Счастье моё Шади

обратно и везти с собой эту несчастную женщину. Не дай бог, ещё вздумает рожать по дороге. Ну, удружил так удружил этот старлей вместе со своим Капустиным.
– Товарищ капитан, ефрейтор Капустин по вашему приказанию прибыл, – бодро доложил ефрейтор.
– Раз прибыл, рассказывай, герой, как тебе удалось захватить такого матёрого диверсанта.
Капитана явно коробила светящаяся счастьем физиономия Капустина. Он его прекрасно знал как своего осведомителя, то есть самого заурядного стукача, которого не уважают не только товарищи по службе, но и сам он его не уважал и в глубине души презирал.
– В  двенадцать двадцать я, как старший пограннаряда, после проверки поста… – начал доклад ефрейтор.
– Давай без этой казёнщины, – перебил его Незнанский. – Только по сути.
– Есть, товарищ капитан. Я спустился к реке пополнить запас воды.
– Вот только без этого! – рассердился капитан. – Или ты думаешь, что я не знаю, что вы ходите на речку купаться?  Полдень, жара, начальство далеко… Продолжай, Ваня.
– Я пошёл искупаться, а заодно и постираться. Постирал гимнастёрку, постирал нательное, повесил сушить на куст. Ополоснулся, сам присел на камушек подсохнуть. Сижу, вдруг, слышу,  кто-то сзади бежит по воде и кричит: «Коля! Коля!». Я поворачиваюсь и вижу женщину. Она остановилась, а потом побежала обратно. Еле догнал, у самой границы уже. Быстро бегает, хоть и с животом. Кусалась даже. Вот! – он показал следы от зубов на запястье. – Но лёгкая, как пушинка…
– Хорошо, Капустин, можешь идти.
Капитана всё больше раздражал этот туповатый ефрейтор. Он уже всё понял, теперь оставалось только поговорить с задержанной.
– Товарищ капитан, а ещё я думаю, что Коля – это наш сержант Крапивницкий, который…
– Ступай уже, Христа ради. Без тебя есть, кому думать.
– А ведь  Капустин прав, – сказал начальник заставы, когда за ефрейтором закрылась дверь канцелярии, – это точно сержант Крапивницкий. У нас было два Николая – водитель и этот сержант. Водитель отпадает однозначно. А сейчас у нас Николаев нет. Я всегда считал, что у Крапивницкого гнилое нутро.
– Да брось, ты, Иван Александрович! Нормальный был сержант. Просто невзлюбил ты его за то, что для него авторитетом остался бывший начальник заставы и не прогибался он перед тобой, как некоторые. Но службу он нёс исправно, и солдаты его уважали. И в Иран не рванул даже от кабана. И за бабу родину не предал, не ушёл на ту сторону – домой поехал.
– А это как называется? Ну, ничего, далеко не уехал, привезут скоро голубчика обратно.
– Ты, никак, рад этому? Тебя же первого и взгреют. Мне тоже перепадёт, но гораздо меньше. Для меня главное, что не ушёл на ту сторону, а что чужую бабу трахал на своей территории, так это проблемы твои и замполита. Ладно, распорядись насчёт обеда, а я пока побеседую с иранкой, да и поеду в отряд.
Через сорок минут капитан и старший лейтенант обедали вдвоём в уютной столовой заставы. Незнанский с аппетитом молодого здорового человека  быстро управился с тарелкой наваристого борща и, приступив к плову, сказал:
– Неплохо! Чувствуется школа Расула, но всё же не Расул. Нет, не Расул. У того каждое зёрнышко от зёрнышка отставало и светилось, как янтарь. Да, это у тебя был повар на зависть всем. Мне на всех заставах приходится бывать, завтракать, обедать, ужинать. Все повара заканчивают одну и ту же школу поваров в Душанбе, одни и те же учителя их учат, а готовят все по-разному. Почему так, Иван Александрович?
Начальника заставы в этот момент меньше всего волновали вопросы о кулинарных способностях поваров.
– Наверное, потому, что все выросли в  разных краях, в разных семьях, с разными традициями, – нехотя ответил он.
– Правильно, потому что все мы разные. Через меня прошла уже не одна тысяча людей, казалось бы, должен видеть уже насквозь душу солдата. А вот случаются и в моей практике проколы. Я ведь чувствовал тогда, что с этим кабаном что-то не так. Не простая это была охота. Даже пометил у себя в блокноте: «Надо проверить». Но потом ЧП на девятке – попытка перехода, потом другие дела, и руки не дошли до этой «мелочи». А мелочей в нашем деле не бывает. Раскрути тогда я это дело – и можно было бы спасти парня, да и эту бедную девушку тоже. А теперь уже, как говорится, поезд ушёл. Механизм запущен.
– Так это всё-таки был Крапивницкий?
– Судя по всему – да, хотя фамилии она его не знает. Но сомнений нет. Меня удивляет совершенно другое: как такое могло произойти? Они ни слова не понимали друг у друга. Она воспитана в строгих мусульманских традициях, он тоже не избалованный прихвостень. Полгода встречаются, занимаются любовью. Он ведь не насиловал её, заметь, она сама к нему приходила. Вот как можно достичь такого взаимопонимания без знания чужого языка? Тут только и слышишь о драмах в офицерских семьях, где  двое не могут  договориться на родном языке. Им бы поучиться у этих ребят. Кстати, она называет его своим мужем и искренне верит, что он её любит, что обязательно придёт за ней. Эх, Коля, Коля, что же ты натворил? И себя погубил, и Шади, дочь Бахри Карима, тоже.
