ХАН

– Миш, ты чего затих? Опять за компьютером, что ли? – донесся из кухни голос жены.
– Нет. Письмо от матери читаю. Целый день в кармане протаскал, только сейчас вспомнил.
– Что пишет? Как там наша Иннуля? – Марина подошла и устроилась рядышком, заглядывая в лист, неровно вырванный из школьной тетради. Буквы нестройными рядами опускались к краю страницы, прижимаясь друг к другу, чтобы поместиться на строке.
– Ничего особенного, если не считать... впрочем, читай сама.
«Здравствуйте, мои родные, Мишенька и Марина. Жду не дождусь вас. Когда отпуск-то? Инночка по вас скучает. Всё спрашивает, когда папа с мамой приедут? Молоко она пьет, а сперва отказывалась, не заставить. А у нас беда. Два раза нашу сараюху вскрывали. Один раз крольчиху украли и пять кролей маленьких. В другой раз, я и замок поменяла, половину курей унесли. Миша, ты бы привез нам на лето Хана. Ты писал, что он вырос очень большой и ест много. Ничего, прокормим, зато сторож будет надежный. Ни один воришка не сунется. У нас всё хорошо. Дед ходит на озеро, рыбу носит. Приезжайте. Погода хорошая. Давно такого теплого лета не было. Ждем вас и крепко целуем.
Ваша мама Евдокия Андреевна и внучка моя любимая Инночка».
Марина сложила листок вдвое и запихнула в разорванный конверт.
– Ну, так что решил, едем или нет?
– Давно решено. Ребенок ждет, да и старикам надо помочь по хозяйству. Только вот с Ханом не знаю, как быть?
– Оставь у брата, как в прошлом году.
– Что у брата – камера хранения? Возьмём с собой, – окончательно определился Михаил. – Мать просит привезти, и дочка обрадуется... Хоть нелегко ему придется – путь неблизкий.
Из второй комнаты послышались цокающие по паркету шаги приближающегося Хана.
– Услышал, что про него говорят... Пришел, Ханушка, – Марина потрепала огромную голову с подрезанными ушами. Хан посмотрел на Михаила, потом на Марину. В его взгляде таился вопрос: «Ну, что, поедем или как?»
– Готовься, брат, к путешествию. Через неделю приступишь к работе сторожем. Место.
Хан мотнул головой, как будто понял, о чем ему сказали, хотя уловил только знакомую команду – «место». Он неторопливо развернулся, чтобы не задеть стоящий неподалеку стул и отправился на свою мягкую подстилку, сшитую из старого пальто.
Хозяин вечером выйдет с ним на прогулку, а пока можно немного подремать, посмотреть чудные сны. Во сне происходило то, что с ним никогда не случалось наяву, и о чем он не мог знать. Ему снились овцы, которых он, горожанин в глаза никогда не видал, снились волки и его предки, среднеазиатские алабаи, дерущиеся с волчьей стаей. И он принимал участие в этих схватках: добравшись до горла, рвал клыками вонючую шкуру, и на снег проливалась черная волчья кровь. А битва продолжалась до тех пор, пока свист пастушьего бича, разрезающего воздух, заканчивался звенящим хлопком. Хан вздрагивал и просыпался.
Обходя знакомый сквер, где он гулял с хозяином вечерами, а с хозяйкой по утрам, Хан ни с кем не знакомился. Таксы, болонки, чихуахуа и прочая мелюзга его не интересовали. Если навстречу попадался ротвейлер или бульдог, хозяин слегка дергал поводок и подавал команду: «Нельзя». Хан даже не рычал в ответ на злобный лай рвущегося в бой недоумка. Он шел, не сбиваясь с ритма, обдав презрительным взглядом пустобрёха. Хан знал, что здесь он самый сильный. Сильнее его был только хозяин.
Ни собаки, ни люди его не интересовали. Только хозяин повелевал им. Конечно, он подчинялся и хозяйке, и маленькой девочке, их дочери, но их слушался сам хозяин. Он был немногословен и редко гладил Хана по лобастой голове и трепал мягкие брыли, за которыми прятались крепкие зубы с убойными клыками. Этими зубами он мог перегрызть толстую палку за считанные минуты. Окрас его был не броским, но элегантным: бледно-рыжый, с белыми пятнами на боках и груди и белыми «носками» на лапах. Его нельзя было назвать пижоном, но стать чувствовалась.
