1.19. Октябрь в Царском селе

шинельник, хоть и опёрся на винтовку, не прожевал остальные буквы.
  - Спирт, лекарский, с лазарету, - помог бескозырка.
  Егор понюхал, глотнул. «Рек-ти-фи-кат», - взбодрил службу заковыристой командой и покинул дворец последним защитником. Когда его юнкера, обиженно топоча, оставили оборону, он задержался: «Может, сложится вершащееся воедино?». Раскусил, что Зимний захватили человеки с ружьями, посланные волей другого оплота - Смольного.
  Егор был с трофеями. «Так и выходят в комиссары», - усмехнулся, сняв с мародёра просторный кожан. «Обыватели империи вправе на долю революции, но и нам надобно», - рассудил, шуганув выстрелом в лепнину потолка, подростков и девок, пировавших в зальчике. Рассовывая по карманам и подсумкам снаряжённые портсигары, фляжки, галеты, запасался выпивкой, куревом, жратвой, не полагая, что это и золото. Убегая, паренёк протянул часы-луковицу.
  Кромов шёл по проспекту, споря сам с собой до окопной ругани вслух. У Мойки - строем юнкера.
  - Далеко, господа? - крикнула женщина с тротуара.
  - Зимний пал, отобьём.
  Ещё юнкера.
  - Куда, господа? - поинтересовался Кромов.
  - На Смольный!
  Дама махнула белым платочком и взяла Егора под руку.
  Полурота пришлого Никито-Михалковского училища стала первым мятежом против новой власти, но заплутала, и про город Петроград в 17-ом году у поэта сложились те самые строки, а дама с набережной превратилась в женщину с искажённым лицом.
  Первым советским вечером они прогулялись по падшей столице. Протянула ладошку нищенка.
  «Троцкий подаст», - бросил Егор.
  У Смольного узнали, что подавать обязан Ленин, открывшийся только что вождь. Фигурки в пиджачках и френчах, витийствовавшие от античных колонн второго этажа, не казались грозной силой. Но с другой стороны - вообще никакой. Вооруженная гурьба внимала.   Где-то внутри прятался дьявол. Егор вклинился в толпу и выбрался живым.
  На Невском казалось, что революция взяла Зимний и спряталась. У лошадей Аничкова моста долговязый, наголо бритый и с больным лицом, декламировал: «Левой, левой, левой!».
  «Убить что ли?», - подумал Кромов. Он сдал Зимний с початой обоймой - застрелил гипсового херувимчика. «Ныне надо бить первее первых, - постиг офицер, - воткну пулю в оратора и выскользну из германской, революции и неотвратимой междоусобицы».
  Сокрушался потом: «Снял бы горлопана, глядишь, не разгулялось. Если б каждый, немедля, одного своего порешил, так оно и вышло бы».
  Оставив давшей приют женщине пригоршню червонцев, а на память «мародёрский» портсигар, Егор выбрался из Питера в Россию, где гулял крестьянский бунт, забродивший на злом самогоне.
  «Земля и воля по справедливости не делятся», - знал твёрдо.

***