Песня безумная роз

французская публика необъяснимо благоволила мне. Я же обрела долгожданную независимость, явившуюся мне в образе «свободного» капитала и безбрежного цейтнота: войдя во вкус сочинительства, я с головой окунулась в любимое дело, сутками не отходя от компьютера.
      Сын не доставлял мне никаких хлопот: в нём нежданно проснулась жажда знаний, и он утолял её с каким-то невероятным упорством. Вознамерившись стать «настоящим парижанином», он постоянно где-то пропадал, исследуя самые отдалённые уголки французской столицы, что, тем не менее, не мешало ему прилежно учиться: теперь он успевал всё. Я же, напротив, не успевала ничего: наше новое жилище пребывало в плачевном запустении. Впрочем, продолжалось это недолго.
      Как-то утром добрая фея в лице консьержки мадам Пулен, до глубины души возмущённая удручающим состоянием одной из ячеек вверенного её попечению многоквартирного улья, предложила «незамедлительно взять над нами шефство». С тех пор она охотно опекала нас, не понимая, однако, почему я – «с моими средствами» – не подыщу себе что-нибудь более «престижное». Да я и сама мечтала о небольшом доме с уютным садиком, но заниматься переездом не было времени, а найдя в лице консьержки прилежную и аккуратную домоправительницу (меня поражало, с каким удовольствием она выполняла скучную и приторную домашнюю работу, от которой меня всегда мутило), я окончательно оставила затею с переездом, с облегчением препоручив сердобольной мадам заботу о наших апартаментах с огромной, огороженной балюстрадой террасой, где она сразу же развела восхитительный цветник.
      Сидя за компьютером, я любовалась её рукотворным шедевром, с наслаждением вдыхая изысканный аромат левкоев и рододендронов, уютно примостившихся под окнами моего кабинета. В этом – раскинувшемся под самой крышей – крошечном ботаническом саду был представлен весь цветущий растительный мир. Не было в нём только роз. После смерти Вита я люто возненавидела эти цветы: я не могла смотреть на них без содрогания. Мадам Пулен не разделяла моих чувств, но спорить не стала.
      О Симоне я не вспоминала – он сам напомнил о себе. Однажды, томным августовским вечером, нежданно низвергнувшимся на грешную землю всеми имеющимися в небесном арсенале водными пучинами, расцвеченными бесовским фейерверком ослепительно сверкающих молний, он возник на пороге моего кабинета – насквозь промокший и не менее счастливый. Распахнув плащ, он осторожно извлёк заботливо укрытый от непогоды пурпурный бутон на длинном колючем стебле.
      Точно такими же розами всегда осыпал меня Вит…
      Во мне всё вдруг перевернулось: былое стремительным экспрессом пронеслось перед глазами, пронзив моё естество раскалёнными иглами тупой пульсирующей боли. Захлебнувшись внезапно нахлынувшими воспоминаниями, я рухнула на пол, швырнув в растерявшегося Симона треклятый цветок. Меня душили рыдания, но сквозь горестные всхлипы я не переставала повторять: «Никогда… никогда больше не смейте этого делать…»
      Симон обескуражено молчал, не в силах понять, чем вызван «вселенский потоп» моего отчаяния, но на всю жизнь усвоил урок и больше не приносил мне роз. Я же опять пошла на поводу у обстоятельств, не устояв перед мефистофельским обаянием настырного воздыхателя: месяца два спустя я поддалась на его уговоры и переехала в уютный, утопающий в зелени маленький домик, подаренный ему родителями, – точно такой, как мне всегда мечталось…
      Но полюбить Симона так и не смогла: Вит по-прежнему владел моим сердцем.

