Крылья

Ремесленники, имеющие лицензии, могли чинить изделия из золота и не более того, они не имели права покупать драгметаллы, работать с ними или тем более – с камнями. Но и государство не покупало настоящие драгоценности – оно их просто отбирало. Продать можно было только золотые изделия государственных ювелирных фабрик, и то за пол цены, а серебро не брали вообще.
Но жизнь продолжалась. Люди играли свадьбы, давали приданное и калым, строили дома, растили детей. На все на это нужны были большие деньги, которые заработать в нищей и послевоенной стране, на аграрной ее периферии было просто не возможно. Но население имело на руках кучи драгоценностей, которые даже в небогатых семьях накапливались из поколения в поколение, в силу традиций. В этой ситуации тот, кто мог дать за рубиновые браслеты, хорассанскую бирюзу, изумрудные серьги и тяжелые мониста из полуимпериалов бумажные советские червонцы, имел весомый шанс быстро разбогатеть.
Йося сделал свою ставку – и проиграл.
За восемь лет его ученичества караим навещал их еще дважды, дела на базаре шли неплохо, а траты были минимальными – Зокир совсем не преувеличил насчет куска хлеба, а его самого всегда ждала в детдоме гарантированная миска каши, таким образом, после смерти старого мастера Йося остался обладателем некоторого начального капитала и достаточно широкого круга клиентуры, для которой грамота кади не была антикварной бумажкой. Он начал осторожную предпринимательскую деятельность, люди, с которыми он имел дело, были обязаны ему ничуть не менее чем он им, отношения, поставленные на взаимной выгоде и взаимном уважении, приносили добрые плоды и дела шли очень неплохо.
Йосю подвела миграция. После войны в теплый Узбекистан из разрушенных районов страны хлынули толпы переселенцев, озлобленные, горластые, дерущиеся между собой, как стая собак, но всегда готовые встать стеной против «зверей», то есть, местных жителей. На Йосино несчастье, одна из таких бродячих групп проходила по базару, когда он, как обычно, сидел там со своими кольцами и сережками. От группы отделились две тощие тетки и начали жадно шарить по лотку, перебирая украшения. Йося доброжелательно улыбался, будучи воспитан на Востоке и в уважении к старшим, он даже не возмутился вслух, увидев, как колечко исчезло в широком рукаве «покупательницы», а просто тихо предложил вернуть его обратно. – Что?! – заорала баба, - Разожрался тут!!! Харя!!! Пока мы слезы горючие!!! Проливали!!! – Йосю моментально окружила вопящая толпа, появился постовой. – Деньги!!! – вдруг взвыла баба, - Деньги украл!!! – и вцепилась когтями в Йосино лицо, моментально десять свидетелей забожились, что видели своими глазами, как Йося присвоил червонец, который женщина на минуточку положила на его лоток. Хмурый постовой, который давно уже знал Йосю, был вынужден сопроводить его в участок. В участке обнаружилось, что у него нет разрешения на торговлю и вообще, торговать серебром нельзя. Об этом всегда знали все, и никому никогда не приходило в голову дергать базарного торговца за такую ерунду. Но под окнами, тряся бумажками и медалями, стояла вопящая толпа, и составили протокол. Йосю обыскали и нашли червонец и даже не один. С расстояния в десять метров баба опознала свой, кровный – по портрету вождя.
И в доме у Йоси произвели обыск.
При обыске было изъято полтора килограмма золота, почти пуд серебра и около тридцати каратов разных камней – тянуло на «вышку», но Йосе не хватало трех месяцев до совершеннолетия, и ему сунули одиннадцать лет.
Когда «черный воронок» вез Йосю в Уч-Кудур, соседи воротили от него носы – все время, проведенное под следствием в «крытке» он испражнялся по ночам в руку, чтобы не уронить в парашу заветный рубин, незаметно проглоченный им перед тем, как на него надели наручники.

