Монгол

Антонина лежала на полу. Маняшка, прижавшись к груди матери, громко рыдала.
- Мамочка, родная! Не умирай, пожалуйста! Мамочка!
«Монгол» бросился к жене, поднял исхудавшую всегда, даже в юности в хорошем теле, Антонину. Положил на кровать. Дети плакали, наперебой причитая в два голоса.
- Николай, Маняша, не надо плакать! Мама устала… Она спит…
Игнат гладил дрожащей ладонью густые волосы жены. Антонина открыла глаза. Словно действительно очнулась ото сна.
- Игнат?! Что случилось?!
- Ничего… Ничего страшного… Уже ничего страшного. Ты потеряла сознание. От запаха картошки и пара, наверное.
- Почему плачут дети? – Антонина говорила чужим хриплым голосом.
Она попыталась приподняться. «Монгол» положил ей ладонь на лоб, удержал.
- Не надо, Тонечка… Родная моя. Тебе надо спокойно лежать, - и обращаясь к детям, - Дети перестаньте плакать. Маме лучше. Не волнуйте ее. Не надо плакать.
Предательски дрожали руки. Он положил их под голову жены, спрятал в густые раскинутые по подушке волосы.
Бледно-желтое лицо жены, такое родное и будто совсем чужое. Скулы стали большие, щеки ввалились, нос заострился и стал, как и у него с едва заметной азиатской горбинкой.
- Ты, мать, сейчас у меня тоже монголка, - попробовал пошутить Игнат. У всех у нас русских есть монгольская кровь.
Антонина заснула, обхватив руку Игната своими руками. Из ее глаз, уже во сне, робко скатилась слезинка, и так и осталась стоять, словно задремала, у переносицы. Дети улеглись на кровать под боком у матери и тоже засопели. К сваренной картошке не притронулся никто.

Глава 5

Игнат часто вспоминал ту страшную зиму сорок шестого года, так и не смог даже себе объяснить, почему он пошел в тот вечер к председателю колхоза Звереву. Голодали почти все жители Сторожевого. Люди умирали от голода и холода. А семья Сухановых не была самой бедной. На хуторе Катино от удушья угарным газом умерла вся семья Лукиных: муж, жена, мать Петра Лукина, тетка Полина и их трое детей. Кто-то из них рано закрыл дымовую заслонку на трубе,  пытаясь сохранить тепло в печке. Сразу шесть гробов из одного дома! Хоронили Лукиных всем хутором, собирали доски на гробы. Даже сломали полы в одной из комнат в доме. От холода и голода в первую очередь страдали старики и дети. Работающих кормили в обед скудной пшенной похлебкой, сдобренной постным маслом.
Игнат пошел к председателю Захару Звереву, или, как его теперь звали в Сторожевом Захару Семеновичу. Может, оттого что Игнат в детстве дружил с Захаром? Вместе играли в салки на весенних залысинах по склонам бугров, вместе разоряли грачиные гнезда, летом ходили удить рыбу, когда пруды стали ничьими. Вместе пошли в первый класс. Близких родных в селе у Игната Суханова не было.

