Монгол

врачи подозревают у него рак легких, хотя врачи и не уверены в своем диагнозе малоизученной болезни, и послали результаты анализов в Киев, в республиканскую больницу.
Заступал «Монгол» на дежурство сутки через двое. Снова монотонно потянулись дни, казалось, время остановилось от своего давящего однообразия и скуки. Сегодня Игнат заступил на дежурство, как обычно в шесть вечера. Обошел угольные склады, проверил замки и контрольные подписи на воротах.
Была глубокая осень, хотя погода еще стояла солнечная и теплая. Только сегодня ночью резко похолодало, а под утро земля и лужи от откаченной из забоя воды покрылись хрустящей корочкой льда. Но утром снова взошло солнце еще яркое и ласковое. К обеду лед на грязных, размешанных колесами большегрузных самосвалов лужах растаял, словно и не было его совсем. Но к вечеру небо заволокло низкими свинцовыми тучами. Вместо приветливого теплого юго-восточного ветра подул северный, холодный и колючий, пронизывающий насквозь замасленную, пропитанную угольной пылью, телогрейку. В воздухе запорхали снежинки, смешанные с крупным, холодным дождем. При каждом резком порыве ветра, обледеневшие тяжелые снежинки шумно хлестали по промокшей, от мороза покрытой ледяной коркой, телогрейке. Игнат завершил обход, посмотрел на свои трофейные, еще с войны, ручные часы: двадцать минут седьмого. Обычно он делал обход за сорок минут. Совсем стемнело. Жалобно и протяжно поскрипывал под порывами ветра электрический фонарь над центральными воротами склада. Луч, светя, прыгал и метался в стороны, повинуясь разыгравшейся непогоде.
Игнат открыл сторожку, которую никогда не замыкал, только вставлял замок в приваренные скобы. Зашел, снял насквозь промокшую телогрейку. В сторожке тепло. Приятно дышит жаром раскрасневшаяся от непогоды печка-буржуйка. Ее растопил ушедший сменщик Васька Луценко или «Поп», как его все называли, даже в глаза. Луценко под шестьдесят, он вернулся с войны без кисти на левой руке, и с первых дней после восстановления шахты он работает здесь сторожем. Все, даже начальник шахты Голованов знали, что Васька верующий. Даже Библию читает, а на религиозные праздники ездит в соседний поселок, в единственную в округе действующую церковь. Парторг пытался убедить Луценко во вреде «религиозного опиума», хотя Васька и не состоял никогда в партии. Но потом даже парторг привык и «махнул рукой», не стал обращать внимание. К тому же, как работник Луценко был очень добросовестный и исполнительный. Не пил не только на работе, но и вообще, что в их поселке и на шахте было очень редко. Даже не курил.
«Монгол» развесил телогрейку на специальные крюки-сушилки в виде креста рядом с печкой. Их смастерил, ловко орудуя одной рукой Луценко специально для просушки мокрой одежды. Игнат налил из законченного алюминиевого чайника, стоявшего на краю печки, кружку дымящегося кипятка. Достал из принесенного узелка черные сухари, сахар рафинад, стал пить чай, обжигаясь и прикусывая сухари и сахар.
Непогода усиливалась. Порывы ветра с силой и злостью били в железные стены вагончика – сторожки. В единственное небольшое окошко хлестали обледеневшие снежинки. Казалось ветер хочет найти брешь, проникнуть в тепло, к жарко горящей печке, но не найдя пути, ветер на несколько секунд затихал. Становилось тихо, только слабо слышный жалобный скрип фонаря над воротами склада. Только несколько секунд и ветер бил еще с большей силой и злостью в железные стены сторожки.
«Монгол» попил чай. Налил немного кипятку в кружку, чтобы сполоснуть от остатков раскисшей заварки. Выплеснул воду в ведро под пузатым зеленым умывальником, прибитом к стене. Мельком глянул в круглое зеркало, висевшее над умывальником, тоже найденное и выпрошенное где-то в конторе и приделанное к стене Васькой «Попом».
Незнакомое чужое лицо глядело на Игната:
- Неужели это я ???