Глава 17
Бытовая сторона зэковской жизни не слишком отяготила Йосю, он вырос и прожил большую часть жизни в таком же бараке, с такими же железными койками в два яруса, ел ту же кашу с черным хлебом и носил очень похожую темно-серую робу, то, что он из числа «рожденных в неволе» быстро стало общеизвестным и, хотя не давало никакого статуса, но основанием для статуса было, его фамилия – Рубин, как-то незаметно превратилась во вполне пристойную кличку, большой срок по солидному, «золотому» делу, не умалял его положения среди сидельцев, а постоять за себя Йося умел с детства, здесь не было ни морозов, ни лесоповала, ни урановых шахт, зато был хлопок, зэки набивали ватой одеяла и шили телогрейки, «сучьи» войны минули эту зону, поскольку в ней не было достаточного количества фронтовиков – в целом, жить было можно.
Достаточно быстро Йося нашел применение своим профессиональным способностям, зэкам запрещено было иметь драгоценности, но на перстни из латунных водопроводных кранов, портсигары из алюминиевых тарелок и нательные кресты из ложек смотрели сквозь пальцы, будучи вообще человеком творческим, Йося открыл в себе талант татуировщика, и вскоре к нему уже записывались в очередь.
Однажды его дернул к себе зам по хозчасти и спросил, - Ты ювелир, Рубин? – Да, ювелир, - ответил Йося. – А колечко раскатать сможешь? – зам выложил на стол обручальное кольцо, - Что-то тесновато стало. – Так Йося начал приобретать клиентуру среди тюремщиков. В те годы каждый начальник зоны считал своим долгом иметь коллектив крепостных мастеров – портных, парикмахеров, плотников, но иметь собственного ювелира, да еще с арабской цеховой грамотой, которую по ошибке подшили к Йосиному личному делу, приняв, поначалу, за басмаческую «ксиву» - это было верхом престижа. Тюремщики тоже были людьми. Равно, как и тесно связанные с ними менты, чекисты и прокурорские. И жили они не где-нибудь в холодном, насквозь заидеологизированном Питере, а на теплой, золотой земле Узбекистана, где очень многое было по-другому. Золото, как и тысячу лет назад продолжало оставаться здесь мерилом всего. Но теперь уже – тайным мерилом. Здесь никогда не было никаких банков, никаких ценных бумаг, никаких печатных станков, золото в слитках, в иранских динарах, в индийских рупиях, в царских червонцах накапливалось здесь веками. Но теперь само их хранение уже стало преступлением. Однако никто не мешал честному совслужащему иметь честное, трудовое золото, с советской звездочкой и тремя циферками госпробы. Таким образом, один и тот же презренный металл, но по-разному маркированный, мог послужить и путевкой в зону, и пропуском в сладкую жизнь.
А  он килограммами прилипал к рукам тех, кто имел дело с изъятиями.

Глава 18
Через три года Йося жил по-царски. Он числился оператором котельной, у него была собственная каптерка с диваном, книжным шкафом и радиоприемником. И он точно знал, что ему никогда не выйти из зоны. Никто и никогда не выпустил бы из рук крепостного ювелира, через руки которого в руки тюремщиков и дальше уже прошли пуды перелитого и перемаркированного золота. Не веря ни в каких богов, Йося молил собственного бога, по имени Он, чтобы в зоне не сменился «хозяин», «хозяин-при-деле» - был его ангелом-хранителем, «хозяин-не-у-дел» - становился смертельным врагом. Йося ел хлеб с маслом, пил самый лучший чай, курил все больше и больше анаши. Иногда к нему приводили «петухов».