      Незадолго до парижской встречи с Симоном, пустив в ход новообретённые связи, я высвободила из «совкового» плена приятельницу – ту самую, которую Симон когда-то принял за мою сестру. Теперь и она жила в Париже, занимаясь тем же ремеслом, что и я. Иногда она забегала ко мне поболтать о том о сём и вместе побродить по древним извилистым улочкам города нашей мечты. «И чего тебе не хватает?! – сердилась Вик. – О таком мужчине можно только мечтать, а ты вечно всем недовольна!»
      Я замечала смущённые взгляды, которые мой благодетель украдкой бросал на Вик: она, несомненно, нравилась ему. Меня же не покидало чувство, что я занимаю чужое место. Когда я заговорила об этом с Симоном, он ужасно разозлился. «Прекрати немедленно! – оборвал он меня на полуслове. – Я не желаю слушать твоих инсинуа­ций: всё это вздор! Ты просто решила избавиться от меня, изобразив великодушие. Если я надоел тебе – скажи прямо, а коли нет – выходи за меня замуж, может, хоть тогда перестанешь забивать себе голову всякой ерундой!» Но замуж я не пошла: я и так постоянно кляла себя за отступничество. Симон старался смириться с положением соломенного вдовца, хотя давалось ему это нелегко.
      Тем временем, Вик – неожиданно для всех – обвенчалась с продюсером, совместно с которым корпела над очередным сценарием. Их семейная жизнь не заладилась с первых же дней. Они непрестанно ссорились, упрекая друг друга во всех смертных грехах. Закончилось тем, что двухмесячный юбилей своей свадьбы они отметили оглушительным разводом, после чего на горизонте замаячили никому не известный скульптор, режиссёр и даже какой-то политик, что было уж совсем не в «духе» Вик.
      Симон молча взирал на её метания, каждый раз – после очередного развода – лишь неодобрительно качая головой. Как и Вик, помешанный на кино, он в пору беспечной юности внял слёзным просьбам родителей и поступил в духовную семинарию. После возведения в сан – поддавшись романтическому порыву – он отправился в далёкую Россию, где ревностно служил Господу Богу, покуда тот не подверг его искушению в лице заплутавшейся в своей скорби ренегатши. Вернувшись в Париж и осуществив свою отроческую мечту о режиссёрских курсах, Симон получил первое самостоятельное задание: поставить короткометражный фильм. Тогда-то он и поспешил ко мне с предложением переделать в сценарий столкнувшую нас некогда новеллу. И хотя меня совсем не прельщали лавры сценаристки, я – в свойственной мне с незапамятных времён манере – вновь прибегла к «политике соглашательства». Это имело место быть в тот день, когда, выманив ключи у растаявшей от его неотразимых чар мадам Пулен, он принёс ангелоликого монстра с шипами, решив преподнести мне сюрприз.
      И надо отдать Симону должное: ему это превосходно удалось…
      С тех пор он не раз возлагал на меня зануднейшую работу сценаристки. Я, конечно же, бралась за неё, норовя, однако, «спихнуть» её Вик, которая в отличие от меня вращалась в киношной круговерти вполне охотно. Я не сомневалась, что истинная причина её интереса выходит далеко за рамки десятой музы. Как-то я намекнула ей об этом, и меня захлестнул бурный шквал негодования – сродни тому, каким окатил меня прежде Симон.
      -         Как ты можешь говорить о таких гнусных вещах?! Симон – твой муж, и я никогда бы не позволила себе ничего подобного! – Ниагарским водопадом обрушилась на меня Вик.
      -         Никакой он мне не муж – мы просто живём вместе…
      -         Это ничего не меняет! Что же до официоза – так ты сама категорически против…
      -         Виктория, постарайся выслушать меня спокойно – и не перебивай! Да, я не хочу выходить за Симона, потому как не люблю его. Однажды я уже имела глупость совершить подобное безрассудство: тебе прекрасно известен плачевный исход моего конформизма! Я не стану повторять прежних ошибок…
      -         Как смеешь ты сравнивать Симона со своим «бывшим» – этим… этим… неотёсанным мужланом?!.. Симон любит тебя, а ты… э-эх!!! – возмутилась подруга.
      -         Вики, поверь мне, он заблуждается относительно своих чувств: ему только кажется, что он любит меня, на самом же деле ему нужна ты! Так зачем же я буду мешать вам?!
      Но Вик не желала слушать моих доводов. Она очень рассердилась и, схватив сумку, убежала не попрощавшись. Месяца два она где-то пропадала, всеми силами избегая меня. Лишь её очередное замужество с нашим общим другом издателем, пережившим, как и она, незадолго до того четвёртый развод, положило конец нашему отчуждению. Брак их оказался на удивление стабильным: вскоре Вик родила дочь, и мои попытки что-либо изменить потеряли всякий смысл: больше мы не возвращались к щекотливой теме…

      Жизнь вошла в размеренное русло, поглотив нас своей обыденностью. Ничто не нарушало её спокойного течения, как вдруг, лет десять спустя, я получила письмо со штемпелем города моего детства. Это немного удивило меня. Сгорая от нетерпения, я вскрыла конверт. В нём было приглашение: местное общество любителей книги решило отпраздновать мой юбилей и убедительно просило меня «почтить торжества своим присутствием».
      Ночью мне снился сон. Он сулил «златые горы». Я понимала, что так не бывает в жизни: так бывает только в сказках и снах – и всё же приняла приглашение.
      Симон был категорически против моего возвращения, но его протест мало что значил для меня: я должна была вернуться – я никогда не сомневалась, что рано или поздно это произойдёт…
      И вот теперь я возвращаюсь…
      …одна…
      …без Симона…
      …который так рвётся сопровождать меня…
      Но я не возьму его с собой, потому что знаю: обратной дороги нет.


                                                                                                  Часть третья

                                                                                      Мне отмщение и аз воздам

      Я должна была увидеть это.
      Теперь я понимаю, почему не умерла тогда.
      Наконец-то Вит отмщён, хоть в этом и нет моей заслуги…
      Нельзя грешить бесконечно: рано или поздно каждого ждёт неизбежная расплата.
      Я всегда знала, что однажды он ответит за всё, но даже представить себе не могла, как сильно хотела этого. И вот теперь он сидит передо мной – жалкий и униженный, обобранный до нитки и растоптанный той, кому так безгранично доверял…
      Он сам жестоко покарал себя, женившись на своей алчной и лживой «любимой женщине». Она не только сбежала за границу с очередным «приятелем», прихватив с собой всё мужнино добро, но ещё и упекла последнего в тюрьму, где он пребывал и поныне. Лишённый денег, а значит, и связей, он не мог ничего изменить.
      Сколько раз я предупреждала его, чтобы не посвящал эту коварную барракуду в свои тайные аферы! Но он не слушал меня, наивно полагая, что во мне говорит ревность и злость. О, если бы он только знал, насколько был безразличен мне! Я всего лишь хотела предостеречь его: ведь тогда у меня еще не было оснований желать ему зла… Тогда, но не теперь. Теперь – после рокового выстрела той страшной ночи – всё обстояло совсем иначе.
      Что я сейчас испытывала? Злорадство, торжество?
      Не думаю… Скорее, удовлетворение – ведь ему не удалось избежать справедливого возмездия за совершённое некогда зло.
      Вызывал ли он во мне сострадание?
      Нет, мне не было жаль его: в конце концов, он получил лишь то, что заслужил…
   
      Мне не хочется вспоминать все перипетии нашей – с первых же дней обречённой на неуспех – семейной жизни. Мы были слишком разными, даже бесконечно далёкими, чтобы жить вместе. Нет, он вовсе не являл собой тип деспотичного чудовища – просто мы «вращались» на разных орбитах. Как же случилось, что нас «прибило» друг к другу? Это уже совсем