1.21. «Ещё по одной», или Разорвать цепочку

«Dar po vena» («Ещё по одной»), или Разорвать цепочку

Не нахамив России, не станешь настоящим европейцем
Степан Орлец

- Один песок вместо пива, полный песец, - ругнулся Чумаченко.
- Странно, что вслед за пивом, у них и он не пропал, - подметил Четвёртый, который тщетно пытался завершить корпус своего института, заложенный ещё Сталиным.
- В советской дурости они Кремлю пока покорны, - резюмировал Кромов, - но уже отгородились от Москвы собственным временем.
- Проглотим эстонский «Та-лл-и-нн», решат, что можно всё, - обострил Чумаченко.
- Что за «Балтия» такая? - выпятился Обух.
- Это по-ихнему, - был миролюбив Четвёртый.
- Все прибалты говорят на одном языке, мне непонятном, - распорядился генерал.
- Два слова ты знаешь, - поддел Чумаченко, - «сарканас стрельниеку».
- Sarkanas latviešu strlnieki, - с педантизмом полиглота поправил Четвёртый, - наёмники большевиков.
- Знаю ещё - Padomju Latvija, которая забыла, что бывшая колония.
- Здесь были российские губернии, - просветил генерала Кромов. - И Америка это признавала.
- Тогда её мало кто признавал, - расхохотался Чумаченко.
- Я за самобытность, но какого Кандагара, обращаясь ко мне, лопотать по-своему, - вернулся в лингвистику Обух. - Не Тарту, Даугавпилс, но Юрьев и Двинск, - резал. - И Грюнвальдская битва была не под Жальгирисом, а при Танненберге.
Вояка знал Прибалтику как возможный театр военных действий, считая эти земли естественным продолжением России.
Друзья стояли на втором ярусе пляжного павильона. Ветер играл песком на дощатом помосте бывшей пивнушки.
- Даже чайки надсаживаются с акцентом.
- Есть и родные интонации.
- Первые политэмигранты.
- В случае чего драпать надо сюда, - сказал Четвёртый, просчитывая варианты.
- Здесь будет 1-ый Прибалтийский фронт, - отчеканил Обух. - Солдатам до душмана - местный или беглый русский.
- Тогда на Украину, - Чумаченко вспомнил свою фамилию.
- Где 1-ый Украинский станет давить бандеровцев.
- Я в детстве считал, что «бандеровец» от слова «банда», - рассмеялся Кромов.
- Ты и в Галиции сражался? - поддел Четвёртый.
- Не успел, отец рождаться в тыл отправил. Первая моя война была с Берией, самая искренняя.
- Выбор внутри Союза невелик, - констатировал Чумаченко. - Эх, не был бы «Остров Крым» фантазией Васьки Аксёнова.
«Тавриду надобно немедленно изъять у хохлов», - постановили дружно. «Следующим летом займёмся, - решили, - а в нынешнее мирно отметим двадцатилетие похода на Карлсбад».
«Полуостров, сами себя реабилитировав, прибирают к рукам татары», - подумал Кромов. Прибалтику он любил: «В июле море ещё холодное, в августе - уже холодное, не надо суетиться с пляжем». «Жара, - говорили, - плюс семнадцать».
Народ приноровился загорать в дюнах, охраняющих от ветра. Сейчас здесь расположилась компания астраханцев.
- На Волге солнца - больше, воды, пожалуй, тоже?
- Какой-то чин-хрен решил, что рыбаки отдыхают тута, - объяснил Засольщик. - Воблу с собой привезли, ихняя рыбёшка больно специфическая. С пивом чуть не пролетели, но смогли, - показал на канистры в теньке.
- Тёмное курляндское, - уважительно произнёс Чумаченко.
- У нас обком, едригомать, точки выжег, - взъярился другой волгарь.
- И здесь пока не открыли все пивнушки, чтобы оккупантов зазря не поить, - рассмеялся Четвёртый, а астраханцы глянули на него с недоумением.
- Дюны - хорошее место, - польстил Чумаченко. - Задрыхнешь на песке, а утром морской туман - на похмелку. Так и просидите отпуск?
- Прошвырнулись по Риге, центр - городок в табакерке.
- А местные? - спросил Четвёртый.
- Чё с ними такое? - не поняли трудяги моря.