*   *   *

Семья Зверевых жила бедно. Отец Захара Семен не отличался трудолюбием, любил поговорить, «поразмышлять», как он выражался. Он работал сторожем и даже учетчиком на прудах у барина Парфенова. После революции грамотный Семен тоже прибился к новой власти: был писарем в совете, даже продавцом в сельмаге. Только большая любовь выпить рюмку – другую, а при занимаемых им должностях всегда находился и повод, и пол-литра. То за оказанную услугу, то за скрытие имущества. Почти каждые полгода новая власть проводила всевозможные переписи, пересчеты, ревизии. Из-за своего пристрастия к алкоголю Зверева - старшего несколько раз увольняли и из сельпо, и из конторы. Но проходила неделя – другая, грамотных и изворотливых мужиков в Сторожевом было немного и за ним присылали посыльного. Снова ставили условие «в последний раз». Семен обещал, «пьянство никогда не повторится, тем более в рабочее время», и его в очередной раз «брали на поруки», чтобы через несколько месяцев уволить в очередной раз.  Несмотря на должности при власти, из-за пристрастия Зверева – старшего, многодетная его семья еле-еле сводила концы с концами. Захар был младший в семье из пятерых детей Зверевых. Всегда в обносках братьев не по размеру, всегда с куском хлеба или сухарем в руке. Его и дразнила деревенская ребятня: «Буржуй». Захар даже не закончил семь классов: повзрослевшему парню было стыдно ходить в школу в обносках старших. Да и учение ему давалось с большим трудом.
- Что балбесу штаны просиживать, пусть работает, - решил Зверев – старший. И Захар после окончания шестого класса пошел работать. На овцеферму, при первом колхозе в Сторожевом, на хуторе Катино. Он работал учетчиком и ухаживал за овцами. На хуторе Захар и женился на дочери раскулаченного Ивана Зуева Анне, жившей у своей тетки. Отца и двух старших братьев Анны выслали в Сибирь. Захар Зверев ушел служить позднее Игната. Служил в Карелии и встретил финскую войну солдатом срочной службы. В первом же бою получил тяжелое ранение, почти полгода пролежал в госпиталях и вернулся в сороковом в Катино комиссованный вчистую, на костылях. Когда началась Отечественная война и почти всех мужиков забрали на фронт, Зверева назначили председателем колхоза. Он переехал в Сторожевое, разобрал большой барский дом в Катино и срубил себе просторную добротную пятистенку. У них с Анной родились двойня уже в войну в сорок втором Пашка и Дашка. С годами раны Захара затянулись, но хромота осталась навсегда. Дом Зверева стоял в центре села, рядом со школой, построенной перед войной в церковном саду. В самой церкви оборудовали сельский клуб и колхозные амбары.

