говорила она иногда самой себе. – Что же ты делаешь? Ты так глубоко завлекла этого хорошего и ничем перед тобой не виноватого человека и готовишь ему непонятную для него разлуку. Он же не простит после этого ни одну женщину на своём пути. Надо поскорее придумать что – ни будь, и расстаться. Расстаться!?» Но сил для расставания у неё уже не было. Незаметно для самой Сугробин стал её неотъемлемой частью, был всегда в её мыслях. И любовь цвела в её душе. Они не часто встречались и были вместе, но какая была любовь в эти редкие встречи. Ей и не представлялось, что это будет прекращено по её обету. Ей не хотелось думать об этом. И Леонид как будто бы понимал её тайные думы и не затрагивал её разговорами о будущем, хоть на четвёртом курсе свадьбы шли одна за другой. «Ты моя, сказать лишь могут руки «, - повторял он Есенинские слова, освобождая её от лишних одеяний. И ей было хорошо и плохо одновременно. И она была внутренне благодарна ему за его не многословие. И вот свершилось то, чего она боялась. Он заговорил о вечном. Она смотрела на Сугробина и понимала, что правдивее слов она не слышала и не услышит. Он был готов любить её всегда. Но ответить она не могла. Только обняла и поцеловала, прошептав –
- Не торопись говорить. Помни – Лермонтов сказал, что «вечно любить невозможно…» И услышав по радио приглашение на посадку, весело вскочила с места, - а вот и наш крейсер готов принять нас на борт. Побежали.
В лёгком голубом платье, расклешённом внизу, Оля крутнулась на полтора оборота, и юбочка взлетела вверх до пояса. Сугробин подхватил девушку на руки и прокрутился вместе с ней. Он тоже был одет по – летнему. В лёгких белых брюках и белоснежной рубашке Леонид был как зайчик перед зимой. И всех вещей у них было на двоих только лёгкий саквояж, где лежали его куртка, бритва с фотоаппаратом, Олина кофточка и сумочка с макияжными принадлежностями. Путешествие планировалось на две ночи на теплоходах и один день в Воткинске. Юные путешественники бегом пробежали по лестнице на причал и ступили на борт двухпалубного красавца. Волга и Кама обновили пассажирский флот и на смену дореволюционным колёсным пароходам с длинными скамейками на главной палубе для «чёрного» люда и купеческой роскошью верхней палубы, пришли двухпалубные и трёхпалубные современные лайнеры с уютными каютами наверху и такими же уютными ниже. Был социализм, и классовое различие старательно размывалось. Господ не существовало, и все были товарищи. Товарищ сталевар мог жить по соседству в каюте с товарищем министром или товарищем академиком. Была разница в цене между палубами, но незначительная. Под главной палубой в каютах вместо окон стояли самые настоящие иллюминаторы, за которыми плескалась вода. Цены на билеты в начале сезона были снижены и студенты Оля с Леонидом разместились в двухместной каюте на верхней палубе. Над ними была только капитанская рубка с рулевым и радиорубкой.
- Как прелестно! – воскликнула Оля, когда они вошли в каюту.
Сугробин кинул саквояж на диван и обнял девушку.
- У нас будет путешествие любви.
- Обязательно. Мне так радостно, я хочу веселиться, петь, бегать и прыгать. Давай выпьем шампанского!
Они вышли в ресторан. Официантка в белом накрахмаленном передничке открыла холодильник и налила два фужера прохладного «Советского шампанского», шипучего и очень вкусного напитка. Вино практически ничего не стоило. Власти воспитывали в населении отвращение к водке и «барматухе» и отдавали шампанское почти за ничего. Сугробин навсегда сохранил воспоминание о шампанском того времени и считал его самым лучшим из всех шампанских вин, которые ему привелось выпить в будущем. Даже французское шампанское по его мнению, уступало Советскому шампанскому пятидесятых годов. Оля и Леонид, не присаживаясь, дотронулись бокалами и пригубили. Теплоход мягко отодвинулся от причала и пошёл вверх по реке на разворот. Радио транслировало традиционный марш «Прощание славянки» Леонид обнял Олю за талию и они, улыбаясь смотрели друг другу в глаза и медленно пили прохладный шипучий напиток. А выпив, поцеловались. Поцелуи на людях в то, зашоренное для проявления чувств, время, были редки.