- Погода завтра какая-нибудь устоится или будет сплошная Прибалтика? - вслух подумал Кромов.
- С их климатом нелегко построить независимость, - сказал Чумаченко.
Юрмала - много песка и немного воды над ним. Гуляя по бесконечному пляжу, можно любоваться Моонзундом, где в 17-ом русский флот под флагом адмирала Валентина Пикуля утопил немецкую армаду, не дав придушить разгулявшуюся в Петрограде революцию. Тогда не знали, что германцы спешили на помощь Ленину, которого в ту пору в России не было. Почему-то раздражала река Лиелупе. В древности её берега раз в год покрывались цветущим папоротником. От дурмана пошли буйства на Янов день. Ligho-Jahumg - праздник национального безумия.
- Часть прибалтов унаследовала от немцев и шведов вполне европейские лица, что позволяет использовать их в кино, - размышлял Четвёртый, - сбегут, кто будет играть американских бандитов, британских королей и советских шпионов?
- Надо было их, а заодно поляков с чехами, на кириллицу посадить, чтобы не корчили европейцев, - выдал Чумаченко.
- Не вам судить, - суя газету, вмешался господин с раскладного стульчика, - дикие ещё.
- Я не говорить и не читать по-прибалтийски, - вежливо отказался Обух.
- Мы лапотники?! - скрестил руки Чумаченко. - Сами-то давно в постолах топали?!
В киоске - та же газета на русском, через всю полосу: «Чемодан - вокзал - Россия!».
…Пансионат построили лукаво. Внешне - глухие стены, таившие, что происходит внутри, обособленный парк выводил к морю, к прибою и гулу сосен, которые гудели всё смелее.
«Хитрованы не начинают отдых с променада», - улыбнулся Кромов, увидев у бара Трепасто. Родственник прибыл вечерним поездом, шепнул, что боролся за пост: «Всё валится, но за финишем последует старт».
Официантка поставила на стол бутылочки с минералкой.
Трепасто навалился на стойку: «Разыграем сценку из классики мирового кино? Пароль «Some like it hot».
«Некоторые любят погорячее», - подмигнул Кромов.
Барменша подняла брови: «Фильм теперь называется «В джазе только лимонад».
Трепасто выдвинул из бумажника уголок зелёной купюры.
За «Riga Balzams» в кофейнике и «Kristal Dzidrais» с этикеткой «Kemeri» чаяли судьбы страны. Вышли проветриться. Астраханцы добрались до местного самогона, рыская, узнали новости: «Дома татары прорезались, здесь какие-то латыши из щелей».
- Это их родные…, - начал объективист Четвёртый, но в ответ раздалось: «Ну, а в дюнах у нас всё спокойненько».
Союз - в периоде полураспада. Первыми выступили казахи, узнав, что русские построили им город Верный, притащились туда бунтовать. Узбеки и таджики поняли, что живут не в Средней Азии, а - в Центральной. Азербайджанцы разглядели, что братья-турки не дорезали армян, но и те что-то вспомнили. Словом, буянили все.
Тыку материализовался у киоска. Развернул газету, скликавшую на «Балтийский путь», запахнул и ушёл читать в дюны.
- Не слабонервничай, - откопал его Трепасто и налил из походного погребка. - Отпуск, как долгая дорога церковный пост, партийные запреты разрешает.
- Что-то Тыку не в себе? - поднял брови Кромов.
- Мы в своей стране, в СССР, а он в чужой республике.
…«Любой монумент свободе стремится в небеса», - подумал Николай Кромов.
- На верхотуру обязательно вскарабкается какая-нибудь баба, - сказал вслух.
- И получается памятник интернациональной ведьме, - подыграл Чумаченко, которому почему-то не попадались совсем непьющие подруги. Было дело, романтически собутыльничал с рижанкой, подхватив от неё…слово «фетка». Любовница уродилась латгалкой: «Мы считаем себя немцами, а Letten нас - никем». При независимости вошла в оппозицию, выбилась в депутаты и… ассимилировалась. Но Чумаченко стали обильно издавать в Латвии.
…Над Ригой поплыл колокольный звон. Люди с тротуаров шагнули на мостовую, взялись за руки, сомкнув Таллин и Вильнюс. Образовался город Талригвил.