*   *   *

Уже совсем стемнело, когда «Монгол» подошел к дому председателя. От быстрой ходьбы он тяжело дышал, морозный воздух обжигал легкие. Пот выступил на спине под полушубком. Из трубы дома Зверева поднимался широким ровным столбом дым. Зверевы, как и все сельчане, топили вечером, ближе к холодной ночи, экономя дрова. За занавешенным, синей в цветочек занавеской, окном горела лампа, мелькали черные, длинные тени. Игнат нерешительно потоптался под окнами, вызывая громкий в вечерней тишине скрип снега при каждом шаге. Неуверенно робко постучал в окно. Мелькнула черная тень, скрипнула дверь в сени.
- Кто? – видимо с порога, не выходя в сени, грубым голосом спросил хозяин.
- Захар Семенович, это я, Игнат Суханов, - ответил «Монгол», он еще тяжело дышал от ходьбы. Клубы пара вырывались при каждом слове. Дверь закрылась. Тишина. Видимо Захар вернулся в дом одеться. Снова скрипнула дверь. Шаги по скрипучим от мороза доскам в сенях. Загремел железный засов. Дверь широко раскрылась. Захар Зверев в новом армейском тулупе, надетым на нижнее белье, нараспашку, вышел на порог. Видимо в доме топили жарко. Раскрасневшийся председатель протянул руку.
- Здорово Игнат. Что за дела? На ферме что случилось?
- Нет, Захар Семенович, - Игнат растерялся. Он не знал, как начать разговор, как объяснить свое горе председателю. Вся деревня голодала, много прибавилось на сельском кладбище свежих могил, умерших в эту зиму.
- Захар Семенович, я по личному делу…
- По личному?! – Захар весело засмеялся. – Это не ко мне. Это туда. – Зверев показал рукой на величественно чернеющий в сумерках ночи силуэт полуразрушенной церкви. Председатель явно был навеселе, видимо и побеспокоил его «Монгол», когда он ужинал и выпивал.
- Захар Семенович, - Игнат упал на колени, - Помоги! Христом прошу, помоги! Антонина упала в голодный обморок. Не дотянет до весны…
- Чем? Чем я могу тебе помочь? Вся страна голодает. Дети умирают. Ты же знаешь, нет хлеба в колхозе. На семена ничего не оставили, все сдали осенью, - председатель звучно высморкался в снег. Запахнул полы полушубка. – Ух, и мороз! Топят в коровнике? Отелы скоро. Поморозите, шкуру спущу, - задал вопрос председатель, уходя от тяжелого разговора.
- Захар Семенович, хоть пуд, хоть десять килограмм. – Игнат будто не расслышал заданный Захаром вопрос. В голове только одна мысль: «Как он вернется домой к умирающей жене с пустыми руками?»
Зверев немного постоял, глядя в сторону церкви. Потом, словно что-то вспомнив, похлопал по плечу Игната, продолжавшего стоять перед ним на коленях:
- Ладно, «Монгол», встань. Не к барину на поклон пришел. Постой минуту, Захар вернулся в дом, проскрипев досками в сенях. В завешенном окне мелькнула его тень. Он с кем-то заговорил: «Бу-бу-бу». Игнат не расслышал слов, только глухие мужские голоса. Через несколько минут он возвратился, протянул «Монголу» большой ломоть еще горячего, только что испеченного пахучего ржаного хлеба, отрезанного от домашней круглой ковриги.
- Держи, «Монгол». Чем могу. Я сам последний пуд муки начал. И у меня жена больная и детей тоже двое.
- Захар Семенович! – Игнат бросился к председателю, снова упал на колени. Словно этими двумя фунтами ароматного дымящегося паром хлеба он навсегда решал вопрос голода в семье, и теперь его жена и дети спасены. Никогда не будут снова голодать.
Наверное, так устроен человек: в трудную минуту даже простое решение вопроса здесь и сейчас он воспринимает, как спасение. А что будет завтра?
- Все, Игнат, чем мог, - видимо унижение «Монгола» понравилось Захару, хотя вначале привело в смущение. Зверев в детстве тоже не редко голодавший, пусть не так, как сейчас, когда хлеба нет почти у всех жителей Сторожевого. Захару Звереву льстило, что рабочий умный, хозяйственный мужик Игнат Суханов стоит перед ним на коленях за кусок хлеба. Игнат встал, спрятал спасительную коврижку за пазуху, хотел уйти.
- «Монгол», - Зверев снова назвал его по уличному, как звали Игната всегда в детстве. Может этим он хотел показать свое превосходство, свою власть над ним. Игнат называл его по имени отчеству. Или может их детскую дружбу?
Игнат остановился, подошел вплотную к председателю.
- «Монгол». Я тебя в субботу в ночь амбар колхозный сторожить поставлю. Егор Ткачев заболел. С ружьем не разучился обращаться?
В ту страшную, голодную зиму амбар с семенным хлебом охраняли сторожа с ружьями. Хотя не было ни одного случая их применения. Зверев утверждал, что это только потому, что он дал указание сторожить с оружием. Он и в район начальству доложил о своей пролетарской бдительности и предусмотрительности. Он не получил одобрения районного руководства, но и запрета не получил тоже. Сторожили амбар друзья Зверева: Егор Ткачев, Иван Носов, иногда сторожил и сам председатель.
- Хорошо, я приду, Захар Семенович. Только ружья у меня нет.
- Я свое дам. Вечером, после работы к шести подходи к сторожке.
Зверев протянул на прощание руку и быстро ушел своей прыгающей походкой, припадая на левую ногу.

*   *   *

Игнат вернулся домой, прошло больше часа. Антонина так же лежала на спине, дети рядом с ней, обнявшись, словно котята. В доме  прохладно, ветхие стены плохо сохраняли тепло, да и дрова экономили. Поэтому спали одетыми, снимали только верхнюю одежду. Игнат достал еще не остывший, теплый хлеб. Отрезал кусок, подошел к кровати, протянул жене:
- Тонюшка, поешь. Чистый, без отрубей.
Жена устало открыла глаза:
- Спасибо, родной мой. Мне бы попить, - слабым голосом попросила жена. – Ты сам съешь, ты работал… И завтра идти… Ты кормилец наш…
«Монгол» сел на край деревянной самодельной кровати, искусно сработанной еще дедом. Устало опустил голову.
- Я ел сегодня. На работе кормят нас.
Игнат посмотрел в глаза жене. Взял в свои мозолистые руки ее маленькие холодные ладони. Ком застрял у него в горле,