- У вас что, свадебное путешествие? – спросила официантка.
- Очень даже свадебное, - опередив Леонида, сказала Оля. – И мы намерены веселиться. И схватив Лёньку за руку и увлекая его за собой, бегом побежала на палубу.
Теплоход развернулся и пошёл вниз по течению красавицы Камы. И уже через несколько минут нырнул под железнодорожный мост, по которому над ним громыхнул проходящий поезд. Наступал вечер. Пассажиры, заполнившие теплоход разве что наполовину, выпили отвальный посошок и начали выползать из кают на палубу. Оля с Леонидом уже прошлись по верхней палубе от юта до бака с обоих бортов. Спустились на главную палубу и обследовав её, вернулись на верх. На корме под навесом стояли плетёные кресла и диваны. Оля уселась в кресло и сказала-
- Хочу озорничать.
-«И вышли из кают, на палубу, на ют, четырнадцать английских моряков…Идут они туда, где можно без труда найти себе и женщин и вина…», - пропел Леонид.
- Опять про женщин и вино, - сморщила носик Оля. И чего у мужиков на уме только вино и шальные бабы. Секс без любви – это что – то несуразное. Я не представляю, что могла бы обнимать тебя, не зная – кто ты и что ты чувствуешь, обнимая меня.
- Но портовые девушки не занимаются любовью. Они работают и что их осуждать.
- А я и не осуждаю. Я мужиков не понимаю. Напьются и лезут на всё, что шевелится.
- Что-то мы не туда, Оленька. Ты моя любовь и я весь для тебя, для твоей радости.
- А что такое «Ют»?
- Ют – это кормовая часть палубы по - голландски. Мы сейчас с тобой находимся на юте. А «Бак» – передняя часть палубы у судна.
- Хорошо, что кое - что полезное знаешь. А то «идут они туда, где можно без труда…» Пойдём, погуляем ещё.
Они прошлись снова по палубе, постояли впереди. Вечер сгущался. На реке зажглись бакены, берега размылись тенями. На юте бренчала гитара. Три молодых человека сидели на диванчике. Один из них отбивал на гитаре ритм и все нестройно пели про Колыму.
- Что – то грусто у вас песня звучит, - сказала Оля. – Не дадите ли мне гитару на минутку.
Кто из молодых откажет красивой девушке. Оля взяла протянутую гитару, подстроила её немного и запела:
На меня надвигается по реке битый лёд.
На реке навигация, на реке пароход.
Пароход белый беленький, дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали, целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером, хорошо как в лесу.
И бумажка приклеена у меня на носу.
Ах ты, палуба, палуба, ты меня раскачай.
Ты печаль мою, палуба, расколи о причал…
Оля пропела все куплеты и подала гитару ребятам
- Так будет, повеселей.
- Спойте ещё, пожалуйста, - ответили ей ребята хором.- У Вас так красиво получается.
И Оля запела. Романсы, песни, арии… Поставленный сильный голос звучал над притихшей вечерней рекой с неподдельным чувством, и тишина над рекой нарушалась только продолжительными аплодисментами после каждой песни, которыми награждали её все пассажиры теплохода и свободная от вахты команда, которые собрались на неожиданный концерт. Оля была счастлива, и всем своим видом показывала Леониду, что она поёт для него и он часть её. И чтобы все поняли как она рада и счастлива, что рядом с ней её любимый, она вдруг вскочила на скамейку и, толкнув своего друга гитарой, запела:
Виновата ли я, виновата ли я,
виновата ли я, что люблю.
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему.
