Руслан Маратович Мухамедьяров "Куда глаз хватает"

поднимаю её на руки и несусь дальше. Она говорит, что ей, во что бы то ни стало, нужно сфотографировать громадную сегодняшнюю луну с близи, но по держащейся на почтительном расстоянии луне она понимает – мы своим бегом толкаем небо вперёд. Я ставлю Татьяну на землю. Неведомо откуда берутся мост, метель и «пока я тебя не знала». Она пропадает. В мгновение ока я оказываюсь с Татьяной в детском саду в тихий час, наши раскладушки с накрахмаленным постельным бельём чуть ли не касаются. Около нас лежат дети, которым внешне, как и ей, лет двенадцать-четырнадцать. Сколько мне лет, я сказать не могу, ведь я нисколько не вижу своего тела. Она облокачивается на правую руку и заявляет, что я должен уметь целоваться. Снова несвязный переход – и я пячусь к Татьяниному дому, чтобы дождаться, пока в её спальне исчезнет свет, и я уличу, что она легла спать. Но к негожему удивлению обнаруживаю, что в стене её дома нет окна её спальни. Пробуждение ото сна всегда внезапно.
Под вечер, на работе, из-за труб и зданий появилось облако, которое вымахало до середины небосвода. Оно было так близко. Представлялось, что облако начинается прямо с земли, просто его не видно за трубами и зданиями. Вновь меня посетило нежащее ощущение, что небо касается земли в нескольких метрах от меня.
Ночное небо перед глазами – ржавеющее ведро: сначала при луне высветились облака, как окислившиеся края железа, затем стали высыпать звёзды, будто свет, изобличающийся в мелкие дырки на дне ведра.
Всё взмыло в воздух: чувства, мысли, взгляды. Но совсем недавно настала ночь, и всё неторопливо опустилось вниз. И до утра будет лежать без движения, без тени. Утром с туманом всё опять отделится от земли, но лишь на время. Ветер, почему ты не в состоянии разогнать моё всё?

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Спустя десять минут, как Вижу идёт к Невиделу, он чувствует холод. Сначала в коленях, затем в кистях и шее. Тут же от пруда доносится запах ила. Спуск до моста поперёк дороги над речкой становится отвесней. После моста, справа, возвышаются берёзы-левиафаны и тополя-левиафаны, на макушках которых неприятно шумят глухими стуками и звонкими голосами грачи. Посадка кончается, и дорога до дома Невидела превращается в приземистый продолговатый холмик с вершиной ровно посередине.

– На вершине Лысой горы, которая входит в северную стену котловины Стерлибашево, сияют фары машины. Оттуда обозревается село без восточной части, загороженной хвойным лесом. Накануне мая у подножья Лысой горы тебя кратко задувает попеременно тёплый и прохладный потоки воздуха. Горный откос густо усеян отдельными невысокими букетами ковыли, и ты идёшь среди них по рыхлой земле. Я согнул букет ковыли на бок и сел на него. С макушки горы Стерлибашево оборачивается с ноготок подсвечиваемыми фонарями участками улиц и дворами. Охота сойти с неё на дельтаплане и пролететь над каждым фонарём, дарующим сокрытое зрелище. Луна, которая и так узка, будто она не шар, а монета, своим гуртом завернулась в дремучие облака на западе и притворилась в них тусклым шаром. Звёздное небо вдруг разредит длительным гулом и мерцанием самолёт.
– Гул самолёта можно воссоздать для себя самому. Нужно только издавать какой-нибудь звук в закрытом рту.
– Вот это да!
– Ты был на горе до утра?
– Почти все лампы села потухли, свет сохранился в считанных местах. Ориентируясь по ним и прикидывая, я пытался сыскать ту или иную улицу, тот или иной двор. Я встал и выпрямил букет ковыли, на котором просидел. Сзади подул холодный ветер и погнал меня долу. Когда я брёл домой, почасту представлял, где бы я находился, смотри я с горы. Например, идя вдоль посадки из некогда подтянутых деревьев, изрядно свисающих теперь листвой.