– И что теперь с этой бабой будет? У них там в Иране с этим делом, я знаю, очень сурово.
– Она говорит, что сначала отец прогнал из дома, но потом вернул, так как матери нет, умерла, а всё хозяйство лежит на ней. И сам старик хромой и почти не ходит. Нужда кого хочешь  заставит поступиться принципами. Правда, предупредил её, что прощение получит только в случае рождения мальчика или если приведёт в дом мужа. Понять мужика можно: кроме этой, у него ещё три дочери, одна другой меньше. Попробуй, прокорми такую ораву. Конечно, теперь она в своём посёлке как прокажённая. Спасибо, жива-здорова осталась…  Но ты сейчас лучше о себе подумай, как всё это объяснять командиру отряда.
Когда Шади посадили на заднее сидение УАЗика, капитан сказал своему водителю:
– Не гони, Серёжа, поезжай аккуратно. Видишь, наш нарушитель беременный.
– И красивый, – добавил водитель, разглядывая женщину в зеркало заднего обзора.
– И ты туда же! – отворачивая зеркало, воскликнул капитан. – На дорогу лучше смотри.
                                                    *          *          *
Через пять дней после свадьбы  Николая арестовали. Ещё через два дня он был на допросе у капитана Незнанского.
– Ну, здравствуй, Николай, – сказал начальник особого отдела. – Как там поётся в песне: не пройдёт и полгода?
– Здравия желаю, товарищ капитан, – невесело поздоровался Николай.
– Прежде чем тебя передадут в военную прокуратуру, мы должны с тобой немного поработать. Ты мне сейчас подробно, обстоятельно расскажешь всё, как было, а потом я дам тебе бумагу, и ты так же подробно всё изложишь в письменном виде.
– Я могу повидаться с  Шади?
– Исключено.
– Тогда…
– Никаких «тогда», Коля!  Тогда нужно было думать, Коля! Головой думать! А не этим… Но дело даже не в  том. Три дня назад переправили её обратно. Никому не нужны проблемы с беременной женщиной.
Николая словно что-то подбросило.
– Что? Что вы сказали? – выкрикнул он.
– А ты разве не знал, чем могут закончиться любовные игры?
– Мне надо её увидеть, – взмолился Николай. – Мне очень надо, товарищ  капитан. Я не хочу, чтобы она считала меня скотиной. Нужно же как-то ей всё объяснить.
– Не знаю, сможете ли вы когда-нибудь увидеться. Думаю, не в этой жизни. Не такие у нас отношения с Ираном, чтобы ходить запросто друг к другу в гости. Как смог, я ей обрисовал ситуацию. Могу тебя заверить, что она  до конца дней своих будет любить и уважать тебя и только тебя. С этим ничего не поделаешь, такая у неё доля.
– Вы её видели? Разговаривали с ней? Как она?
– Работа у меня такая: видеть и разговаривать. А она ничего. Наши врачи осмотрели её. На седьмом месяце беременности. Здорова вполне. Через пару месяцев станешь папашей. Вот только расти ребёнок будет сиротой.  Но ты не отчаивайся. Я ведь тоже сиротой вырос в детдоме. В войну меня потеряли. Рассказывали, что поезд разбомбили, а меня нашли среди обломков. Я ничего не помню. И фамилия моя чисто детдомовская, а не родительская. Но, как видишь, не погиб, не пропал. А ты, я смотрю, молодец, за полгода успел гаремом обзавестись. Там в Иране жена, дома ещё одна. Очень даже по-восточному.
– Одна у меня жена – Шади. Если вы спросите, жалею ли я о случившемся, – нет, не жалею. Я ни секунды не пожалел о том, что встретил её. Единственное, о чём действительно жалею: женился на девчонке, скрыв от неё всю правду о себе. Лена хорошая… Зря я с ней так. Я вам всё расскажу как на духу, товарищ капитан… Или уже гражданин капитан?
– Ты эти замашки брось! Со следователями будешь гражданином, а ко мне можешь просто обращаться: Александр Петрович. Я рассчитываю на твою откровенность. От этого во многом зависит и твоя судьба. Тут два варианта: злоупотребление и измена. Тебе какой больше нравится?
– Родине я не изменил – точно! Невесте – да, изменил, Родине – нет!
И Николай подробно рассказал всю свою историю от начала и до конца.
– Вы мне верите, Александр Петрович? – спросил он после недолгой паузы.
– Верю, Коля, верю. Важно, чтобы прокурор и судья тебе поверили. Суда не избежать, слишком далеко дело зашло. Начальника твоей заставы сняли. Замполита тоже. Теперь им долго придётся с новобранцами возиться в отряде. Начальству карьеру поломал, а себе жизнь. Больше всего я могу посочувствовать только Шади. Вот уж кому досталось! Один только Капустин доволен, ему десять суток отпуска объявили.
– Так это Капуста её задержал?
– Громко сказано: задержал! Она сама пришла на ваш условный сигнал. По чистой случайности Капустин развесил своё бельё на том самом кусте. А она, оказывается, ходила на встречу с тобой каждый день и ждала условный сигнал. Как в индийском кино, ей-богу. Ладно, утешать тебя не буду, знаю: бесполезно и глупо, но как мужик я тебя понимаю. Понимаю, но одобрить не могу.
                                                      *            *           *
Следствие было недолгим. В июле 1978 года состоялся суд, по приговору которого Николай Крапивницкий получил наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет с отбыванием наказания в колонии общего режима.
Дальнейшая судьба героев этой грустной истории мне неизвестна.