Снежные Королевы

слов зарезал бы обоих, ровно за столько, сколько бы понадобилось, чтобы достать кинжал и нанести пару выверенных ударов, - они ведь, ножи, у «махмудов» всегда под рукой. Если бы, конечно, ему удалось их догнать.

... Потом мы разъехались в разные стороны, - она на юг, - сначала на неделю в Махачкалу, а потом в горы, я - на свой любимый Дальний Восток. По возвращении с берегов Амура, обладая, как уже говорил, изрядным авантюризмом, соскучившись по жене, - дело ведь молодое, - решил её навестить в горах Южного Дагестана. Об этом своём желании сообщил тёще в присутствии Валеры, мужа Ольгиной подруги Лены. Валера был в отпуске и, загоревшись идеей побывать на Кавказе, он попросился ехать со мной.

Вдвоём было веселее, да и безопасней, ведь предстояло добираться до высокогорного аула, хотя, впрочем, о какой-либо опасности я тогда не думал и обратно километров сорок добирался пешком в одиночку безо всякого опасения стать заложником или рабом. Сейчас решился бы повторить тот маршрут только на бронетранспортёре под охраной взвода солдат и парочки барражирующих вертолётов прикрытия.

Потом тёща опять всё обернёт на свой манер: с удивлением узнаю, что Валеру я, который на мировом конкурсе ревнивцев был бы вне конкуренции во всех номинациях, уговорил поехать в качестве чичисбея, хранителя верности моей жены, чтобы он денно, а главное - нощно, отбивал атаки пожелавших её красивого тела. Надо сказать, что Валера и сам был молодым симпатичным мужчиной и евнухом отнюдь не был, так что в такой роли, если бы я об этом задумывался, не должен был рассматриваться ни при каких обстоятельствах, поэтому тёщина "чичисбейская" теория не выдерживала никакой критики.

... Добирались мы больше суток. Просидев из-за задержки рейса ночь в аэропорту, долетели до Махачкалы на самолёте, оттуда на попутном "жигулёнке" доехали до Дербента, на рейсовом автобусе вверх по Самуру (я ещё шутил: "С берегов Амура да на Самур - ну кто ещё на такое способен, чтобы с любимой женой хоть недолго побыть") до Ахты, откуда сначала пешком, а потом на попутном "УАЗике" вместе с каким-то местным начальством до кишлака Хнов, зажатого среди абсолютно голых чёрных гор.

Хоть и был поздний вечер, Ольгу в лагере мы не нашли, - она принимала горячие ванны в известных равнинным россиянам ещё с лермонтовских времён естественных хновских банях, представлявших собой каменный домик с бассейном внутри, заполняемым горячей водой, непрерывно текущей из уходящей в гору трубы. Там же была и девушка Наташа, которая работала лаборанткой на нашей кафедре и несколько местных парней. Слишком поздно я заметил, что возле моей жены, словно осы у чего-нибудь сладенького, постоянно вьются какие-то друзья, тогда как подруг почти не было, даже свидетелем на нашей свадьбе со стороны невесты был почему-то парень, её однокурсник. Потом она, правда, утверждала, что на то была моя воля, хотя я вовсе не знал до своей собственной свадьбы, что свидетелем у невесты, - в мирное время, не на фронте, где женщины наперечёт, - может быть мужчина. Весь мой опыт свидетельствовал, - и я воспринимал это, как закон всемирного тяготения, - совсем о другом.

...Нам выделили палатку с двумя раскладушками. Следующим утром я сидел на одной из них, а Ольга лежала на соседней - она была большой любительницей поспать и могла заниматься этим вплоть до обеда. От нечего делать начал перебирать лежащие под моей раскладушкой почтовые конверты. Вместе с письмами Ольге здесь были письма для Наташи. Захотел определить по штемпелям на конверте, за какой срок доходят в эту глушь письма. Нашёл одно, но дата была смазана, не разобрать, поискал другое, - к тому времени я их написал уже штук пять. Вдруг на глаза попалось адресованное Ольге, но не моё. В обратном адресе значилось: Махачкала.

Знал, конечно, что читать чужие письма, - нехорошо, но тогда по наивности полагал, что принадлежащее жене и моё тоже, и секретов от меня у неё нет, поэтому, ещё ничего не подозревая, достал из конверта исписанный мелким почерком листок, вырванный из школьной тетради в клеточку.

Письмо было от какого-то Алика. В восторженных тонах он вспоминал их недавние встречи в Махачкале, а в конце, вместе с обычным в такого рода сообщениях "крепко целую", пообещал, что обязательно, и много раз, сделает это опять, как прежде, когда они снова будут вместе.

Ревнивые мужья, каковым на протяжении многих лет считала меня бывшая тёща (да и по сию пору наверняка считает и все последующие события в нашей совместной жизни связывает именно с этими моими качествами, - Ольга, воспользовавшись тёщиной легковерностью, когда говорят гадости о других, не её дочках, конечно, всячески поддерживала свою мамашу в этом её мнении, - чтобы оправдывать своё наилегчайшее поведение), даже при получении гораздо менее очевидных доказательств измены (вспомните Отелло - платок - тьфу!), задав необходимый вопрос, - молились ли они на ночь, - более не мешкая, приступают к удушению своих жён, чтобы никогда уже их посиневшие, выпавшие наружу лживые языки не произносили лживых же признаний в любви. Иногда случаются ошибки, правда, как было, например, в рассказанной Шекспиром трагедии, где это выяснилось после того, как по телу жертвы необоснованных подозрений отбегали предсмертные конвульсии, но это уже "издержки производства".