– А если бы ты остался?
– В таком случае я с росой наблюдал бы рассвет. Из-за леса появления солнца я бы пропустил. Облака, образовавшие собой длинные полосы, примыкающие друг к другу друг над другом, и те не торопились бы показывать мне солнце и старательно заслоняли его. Вторая снизу полоса из облака простиралась бы ко мне ближе, чем первая, - и солнце, которое оказалось за второй полосой, изливало бы струями светопад.
– Эх…
– Мне не по душе рассветы. Утром я чувствую себя тревожно, одиноко. Утром у меня больше плохих мыслей. Утро – невдохновенно, неромантично. До полудня день неутомимым противником теснит тебя, а после полудня, по необъяснимым причинам, разбитым противником  ударяется в бега.
– Приходящему ты предпочитаешь уходящее.
– Это следствия бессознательно взращённой отчуждённости. Я практически не вслушиваюсь в то, что говорит мой собеседник. Разговоры, встречи, если и запечатлеваются в голове, то лишь вопреки моему желанию. Вместе с тем чудесным образом я избегаю произнесения слов вслух.
– Ввёл меня в замешательство.
– Постижение жизни, восприятие красоты, ощущение любви я не хочу с кем-либо делить.
– Выходит, прекрасное делает тебя эгоистом.
– Именно прекрасное – мысли, мир, чувства – разобщает меня от окружающих, как ничто иное. Я запросто соглашусь ступить на борт одноместного космического аппарата и отправиться в неуправляемый полёт по Вселенной без возможности вернуться назад. Космос распахнут перед нами, но непроторен. По односторонней связи с Землёй я буду вещать про то, что попадётся моему взору. Свободное беспечальное парение среди звёзд, туманностей, галактик на идеальном чёрном фоне мне никогда не надоест.
– Прошу, проведи свой репортаж. Я не прерву тебя – связь же односторонняя.
«Я и командир, сидя на заднем сиденье автомобиля, которая везла нас на ракетодром, затаив дыхание, созерцали свои заоконные пейзажи. Я видел, как по пути с нами над придорожным оврагом летели три воробья – то взлетая, то ныряя, – впрямь пловцы стиля баттерфляй. Позади поля выстроилась редкая шеренга из берёз, за спиной которых во весь мах, встречным курсом, мчится лиственно-зелёный поезд. Я вздрогнул от неожиданного обращения командира, что всего-навсего любование природой не портит зрение.
Ракета с нанесённой на корпус «Дабы прожить, недостаточно жизни» уже водружена на стартовый стол. Небо, про которое я недавно думал, что оно – вогнутая плоскость, испестрена звёздами, про которые я недавно думал, что они все находятся на равном расстоянии от меня. По дозволенному моему настоянию взлёт отложили до ночи. Тень выдавала метание ветра, который потрошил мои волосы из стороны в сторону. Подкашивающейся поступью, то ускоряясь, то замедляясь, я дошёл до ракеты. Я заглатывал ртом воздух, что предательски обнажал  выдохами мою дрожь.
Обращаясь или отвечая при беседе, ты параллельно обращаешься или отвечаешь про себя, причём в основном не то и даже не тому.
– Командир, я бросаю всё, что люблю, поэтому помоги мне улететь с Земли навечно! Господи, останови меня, если я совершаю ошибку!
Покидать Землю было несложно, потому, как она показалась мне чёрствой во время прощания. Земля смалодушничала.
Я маниакально смотрел на стаффаж ракетодрома. Когда Земля начала становиться меньше иллюминатора с меня ростом, я осторожно заглянул во всеобъемлющую даль. Снимать закреплённый на стене, справа от иллюминатора, микрофон я не торопился. Просачивающийся вакуум добрался до моей головы. Поражающим образом мне не приходили на ум мысли. Я взирал просторы, но не понимал, спасительно-предполагающих фантазий тоже не рождалось. Похоже, я потихоньку умирал, терял силы. Лёжа на койке, я обречённо смотрел в космос, притом, что глаза были открыты куда меньше времени, нежели закрыты. Но в короткие взгляды я умудрялся признавать то же количество мерцающих передо мной звёзд.
