Степень сжатия

изменился, и знала это, и чувствовала мудрым, вековым женским инстинктом его жена!
Вот и сейчас, если бы Сашенька мог отвлечься от дороги, и понаблюдать за Светланой, он увидел бы, что она, разумеется, не спит, а внимательно, как и он, следит за причудами и вывертами ночного шоссе, время от времени бросая пристальные взгляды на него, не спит ли?
В темноте он промахнулся мимо нужного ответвления, понял это, увидев знак, отмечавший въезд в поселок Спас-клепики, развернулся. Возвратился на три - четыре километра, свернул там, где надо. Еще минут двадцать петлял по узенькой лесной дороге, въехав, наконец, в  деревню, которая была финальным пунктом маршрута,  звонил Дмитрию, разыскивал нужный съезд, пробирался самым малым ходом по проселку, на своем сугубо «асфальтовом» автомобиле, и облегченно выдохнул, остановившись на освещенной площадке перед островерхим, двухэтажным коттеджем.
Сашенька вылез из-за руля в холодок глубокой сентябрьской ночи. Было очень тихо, при дыхании изо рта выходил пар. Он потянулся, размял суставы, поежившись, запахнул джинсовку, с наслаждением закурил, вдохнул дым вместе с прозрачным, осенним воздухом.
Воздух этот  был невероятно свежим, прямо полезным, съедобным, концентрированным! Его будто необходимо было разбавлять дымом, чтобы организм мог адаптироваться, казалось, иначе, от переизбытка свежести закружится голова…
Песчаный берег от коттеджа отлого спускался вниз. Там, внизу, в темноте, угадывалось озеро, а с боков близко к воде подходил сосновый лес. Далеко, на другой стороне, мерцали огоньки деревни.
Оглядевшись, несколько раз глубоко и вкусно затянувшись сигаретой, Сашенька ощутил приобщение к покою, к природе. Возникло то состояние, которое он в шутку называл, а про себя, всерьез считал «правильным».
Стоявшая рядом Светлана, похоже, испытывала аналогичные чувства. Из задней дверцы крехтя  выползал Семен, повидимому, несколько ошеломленный внезапным пробуждением, и еще не сообразивший где он, почему и зачем…
Дверь коттеджа открылась, и на крыльце, в желтом прямоугольнике электрического света, возник силуэт Дмитрия.
– Привет! – сказал он – Ну, вы ехали! На собаках, что ль? Мы уж ждать устали. Половина народу спит уже. Пробки?
– Конечно. Пятница же – ответил Сашенька.
– Ну, давайте, проходите. Только снимайте обувь, а то тут все в песке будет…

                                                               

                   Глава 9.Непонятки. Москва. Сентябрь 1984.

Хамон проснулся в совершенных непонятках. С минуту, он лежал неподвижно, пытаясь проанализировать причины, которые могли привести к их, непоняток, возникновению. Очень скоро, у него созрел вывод, что причины, существуют, что их несколько и что все они совершенно не хороши!
Первой обнаруженной причиной была головная боль. Боль не была особо сильной, но зато она была вязкой, горячей, обволакивающей, как расплавленная вулканическая магма. Да! Как вулканическая магма! Перед закрытыми глазами все было пульсирующе-красным, с черными вкраплениями, прожилочками,  будто эта самая магма текла прямо через лицо. Она текла мучительно медленно, и создавала совершенно невыносимый дискомфорт.        
Повидимому, вторая причина, была прямым следствием первой. Во рту, да и во всем организме, было  страшно сухо. Казалось, красный жар иссушил Хамона совершенно, глотни воды и зашипит! Но не это, не отвратительное физическое самочувствие было главным в его непонятках. Собственно, самочувствие нельзя было и непоняткой назвать, с этим все было как – раз понятно, и погано. Но существовала еще некая третья причина, которая была важнее и хуже двух первых.