Седые, сильно поредевшие кудри, темное пропитанное угольной пылью лицо с глубокими паутинками морщинок. Небольшой, чуть с горбинкой нос и только азиатский разрез, и блеск черных глаз под густыми, черными бровями остались как в молодости. Игнат провел рукой по недельной седой щетине.
- Монгол! Настоящий монгол! Чингиз! – проговорил он и улыбнулся, еще больше собрав паутинки у глаз.
Игнат был грамотным, но читать и писать  не любил, как это обычно делали сторожа, коротая долгие часы ночных дежурств. Даже книги были видны в тумбочке, стоявшей рядом с больничным топчаном, на котором они отдыхали. «Монгол» прошел несколько раз по сторожке взад, вперед, прислушиваясь к вою ветра за стенами вагончика. Подошел к топчану, сел, машинально открыл тумбочку. Писать сыну письмо, как он часто делал на очередном дежурстве, не надо. Он писал вчера дома. Бросил сегодня в ящик, когда проходил возле почты по дороге на работу. Игнат взял первую, верхнюю книгу.
- Библия. Книга священного писания Ветхого и Нового Завета, - вслух прочитал он на первом титульном листе. – Васьки «Попа» литература, с усмешкой подумал «Монгол». Открыл наугад. По две ровных колонки текста на каждой странице:
«И сказал Господь Моисею, говоря: выведи злословившего вон из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и все общество побьет его камнями…»
Игнат, выросший в годы Советской власти, Библию не читал никогда. Не мог сказать, чем отличается Ветхий Завет от Нового. Отношение к религии у него было нейтральным. Все церковные книги он считал одной – Библией. Он не подшучивал над Васькой «Попом», как большинство мужиков на шахте. Даже не по злому: просто многие считали, религия – это совсем не мужское, скорее женское, старушечье дело. Он ничего не сказал Ваське, в отличие от их третьего сменщика, который ходил жаловаться к начальнику охраны, когда «Поп» повесил в углу вагончика – сторожки маленькую икону.
- Пусть верит. Это его личное дело, - подумал он.
На фронте, когда смерть не раз дышала в лицо своим леденящим, сжимающим сердце дыханием он и сам не раз шептал:
- Господи! Спаси и сохрани!
Что тогда обсуждать Ваську? Он не навязывает «свою веру». Пусть верит. «Монгол» перевернул пожелтевшую страницу старой, видимо еще дореволюционной книги.
- «Левит», - прочитал он вверху посредине между двумя такими же, как и на предыдущей странице, столбцами текста. – Кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти.
Сердце Игната невольно сжалось, он продолжал читать: «Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать тоже, что он сделал. Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб, как он сделал повреждение на теле человека, так ему должно сделать» (Ветх.Завет Левит 24 : 13 – 20).
Игнат поднял глаза от текста. Закрыл Библию. Смутное беспокойство и тревога сдавили его сердце и уже не отпускали. «Монгол» раскрыл сторожку. Порыв холодного ветра ударил в лицо, обжигая снежинками-ледяшками. Боль железным прутом пронзила легкие. Перед глазами поплыли черные круги. Игнат опустился на порог, вытянув ноги в кирзовых сапогах. С трудом, преодолевая дрожь в руках, свернул самокрутку. Прикурил, закрывая огонь от ветра ладонями. Сознание медленно прояснялось. Дыхание восстановилось, только где-то в груди хрипы при каждом вдохе и выдохе. Он докурил самокрутку, выбросил окурок, тут же подхваченный порывом ветра. Встал, вошел в вагончик, прикрыл дверь. Подошел к топчану, положил Библию на место в тумбочку, только теперь в самый низ, под другие книги, устало прилег на топчан. Что так взволновало, встревожило старого солдата? Неужели эти несколько строчек из «Священного писания Ветхого Завета»?
Игнат лежал с открытыми глазами, глядя в потолок и память, не стирающаяся память снова перенесла его мысли назад, в далекое Сторожевое, затерянное где-то среди раскисших осенних дорог. В самом центре России, в страшную зиму сорок шестого года…