Меня краткий разбудил толчок с хлопком (судя по всему, отсоединился разгонный блок), однако я не встал, мне было по-прежнему дурно. Вдруг я ощутил, что все чувства вернулись на свои места. Я с воодушевлением примкнул к иллюминатору, на котором опознал круговую надпись «Дабы упиваться, недостаточно красоты».
Окрылённый здравием я спешно потянулся к микрофону, неуловимо нажал на его кнопку включения и принялся комментировать:
«Начало. Родная Земля, привет! Доселе подкрадываются сомнения и мне тяжело поверить в своё пребывание в космосе, как тяжело поверить в своё нахождение вообще во всякой точке, где не был. Тем более, если знать, что никогда не вернёшься в то место, в котором ранее побывал. Моё путешествие сулит сугубо новое. Одно скажу точно – я счастлив. Космос – чудо. Постоянно космос вбирает в себя воздух – и подтягивает мой летательный аппарат. Да, он молчит, но каждую секунду я чую его приоткрытый рот, который вот-вот что-то промолвит. Космос – неизвестное мчащееся существо: звёзды и планеты – его нервные окончания, туманности и галактики – органы, гравитация – кровь. Очень надеюсь, увидеть его тело, для этого нужно выбраться из него. Конец».
«Начало. Вторую свою ночь в космосе я встретил, как подобает. Я раскинулся на койке, только ни звезды в иллюминатор не угодило. Пришлось двигаться к краю койки, пока не залезла ближайшая звезда. Мне хватит её. Мизерный излучатель света, будь то крохотная лампа или звезда с него размером, неподражаемо прихорашивает темноту.
Следует отметить, сны в космосе значительно фантастичней. Там даже спень абсурден. Прогоревшие ночью фонарные столбы выдавали себя за белых одуванчиков. Утро ветром сдуло пушинки одуванчиков и из них кучно выстлало светлое небо. Я, стоя спиной, летел вперёд. Деревья по краям улицы уходили назад. Стволы взрослых тополей напоминали скорее обтёсанные камни, и расцветшие ветки смотрелись инородно. Испещрённое облаками небо, в отличие от деревьев, двигалось в моём направлении и обгоняло меня. На аллее я развернулся и стал плыть по речке над косым тротуаром через аллею. Странно, что вода не протекала между ветками шиповника, огородившего дорожку с боков. Речка была по колено, но руками я не задевал дна. Когда я оказался на ногах, напротив меня высились двадцать четыре горы, пики которых торчали снежными треугольниками. Горы принялись дрожать и убывать. От Татьяны пришло сообщение «Не забыл, что мы сегодня встречаемся?» Я отправился к её дому по её поднимающейся улице. Лето из-за снега с верхушек гор претворилось в зиму. Около меня с получаса стойко бежит и лает тёмная собака. Собака была на привязи – почему же цепь не закончится? К моему изумлению, на конце цепи собирался снежный комок. Дойдя до дальней границы её сада, я вместо забора обнаружил перед собой крутую скалу. Я согнулся и посмотрел вниз. Снизу ютился её дом, скала до самого верха обведена забором. Забор прибит прямо к скале. Я начал спускаться, цепляясь за него. Глазом не успел моргнуть, забор обратился в шатающиеся стопки её фотографий. Стопка, на которой я стоял ногами, выгнулась, и я, теряя равновесие, сошёл с неё. Падая, я толкал стопку к скале, чтоб хоть она устояла. Конец».
«Начало. Земля, всецело не вобравшая жизнь, здравствуй! Теперь я попал под пристальное внимание незнакомой звезды. Моя кабина ослепляла меня, которую так же ослепляла звезда. Земля, и на тебе такое бывает, когда знойным днём солнце доводит асфальт до белого каления. Саму звезду за плотной пеленой света не разобрать. Земное небо принимает ровный одинаковый цвет в первом