Не так поступил я, хотя поначалу совершить это действие тоже хотелось. Дождался, когда жена проспится, и, показав исписанный листок, спросил, как это письмо трактовать. Она сначала растерялась, задёргалась, но очень быстро взяла себя в руки, и объяснила, что её и Наташу обучали езде на лошадях совсем юные дагестанские юноши, можно даже сказать наивные мальчики, лет по восемнадцать-девятнадцать (из её рассказа как-то так выходило, что она, двадцатилетняя, чуть ли не в матери им годится), один из которых чего-то себе вообразил и даже прислал это злосчастное письмо (адрес свой, однако, она не забыла ему дать). Ишь чего, дескать, захотел, да как он посмел подумать, что она, замужняя женщина .... При произнесении этих речей она плакала так убедительно, такими настоящими слезами, что мне стало почти стыдно за свои подозрения, небеспочвенные, правда, ведь в письме недвусмысленно говорилось, что как минимум поцелуи уже "имели место быть", и не только в мечтах. Послание от якобы конюха Алика, едва оно снова попало в руки адресата, было мгновенно изорвано на мелкие кусочки и развеяно по ветру.

Считаю тот момент ключевым в своей жизни, - достаточно было взять то письмо с собой и уехать в тот же день от этой лживой женщины, подав заявление на развод по приезде домой, и ничего бы из изложенного ниже не было, - суд развёл бы нас за пару минут, ознакомившись с его содержанием, а я так бы никогда, наверное, и не узнал, насколько низко может пасть человек.

"Лошадиная" версия получила потом подтверждение, - когда были проявлены слайды. На одном из них в кавалерийском седле восседала Ольга, которая довольно и, я бы сказал, интимно, взирала сверху на фотографирующего.

Эта история "с географией" получила два продолжения, одно из них для меня трагическое. Уже когда настало время жене возвращаться домой, вдруг пришла телеграмма с таким текстом: "Выезжаю через неделю тчк Оля", отправленная...из Махачкалы, куда она не должна была заворачивать по определению. Первая моя вполне логичная мысль, - не такой уж он наивный мальчик, этот Алик, коли, уговорил её остаться с ним на целую неделю, чтобы уж нацеловаться вдоволь. Необыкновенно расстроенный, выпил бутылку вина, и, распалив себя, шарахнул кулаком по доске, - я занимался каратэ и уже готовился приступить к ломанию досок рукой. Доска, а вернее, дверь в ванную в нашем общежитии, выдержала, зато сломалась косточка на правой руке, - на целый месяц её пришлось заковать в гипс.

Только потом выяснилось, что по просьбе жены, телеграмму из Махачкалы (от первого лица!?) давала Наташа, попавшая в какую-то передрягу, поскольку она не знала, что в одну комнату с чужим мужчиной заходят женщины совершенно определённой репутации, - а на Кавказе это знают особенно хорошо, - и поэтому, для разбирательства дела о попытке её изнасилования спустившаяся с гор раньше других, так что никакой необходимости ломать себе руку у меня не было. Надо здесь сказать, что в подтверждение положения, что худа без добра не бывает, из этой своей травмы вскоре я извлёк максимум пользы: на месяц, так пригодившийся впоследствии, продлил срок аспирантуры, мотивируя тем, что утратил способность писать свою диссертацию, что, мягко говоря, было не совсем правдой.

Другое, менее лицеприятное продолжение, стало мне известно, к сожалению, уже после нашего развода. Руководитель тех давних работ на Кавказе, моя хорошая знакомая с литовской фамилией, которую один пересмешник с нашей кафедры переделал в "Целовайте", поведала мне, что в Махачкале, чтобы убежать пораньше с работы, - на конюшню, видимо, торопилась, - совсем, как резидент иностранной разведки, Ольга вырвала и унесла с собой из геологических фондов несколько листов отчёта с грифом "секретно", который был ей выдан для переписывания необходимой информации.

Это уже было преступлением, и "Целовайте" с трудом удалось замять конфликт, хотя протокол был составлен, и где-то до сих пор, наверное, лежат бумаги, в которых написано, что некая О.Добрякова совершила попытку кражи секретных документов, вовремя пресечённой бдительной службой первого отдела. В тридцать седьмом году практически сразу после этого события я стал бы вдовцом и, как "чесэир", - член семьи изменника Родины, - тоже репрессирован. Вся семья лошадиного инструктора Алика, обвинённая в шпионаже в пользу Турции, была бы истреблена до последнего колена, да и ближайшим их родственникам пришлось бы, наверное, сменить махачкалинскую прописку на верхоянскую. "Спасибо партии и правительству", что подобную практику со временем упразднили, и мне, избитому и подписавшему, - а куда бы я делся, и не таких обламывали, - признание в работе на разведки нескольких стран, так и не довелось, к счастью, у подвальной стенки ждать выстрела из нагана в затылок.


День четвёртый


Предупреждений с небес больше не было, - "караул устал" кричать: "Караул, тебе изменяют!". Да и Ольга, похоже, после нескольких серьёзных "проколов" вроде бы остепенилась, а следующим летом у нас родилась дочь.

В тот самый день, когда появилась на свет Маша, я находился в сотне метров от маяка мыса Бринера на Японском море, ночью разбудившим нас своим рёвом из-за тумана, - через дюжину лет после сего события этот маяк был изображён на тысячерублёвой неденоминированной купюре. О сем знаменательном для меня факте узнал только через день, получив в этой глуши телеграмму с таким текстом: "Поздравляем рождением дочери-красавицы".

...Впервые увидел Машу только, когда ей исполнилось пять месяцев. Она сразу признала меня за своего, - стала мне улыбаться. Ольге ещё надо было доучиваться последний год, поэтому с дочерью возились по очереди, даже мою маму на месяц из глубинки вызывали, благо она уже была на пенсии.

С Дальнего Востоке я вырвался