Глава 4

Ранняя и очень морозная зима. В конце октября выпал первый снег. Ночные морозы сковали пруды черным панцирем льда. Это было не редко в их крае, но обычно первый снег не лежал долго, таял. Во второй половине ноября северный ветер менял направление на юго-западный, который всегда приносил с собой тепло. По небу ползли черные косматые тучи, из которых шел уже дождь. Но в тот год к середине ноября морозы усилились. Холодный, злой северный ветер не менял направление. Солнце не успевало нагреть землю за недолгий ноябрьский день. Даже если днем небо заволакивали снежные тучи, солнце будто стыдясь, что не может помочь людям, пряталось в их густые черные кудри. К вечеру ветер стихал, небо расчищалось и большой, но уже совсем холодный солнечный диск прятался в багровом морозном зареве на долгую, холодную ночь. В декабре подули ветра, перегоняя снежные заносы, засыпая расчищенные людьми, работавшими на пределе сил, дороги и тропинки. Злобно скулила пурга в трубах домов. По стеклам окон секли снежинки, вырванные ветром из белого снежного покрывала.
К новому году почти у всех сельчан кончилась мука. По селу пошел пущенный кем-то слух, что в колхоз пришло зерно с хлебородной Украины, но его не раздают людям, берегут к весеннему севу. Люди выдавали желаемое за действительное. На Украине  голодали в тот год так же, как и вся страна. Беда не приходит одна: вместе с голодом в село пришел холод. Кончались дрова. Колхозники не успели из-за полевых работ и короткой дождливой осени заготовить их в достаточном количестве. Обычно этим в селе занимались в октябре-ноябре. Но необычно холодный ноябрь и лютый ветреный декабрь забрали все запасы, а ехать в лес на заготовку у голодных людей просто не было сил. Кто-то даже начал пилить по ночам яблони из колхозного сада. Но приехал уполномоченный с района собрал всех в клуб-церковь, провел разъяснительную беседу, зачитал, сколько лет свободы, стоит каждая спиленная яблоня и случаи вырубки сада прекратились навсегда.

*   *   *

В семье Сухановых, благодаря хозяйке, умевшей готовить, казалось из всего весьма съедобные блюда, запасов хватило до февраля. Игнат догадывался: Антонина отрывала от себя, чтобы больше досталось ему и детям. Хотя это грустно звучало больше. В декабре они съедали восемь картофелин в день, в январе шесть. В людях теплилась надежда, что Советская власть не забудет, не оставит их одних наедине со страшной голодной смертью. Колхозники успокаивали себя слухами, что скоро хлеб будет, его обязательно привезут. Не могут их забыть. Но засуха и неурожай были на большей части огромной страны, и Запад с помощью не спешил, успокаивая обещаниями, а если и приходило продовольствие, то в первую очередь в Москву, в большие промышленные города. Что для страны Сторожевое? Крошечная точка даже на карте области.
Первой слегла Антонина. Она упала в голодный обморок, когда варила вечером «пайковые» шесть картофелин и два куска кормовой свеклы на ужин. «Монгол» на улице возле дома колол дрова. В топку шло все, даже сарай, ставший ненужным из-за отсутствия живности. В деревне исчезли даже собаки. Николай раздетый выбежал на улицу.
- Папка! Папка! Мамка умерла!
Игнат выронил топор. Ноги подкосились, словно ватные. Чтобы не упасть, он ухватился за сбитый из досок «козел», на котором пилил дрова. На чужих, дрожащих ногах, держась за стену, забежал в дом.