Хан любил играть и хорошо понимал команды хозяина, которые исполнял с удовольствием. Ему были знакомы не только слова, но и жесты. Он слушал и внимательно следил за руками хозяина. Хан знал по именам всю свою «стаю». Когда Марина громко звала мужа, готовя что-нибудь на кухне: «Миша. Помоги мне! Достань с верхней полочки большую кастрюлю», – Хан подходил к хозяину. Он знал, что хозяин – Миша. Он смотрел на него, и ждал, что же будет делать Миша. А Миша нехотя шел на кухню, и Хан – вместе с ним.
«Тебя звали? – На вопрос хозяина Хан отвечал коротким лаем. – Ну, тогда иди, доставай кастрюлю».
Марина возмущалась: «Куда ты с собакой?! От нее шерсть. Я тебя просила, а не Хана».
Хан слышал своё имя – уши его вздрагивали, и он тихонько вилял усеченным хвостом. «Место», – и Хан послушно возвращался на подстилку, в ожидании прогулки.
Городские прогулки разнообразием не отличались. Иногда хозяин брал с собой Хана и выезжал за город. Свернув на просёлочную дорогу, где машины встречались редко, он выпускал Хана, а сам ехал с небольшой скоростью. Пёс бежал рядом, не отставая. Правда, его раздражали запахи выхлопных газов, и он старался находиться сбоку от машины, а не сзади. Постепенно его лапы сделались жесткими и сильными, сердце работало как хороший мотор, и он мог бежать так несколько километров.

Пришло время отправляться в деревню.
Михаил погрузил в багажник своего старенького «Опеля» необходимые вещи и сумки с продуктами. Марина села рядом, а Хан развалился на заднем сиденье. В пути пёс попытался поменять своё положение и сесть, но его морда едва не уткнулась в затылок хозяина, которому жаркое дыхание на своей шее было совсем не к чему. Получив щелчок по носу, Хан с трудом повернулся на сиденье, обиженно уткнул голову в лапы и задремал.
Через пару часов в машине стало душно. Михаил остановился и выпустил пса прогуляться. Хан в один прыжок перепрыгнул канаву и скрылся за пыльными придорожными кустами.
– Хан, не убегай далеко. Мы скоро поедем, – Марина опустила заднее стекло. – Псиной пахнет.
– Ты что, с ума сошла, – неожиданно рассвирепел Михаил, – не псиной, а Ханом.
Сделав свои собачьи дела, пёс быстро вернулся к машине, и они продолжили путь.
Вечерело. На одном участке, где был снят старый асфальт, а новый еще не положен, Михаил не успел сбросить скорость и на стыке «Опель» сильно подбросило. Хан слетел с сиденья и, если бы расстояние до водительского кресла позволяло, то непременно оказался бы на полу. Он ударился головой о спинку сиденья и тихонько заскулил.
– Ну, что там еще?! – Михаил повернулся назад и непреднамеренно сильно нажал на педаль газа. Педаль заклинило – машина рванула вперед и, когда он убрал ногу с педали и перекинул ступню на тормоз, было уже поздно: «Опель» на скорости влетел под «Камаз», идущий впереди.
Очумевший от неожиданного удара водитель «КАМАЗа» утопил педаль тормоза до отказа так, что задымилась резина. Грузовик развернуло и юзом понесло в кювет. У самого края машина остановилась. То, что шофер увидел, выпрыгнув из кабины и забежав за груженый щебнем кузов, повергло его в шоковое состояние. Он зачем-то схватился за бампер «Опеля», пытаясь вытащить его из-под «КАМАЗа». Тонна искорёженного металла  не поддавалась. Потом до сознания дошло, что нужно срочно вызвать «Скорую помощь».  Остановились несколько любопытных водителей. Кто-то позвонил в МЧС и в ГИБДД.
Первыми приехали МЧСники. Пока они доставали и разрезали специнструментом машину, чтобы достать тела, подъехали гаишники и «Скорая».