Так продолжалось до тех пор, пока судьба не свела его с типом по имени Гуссейн Гуссейнов. Гуссейн подсел за пособничество немецким оккупантам, он служил в подразделении, называемом «Мусульманский Легион», который немцы сформировали из военнопленных под эгидой Управления СС. Но, поскольку ни в каких зверствах он замешан не был, в боевых действиях не участвовал и вообще, служил интендантом в этом самом «Легионе», который охранял какие-то тыловые склады в Донбассе, то ему дали по-божески – восемь лет. Его изъяли уже после войны в 46-м году из родного городка Газах и где-то там же он и сидел себе, не тужил, пока в 53-м зону не расформировали и его перекинули в Уч-Кудур. Предусмотрительность подвела мудрого Гуссейна Гуссейнова, свой кошелек он всегда носил с собой – у него была полная пасть золотых зубов, и все было в порядке, пока он сидел в родном Азербайджане – Гуссейн был здоровенным битюгом с двумя, довоенными еще, ходками и мог не опасаться наездов. Но солдатики из охраны «столыпина» позарились на его фиксы, они сковырнули шомполами те, что можно было сковырнуть, а остальные выбили прикладом. Гуссейн издыхал от голода, выл по ночам и бился головой об стенку от нестерпимой боли в обнаженных зубных нервах, пока Йося не пожалел его и не сделал ему протезы из четырех золотых монет, закрепив их смесью строительного цемента и эпоксидного клея.
Гуссейн надрезал вену на руке и, скрежеща золотом зубов, поклялся Йосе на крови в вечной дружбе и преданности.
- Слюший, бырат, - сказал Гуссейн через полгода, - Они прынымают у тыбя рыжиё по вэсу? – Нет. – Вах-х! Пачиму ты нэ бырешь сваю долю? – Куда я его дену? – Вах-х! – Гуссейн задумался, - Слюший, бырат. Исчо чыриз полгода я откынусь. Я все зыделаю для тыбя. Пырячь золото, заначивай. Я что-ныбуть прыдумаю.
Через год в оперчасти зоны появился новый оперуполномоченный, бывший фронтовик, молодой, но очень заслуженный азербайджанец из Баку.
В течение 55-го - 58-го годов в зоне, постепенно, сменилась администрация, золотой поток превратился в струйку, а затем и вовсе иссяк.
В 58-м – 59-м годах Йося пережил три покушения на свою жизнь, но, при помощи бога Он, собственного ума и оперативности оперативного оперуполномоченного из Азербайджана ему удалось выжить.
К 60-му году Йося стал весьма уважаемым сидельцем и очень опытным ювелиром. Он не был вором, не занимал никаких постов в преступной иерархии, но имел большой авторитет за ум, за силу и за справедливость. Он вполне официально работал мастером в организованной новым начальством мастерской, где делали нарды, резали шахматы из кости и изготовляли из поделочных металлов и камней великолепные ювелирные украшения, что приносило зоне приличный доход.
А в 61-м, когда он вышел из Уч-Кудура, у ворот ждал его сияющий золотыми зубами Гуссейн Гуссейнов.

Глава 19
Молодой президент в черной водолазке закончил свое выступление, и по экрану, размахивая крыльями, полетели гигиенические прокладки. – «Ну и мир», - Рубин отвернулся от телевизора и плеснул себе рюмку коньяку, - «В котором приходится жить». – Йосиф Леонидович! – в кабинет заглянула похожая на фотомодель секретарша. – А? – Домой пора, Йосиф Леонидович, поздно уже. – Ты иди, иди, Аллочка, а я посижу еще. – Ну, тогда, до завтра? – До завтра, милая.
Он откинулся в кресле с рюмкой «Метаксы» в руке и снова начал нажимать кнопки пульта. – Война. Землетрясение. Цунами. Опять война. Опять упал самолет. Наводнение. Снова война. Паника на бирже. Ракеты фейерверком летят в празднично освещенный Багдад. Мятеж. Взрыв. Дефолт. Амба. – Он выключил телевизор, бросил пульт на журнальный столик и начал собираться, захотелось пройтись, развеяться.
Он отпустил шофера и, опираясь на трость, задумавшись, пошел по слабо освещенной неоном улице – пожилой человек в широком, черном пальто, с непокрытой головой, капли дождя поблескивают на лысине.
- Дед, прикурить не найдется? – Он поднял голову, - какой-то тип в шапочке, как