Виновата же ты, виновата во всём…
Она пела и смотрела только на него и улыбалась в песне. Он встал рядом и обнял её, смотря на неё снизу вверх. Он был счастлив с этой девушкой.
С правого борта раздался шум и грубый голос-
- А ну, пропустите нас вперёд.
Трое изрядно поддавших парней двадцати восьми – тридцати лет протискивались сквозь недовольную толпу. Впереди шёл крупный мужик ростом не менее 185см и массой за 90 кг. Он становился в метре от Оли, которая прекратила петь, не понимая происходящего.
- Продолжай, красотка, а я тебе подпою. «Что ж ты спишь по ночам, дорогая моя, ночью спать непростительный грех», - хрипло выдохнул он вместе с перегаром.
Оля посмотрела на Лёньку.
- Да брось ты смотреть на этого щенка. Он ещё тебя и обнимает, наверное, бесплатно. Ты знаешь, я сталевар, я такую деньгу лопатой гребу, что за неделю таких концертов для меня ты заработаешь на целый год. - И громила протянул длинную волосатую руку к Ольге и угрожающе кинул Леньке, - отойди, щенок, жив останешься.
Народ суетливо рассыпался в стороны от певицы и её друга. Только боцман с матросом остались метрах в трёх позади от нарушителя спокойствия. Ольга с тоской взглянула по сторонам и потом на Леньку. Он ещё обнимал её, но она видела всё неравенство ситуации. Страх и ненависть стояли в её глазах.
Боксёр второго разряда Леонид Сугробин, победивший в двух последних боях нокаутом, не раздумывал. Он не боялся драки и получения возможных побоев. К его любимейшей женщине тянулась грязная волосатая рука пролетария. Того самого, ещё не перевоспитанного по заповедям социализма. При своём росте в 170 см, и весе в шестьдесят два килограмма, Леонид явно не представлял для пристававшего препятствия и стоящего внимания соперника. Но Лёнька и не думал отойти от Оли и сдаваться. Он даже не расслышал слов громилы, обращённых к нему. «Чтобы победить, надо возненавидеть своего противника, - пронзили его мозг слова тренера, - воспылать к нему злобой раненого зверя, забыть чувства жалости, добра, человечности. Но сохранить при этом ясность ума и всю свою хитрость. И ты непобедим». Он видел тоскливый безнадёжный взгляд Оли и больше ничего не видел, ничего не слышал. Ярость и злоба захватила его. Всё тело напряглось и поджалось как тугая пружина. Левой рукой он отбросил хищную руку, а правой, которой только что обнимал Олю чуть ниже талии, вложив в неё всю силу напряжённого тела, ударил удивлённую физиономию прямо в подбородок снизу. Ойкнула Оля, крикнула о помощи женщина от борта. Удар был точен и силён и потряс громилу до основания. Но тридцать килограммов разности по весу удержали его на ногах. Не дожидаясь реакции противника, Лёнька снова сжал своё тело в пружину, развернулся и ударил снова всё в тот же ненавистный подбородок. Мешок костей и пьяного мяса повернуло, будто через его пятки прошла невидимая ось. И он рухнул, с глухим звоном ударившись головой о палубу. На помощь ему бросился второй сталевар, но он был равного с Леонидом веса и, получив удар левой под правую скулу, отлетел к борту.
- Надо всех, - мелькнуло у Сугробина в мозгу, и он бросился на третьего. Тот повернулся и побежал.
- Лёня, не надо, - взвизгнула Оля. - Она вспомнила ситуацию, когда защитившего её друга осудили, и испугалась, не ухлопал ли её защитник нападавших.
Он вернулся к девушке. Она обняла его и заплакала –
- Сволочи, жить не дают. И убивать их не дают. Убьёшь – не отмоешься.
- Что с этими делать? – спросил боцман, не ожидавший такой развязки.
- Плесни на них по ведру забортной воды, очухаются.
- А ты силён, - сказал боцман и послал матроса за ведром с верёвкой.
На шум спустился капитан. Получив по паре вёдер холодной воды на головы,