Суверенитет объединил детей лесных братьев и внуков красных стрелков, диссидентов и партийных активистов, училок и шпану. Замерли рядком курляндцы и лифляндцы, курши и земгалы, ливы и полноценные финны. На юге виднелись жмудь, а на полуночь - эстляндцы, чудь, сету. Все вместе - ливонцы, балты, прибалты, помёт тевтонов, шведов-датчан, немецких баронов, русских солдат и чиновников.
Поляк протянул пятерню татарину, истинный еврей - музейному караиму. С белорусами смешались литвины, с украинцами - малороссы и даже хохлы, а по соседству - балтизированные и просто русские. Изредка в цепочке попадались пока мало кому известные: литовцы, латыши и эстонцы, и вовсе неведомые - «латвиеши», «летувяи», «эстласед».
Застыли тылом к Кремлю, лицом на Запад, куда уже полвека со своего пьедестала взирала в надежде дородная Милда, Родина-Мать с грубым лицом рыбачки и подёнщицы. И люди на мостовой видели её глазами Бранденбургские ворота, а за океаном - небоскрёбы Манхеттена. Маленькая национальная идея на три скромных народа.
Шагнули к свободе католики, протестанты, униаты, православные, нововеры, вынужденные атеисты. Кто крестился на Милду, кто - на шпили и купола храмов.
«Возьмёмся за руки, друзья», - с милым акцентом пели от Таллинна до Вильнюса, пели и на чистом русском от Вильны до Ревеля.
Раскосо оторопели на тротуаре калмыки, только что сбросившие местным бандитам вонючие верблюжьи шкуры, начинённые пакетиками с дурью. «А я ей дыньку по дешёвке толкнул», - киргиз из Чуйской долины указал на толстую тётку с сумками у ног. Домохозяйка возвращалась с рынка, увидела очередь и влезла, её объём сделал цепочку визуально устойчивей. Базарные щурились неодобрительно, но всё же зааплодировали: «Хороший намаз».
По настоянию Обуха, на борьбу за единство страны компания выступила от памятника пресловутым сарканасам, других союзников не было. По вагонам электрички шастали крепыши, чрезмерно похожие на курортников, но не доехали, наверное. На любой подвиг всегда найдётся посторонний. Неожиданно у изваяния появилась Барменша. Латышка прикинула, что при независимости её заведение зачахнет. До того как овладеть баром, Эльзи торговала водкой. Турнули за вредительство коренным - продавала пьяным латышам, но не русским.
Цепочку решили рвать у монумента Свободы. В баре возбудились все: «Если человек 50 выйдут и разбегутся, «Балтийский путь» останется недостроенным». Лишь Трепасто был против: «Я, конечно, комсомолец, но отнюдь не доброволец. Всё вершится в кабинетах. Надо отдать Латвии - Псковщину и Тверскую область, Эстонии - Новгородскую и пол Ленинградской, а Литве - Калининград. Это изменит их демографию».
Утром дамы объявили, что у них свой Лиго, до распада Союза успеют прокатиться на катере по дурацкой Лиелупе.
- До вечера продержитесь, а там и мы подгребём, - пообещала Татка.
- Вечером - на стриптиз, - сделала губки Трепастиха.
В СССР русские строили коммунизм, кавказцам позволялось подворовывать, чучмекам - подторговывать, а прибалтам разрешили стриптиз.
- Янтарные девушки голыми титьками, - воодушевился Чумаченко.
- Янтарь, что суют туристам, украден из карьеров под Кёнигсбергом, - опошлил Четвёртый.
Активист из Питера, болотный, как всё в этом городе, рвавшийся разобрать «Балтийский путь» на составные звенья, с похмелья был не в состоянии. Кто-то покрутился на платформе и исчез. К Милде они угодили впятером.
- Вечно, Кромыч, ты нас втягиваешь, - для порядка поворчал Чумаченко. - То в Судетах захватываешь первый попавшийся город, то устраиваешь в центре Кабула рыбалку со стрельбой и вертолётной атакой, теперь ставишь в хоровод.
- Пора! - скомандовал Николай. Четвёртый и Чумаченко приняли под ручки Барменшу.
- Столько живых мишеней и не стреляют, - успел разочароваться Обух.
Друзья вросли в цепочку, а в кульминацию