жуки-плавунцы. Все искрилось и переливалось в лучах яркого солнца. На лазоревом чистом небе не было ни одного облачка. Высь тонко звенела и вибрировала. Скинули одежду, весело и шумно бросились в объятия озера. Брызгали, плескались, хохотали, толкали друг друга…
Он лежал, наблюдая за Оксаной. Только за ней. Она хорошо плавала, и маленькая черная точка была уже далеко от берега. Наконец начала приближаться, увеличиваться, превращаться в овал лица, плечи… Оксана выходила из воды медленно, будто морская богиня возникала из пены прибоя, неся свое прекрасное, словно изваянное из белого мрамора молодое тело. Костя смотрел во все глаза, поражался плавному изгибу линий, гармоничной пропорции, какой-то неземной, сводящей с ума грации. Она казалась совершенством, идеалом, недосягаемой мечтой…
Вдруг Оксана вскрикнула, запрыгала на одной ноге, завертелась на месте. Он побежал к ней и увидел, как из порезанной о незаметно валяющееся бутылочное стекло ступни, медленно течет кровь. Костя схватил ее на руки, понес к берегу, опустил в густую траву. Осмотрел рану. Порез был неглубокий, но кровь шла и шла. Он разорвал свою рубаху, кое-как перевязал ногу. Все столпились вокруг, беспокоились, охали, ахали.
Надо было возвращаться, все промыть и перевязать. Кровь, наконец, перестала капать. Оксана оделась, нацепила босоножки. Олег с Колькой вызвались помочь, донести на руках, но Костя от помощи отказался, заявил, что справится и сам. Обнял за талию, и они пошли, прихрамывая и осторожно ступая по пыльной проселочной дороге.
Идти было не так уж далеко, но опять пошла кровь. Тряпки намокли, напитались красным. Он взял ее на руки и понес нежно, как драгоценную хрупкую вазу, стараясь шагать твердо. Она обняла за шею, смотрела прямо в глаза:
– Тебе тяжело, – сказала мягко, ласково.
– Нет, Оксана, мне никогда не будет с тобой тяжело, – Костя не мог отвести зачарованный взгляд.
Он готов был идти так всю жизнь, чувствуя ее жаркое тело, ощущая на своем лице чистое свежее дыхание молодой женщины, тонуть в глубине глаз, слушать волнующую музыку прекрасного голоса и пить, впитывать в себя этот образ, это воплощение безумного счастья…
Метров двести он еще держался, потом стал быстро уставать, задышал часто, прерывисто.
– А тебе тяжело! Ты не такой, каким хочешь казаться! – она смеялась, глаза сияли. – Отпусти меня!
– Нет…
– Отпусти, сейчас же! – они подлетели к стоящему у обочины стожку сена, плюхнулись в пахучую мягкость и весело смеялись, прикрывая счастливые лица руками…
Вечером все опять собирались на танцы. Долго пудрились, наряжались, завивались. Ушли, наконец.
Оксана с Костей сидели на темной веранде, не зажигая освещения. Обеденный стол разделял их, они видели друг друга, негромко вели беседу. Говорили о себе, учебе, знакомых, вспоминали вчерашнее событие, шутили. Обнаружили, что имеют много общего. Взгляды, суждения совпадали, оценки были абсолютно одинаковыми, а вкусы, интересы близки и похожи. Пили чай, слушали треск сверчка, игрались с Модестом, много смеялись. Было хорошо на душе. Спокойно.
Незаметно быстро вернулись с дискотеки девчонки, шумные, оживленные, голодные. Стали шарить по кастрюлям, что-то готовить. Парни зависали с новыми сельскими друзьями, их никто не стал дожидаться. Костя с Оксаной сидели и слушали смешные рассказы о деревенских танцорах, о плясках механизаторов и брейк-дансе животноводов. К одной из девушек прилепился горемыка зоотехник-ветеринар, не давал ей прохода, дышал самогонным перегаром прямо в лицо, пока она от досады не двинула ему коленкой в пах. Согнувшись от невыносимой боли, повинился, – сказал, что был неправ и просит прощения. Его простили: наступили острой шпилькой на ногу. Тонко взвизгнув, бедняга спрятался в скачущей толпе молодежи и больше не появлялся.
Они переглянулись и вышли на свежий воздух. Захотелось пройтись, прогуляться, подышать ночной прохладой. Оксана шла с трудом, и Костя поднял ее на руки, понес. Она была совсем-совсем близко, он не выдержал, коснулся губами яркого овала прелестных созвездий. Сели на завалинку около темной спящей избы. Сидели, обнявшись, шептались, прерываясь долгими невероятной сладости поцелуями. В палисаднике благоухали цветущие кусты шиповника. Терпкий запах овевал все вокруг. В слабом желтом свете уличных фонарей кружилась и вела хаотичный танец мошкара. Невидимые остро пищали мелкие злющие комары. Где-то по сумеречным крышам носились раззадоренные ночной жизнью бешеные коты. Орали злобно, визжали, в яростной схватке деля территорию и добиваясь права на кошачью любовь.Они слушали ночные звуки, смеялись приглушенно и все никак не могли насытиться, напиться, разомкнуть слившиеся в безбрежном поцелуе губы.
Кто-то вышел, скрипнув дверным засовом. Спугнул. Они радостно вскочили, пошли, часто останавливаясь, и с нежностью впиваясь друг в друга. Тускло освещенная улица была совершенно пуста, лишь эти двое все шли и шли, замирая и опять продолжая движение.
Вновь появился разрушенный черный дом. Он стоял в сияющем лунном ореоле и смотрел на них выбитыми окнами. На вершине треснувшей трубы, будто что-то шевелилось, пряталось. Казалось дом жил, существовал, дышал, двигался…