Мужчина и женщина уже не подавали признаков жизни – врачи констатировали смерть.

Прошел год. На месте трагической аварии, недалеко от обочины дороги стоял простой деревянный крест с выгоревшим на солнце бумажным венком. В стеклянной банке сиротливо притулился увядший букетик полевых цветов.
Всего-то с десяток километров оставалось до деревни. Старики напрасно ждали в тот день родных: сына и невестку. Через два дня в деревню приехал брат Михаила, их старший сын. Он не знал, как сообщить страшную новость, как не убить стариков этим известием. Маленькую Инну он взял в свою семью – удочерил, а брата и Марину похоронил на городском кладбище.
Евдокия Андреевна с мужем сильно горевали, но навещать могилку сына и невестки часто не могли: до города путь не близкий – двести километров. А вот к памятному кресту приходили не редко.
Про Хана никто не вспоминал, до собаки ли. Может быть, увезли на свалку вместе с раскореженной машиной или в канаву скинули.
Хан выжил, по чистой случайности. Его выбросило через вырванную заднюю дверь. От сильного удара он потерял сознание, но то, что он упал в яму с водой – спасло его жизнь. Когда на шоссе уже никого не было, он очнулся, выполз из грязной лужи и попытался отряхнуться, но от страшной боли пронзившей всё тело взвыл и опустился на землю. Лапы были целы, и Хан пополз к дороге, до нее было не больше пяти-семи метров. Он полз, и из разодранного о ветки бока тянулась кровавая полоса. Старенького «Опеля» на дороге не было. Значит, хозяин уехал, а его почему-то не взял. Изредка проносились чужие машины с включенными фарами. Хан с трудом дотянулся до раны и стал зализывать ее пересохшим языком, чувствуя солоноватый вкус крови. Он лежал у обочины пока совсем не стемнело. Постепенно автомобильный шум затих, пес отполз за ближайший куст и задремал.
Всю ночь он не спал, ждал: скоро приедет машина, выйдет хозяин и позовет его. Темное августовское небо сыпало звезды. Луна стояла высоко, и Хану хотелось завыть, глядя на желтое пятно, но он только заскулил по-щенячьи, брошенный и одинокий.
Наконец наступило мглистое, холодное утро. Рана на боку уже не сочилась и ребра болели не так сильно. Хан умылся: вылизал, где мог, грязный живот и лапы и снова улегся ближе к дороге, чтобы хозяин увидел его, когда будет проезжать мимо.
На шоссе кроме черных тормозных следов от «КАМАЗа» ничего не осталось. МЧСники из брандспойта смыли битые стекла и крошево автомобильных деталей.
Хан не понимал, почему его выкинули из машины. Он спокойно лежал на заднем сиденье и ничем не досаждал хозяину. Хотелось есть и пить. Марина за всю дорогу дала ему один кусок колбасы. Он сильно пах Мариниными духами, но Хан съел его, чтобы не обижать хозяйку. Сейчас о колбасе можно только мечтать. Пёс жадно лакал из мутной лужи, притупив немного голод.
Целый день он пролежал у дороги. Ближе к вечеру остановилась машина, и какая-то сердобольная женщина принесла ему на пластиковой тарелке горку гречневой каши.
Боясь подходить к большой собаке близко, она оставила тарелку неподалеку и, оглядываясь назад, поспешила к машине. Хан очень хотел есть. Он приблизился к тарелке, понюхал то, что он не ел даже щенком и отошел в сторону. Когда машина скрылась, он всё-таки съел эту кашу, быстро глотая, чтобы никто не видел этого позора: алабаи кашу не едят.
На третий день он впервые убежал далеко от дороги на заброшенное колхозное поле и ловил там полёвок – какое-никакое мясо. Боль в ребрах прошла. Иногда он бежал по обочине дороги за какой-нибудь стремительно мчавшейся машиной, вспоминая свои тренировки с хозяином. Но машины ехали слишком быстро, Хан пробегал не больше ста метров, силы покидали его, и он возвращался на место.
Однажды Хан долго сопровождал трактор, на прицепе которого