Пробежавшись по цепочке вчерашних событий, он моментально обнаружил, что в ней сохранились далеко не все звенья. В памяти его отчетливо зияли черные дыры. Безусловно, именно эти дыры были главной причиной непоняток, мало того, их наличие вызвало страх. Страх этот стал разрастаться, подобно лесному пожару, и через мгновенье уже граничил с паникой.
Цепочка вчерашних воспоминаний начисто обрывалась, в сумерках, в каком-то скверике, кажется, недалеко от станции метро «Кировская», где они с Поручиком и Промокашкой пили из горла портвейн. До этого скверика он помнил все более – менее отчетливо, а вот дальше… дальше начинались нескладушки и провалы… и что-то было такое, как чувствовал Хамон, о чем, может лучше и не знать  вовсе, а лучше  просто взять и умереть, прямо сейчас, специально, что бы не узнать!
Вдруг, он сообразил, что даже не знает где находится! От этого открытия ему стало жутко настолько, что он рывком сел, спустил ноги с кровати и открыл глаза. Шар горячей лавы мотнулся в голове от резкого движения, как било колокола. Ноющая боль усилилась, зато, он обнаружил, что сидит дома, на диване. Сидит в одних трусах, а остальная одежда висит рядом, на спинке стула. Это несколько утешило его, но отнюдь не до конца, так как он был совершенно не в курсе, когда и каким образом он оказался здесь, это во-первых, а во-вторых, смутное и мучительное ощущение, что в  черных дырах памяти скрывается нечто очень и очень неприятное не оставляло его.
Хамон подумал, что, все-таки, это хорошо, что он сидит дома, на своем раздвижном диванчике с пролежанным поролоновым матрацем, что его босые ноги ощущают обшарпанный паркетный пол, а на стенах привычные грязно-желтые обои с каким-то невразумительным орнаментом. Безусловно, очень удачно и хорошо, что он оказался именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте…
Ладно – подумал он – надо подниматься!  И взялся за шмотки. Джинсы на коленях оказались в засохшей грязи, которую, впрочем, легко удалось отряхнуть. Следы той же грязи были и на ладонях. Смутившись, Хамон даже сжался от отвращения к самому себе. Он представил себе, как мог выглядеть давеча. Выходило, что бесподобно!
На рубашке он недосчитался четырех верхних пуговиц. Это уже было положительно интересно! На костяшках правой руки обнаружились ссадины…
Движимый любопытством, он направился в ванную, к зеркалу. Морда была, естественно, опухшая, но синяков не наблюдалось.
Хамон открыл воду, вытряхнул из пластикового стакана зубные щетки, сполоснул его под струей и жадно выпил три стакана воды подряд. Лезть под душ было лень, поэтому он просто почистил зубы, вымыл руки и лицо, затем опорожнил еще стакан воды, и почувствовав себя несколько лучше, вернулся в комнату.
Он открыл шкаф, тупо постоял, глядя в его недра, пытаясь сообразить, что ему там было надо, вспомнил, что надо какую-нибудь рубашку, потому, что на той ведь нет пуговиц, покопался в шкафу и ничего не нашел. Подумал, что вот же, надо же все же стирать иногда. Взял со стула рубашку с недостающими пуговицами и встал с ней в руках, думая, что надо бы пришить их на место и, что это недолго, что где-то должна быть в доме коробочка со всякими пуговицами, иголками, нитками, бабушкина еще… такая металлическая, из под конфет каких-то, что ли? Да, какая разница из-под чего?!
Он открыл ящик с грязным бельем. Бросил туда рубашку без пуговиц, извлек оттуда же джемпер, который был еще не особенно заношен и отправлен в «грязное» просто из барства. Вернулся в комнату, встряхнул джемпер, осмотрел, надел. Осмотрел сколько мог себя…  А чего? Нормально…
Одевшись, таким образом, Хамон отправился на кухню. Есть решительно не хотелось, тошнило, даже при одной мысли о еде.
Чаю что ли попить? Или не надо? Можно облеваться… Ну, и что? Ну, и ладно…
Он поднял с плиты зеленый эмалированный чайник, по весу определил, что он пуст, открыл воду, налил ее «на донышке», что б быстрее закипела, чиркнув спичкой, зажег плиту…
Он бестолково повертел в руках спичечный коробок, прочитал надпись «Балабаново», отметил, что «Балабановские» спички, не в пример, лучше всяких других. Крепенькие, с большими зелеными головками, одна к одной! И не ломаются, и зажигаются исправно, и ветром их задувает меньше, чем все прочие, толстенькие потому что.
Он так умилился спичками, что едва не прослезился. Потер глаза, и подумал, что надо бы причесаться, пока чайник закипает. Сделав два шага, Хамон снова оказался в ванной. Пару минут он занимался тем, что превозмогая боль, продирал щеткой дорогу в спутанной, длинной, до плеч шевелюре. Повыдирав, без жалости, изрядное количество волос, он, наконец, пробил щетке свободный путь. Теперь, несколько дней не мытые волосы, лежали, казалось, красивыми волнами.
Хамон, почти по - женски, мотнул головой, откидывая прядь со лба. Движение тут же отдалось болью в голове. Он  повернулся к зеркалу спиной и вышел из ванной.
Из чайника валил пар, крышка на нем подскакивала с противным звоном. Он выключил газ и взялся за заварочный чайник, старенький, с трещиной, но фарфоровый и китайский, с нежной розочкой на белом боку. Заварки там, само собой, разумеется, не оказалось. Подняв крышечку, Хамон увидел только слой сырых, слежавшихся чайных листьев, занимавших половину внутреннего пространства. Это ни сколько его не огорчило. Он налил в заварочный чайник кипятка, закрыл крышечку, снял с сушилки около раковины чашку, и подождав с минуту наполнил ее получившейся, бледно-коричневой, горячей жидкостью.
Стоя посреди маленькой кухни, он выхлебал, обжигаясь, мелкими глотками пол чашки «чаю».
Он пил и смотрел в окно. За окном, мокли под моросящим серым  бесконечным дождем тополя с грустными желтыми листьями. Над тополями и черной, блестящей крышей соседнего дома, низко висело безотрадное, непроницаемое, равнодушное небо…
На минуту Хамону показалось, что так всегда было, и всегда будет, но уже через мгновенье он понял, что  вовсе нет! Он вспомнил, что еще вчера было сухо, тепло и солнечно. От того и было такое празднично-веселое настроение, от того он, наверное, так и надрался…
Поставив чашку на стол, он пошел в коридор, пошарил по карманам висевшей на вешалке куртки, нашел мятую пачку сигарет «Пегас». Вернулся на кухню. Бережно расправил пачку, сосчитал сигареты, их оставалось четыре. Кстати! Он срочно обыскал карманы джинсов, нашел рубль бумажкой и шестьдесят пять копеек мелочью. Надо же! Удивительно, как много осталось!
Он спрятал деньги обратно в задний карман, вытащил одну сигарету, чиркнул спичкой, закурил. Курить не хотелось, дым казался невкусным, усиливал тошноту. Все же он затянулся несколько раз, погасил сигарету, заботливо убрал окурок обратно в пачку.
Чего я стою, как дурак? – подумал он. Выдвинул стул, сел, оперся локтями о стол, в несколько глотков допил оставшийся чай. Что же было вчера, а? Надо ж так… Эх!
Он неподвижно посидел еще с минуту, тупо думая о том, что «Надо ж было так», не поднимаясь из-за стола, протянул руку, взял заварочный чайник, и вылил в чашку все, что вылилось. Оказалось, даже больше, чем можно было надеяться. Так же, не поднимаясь, он дотянулся до громкоговорителя и повернул ручку. «Выступая в кремле перед членами политбюро ЦК КПСС, Константин Устинович Черненко особо отметил, что претворяя в жизнь  исторические решения 26-го съезда КПСС советские люди…» Хамон убрал звук…
Да, ну и дела! Сколько времени, хоть? Он поднял телефонную трубку, трижды крутанул диск, набирая 100. Голос механической женщины бесстрастно сообщил, что точное время 9 часов 44 минуты. С минуту он посидел в раздумье, потом набрал телефон