Микромир

''Армагедону'' и самогону, так как водка кончалась, а ''Апокалипсис'' выходил уже не столь изящно. Вставить слово из зрительного зала было невозможно. Заглушить аплодисментами не удавалось ввиду малочисленности зрителей, а закидать картошкой не позволяли правила хорошего тона. Мы попали в страшный шторм, из которого было два выхода: либо ''уходить на дно'', поглощая в усиленных дозах спиртное, либо переносить эту стихию со скрежетом в зубах.
Ураган захлебнулся неожиданно. Захлебнулся в самом натренированном месте. После многократного употребления ''Армагедона'' Юдаев решил вернуться к милому сердцу ''Апокалипсису'', может быть, зря, ставя его в начало предложения. Думаю, что с разгона он бы ещё оседлал своего любимого конька. А так, вышло вот что:
- Ап-п-п… Ак-к-к…
Он налил себе ещё рюмочку, осушил её и выдавил как откровение:
- Аккапаляпсис! Аккапаляпсис!...
Вот оно! Вот оно то слово, которым можно было назвать происходящее! ''Аккапаляпсис'' – что это: моно афоризм, юмореска в стиле ''бикини'', несчастное дитя, которое нечаянно зачали в пьяном грехе?
Хозяин, вдруг, замолчал, переваривая смысл сказанного, выпил полрюмашки на посошок и удалился. Уходил он красиво: уставшая, повисшая фигура, шаркающая походка сжёгшего себя актёра. Аплодисментов не было. Они были бы глумлением над искусством, индикатором недоразвитости зрителей, непонимания ими величия момента, неумения увидеть глубину таланта уходящего трагика.
Гордый, нагоняющий страх ''Апокалипсис'' потерял управление в могучих течениях русской водки и разбился на рифах заплетающегося языка, превратившись в неуклюжий ''Аккапаляпсис''. Это ненадёжное плавательное средство не могло бороться с разбушевавшейся стихией и почти сразу же пошло ко дну, унося с собой единственного пассажира.
Хозяйка попыталась выправить крен вечеринки. Надо признать: ей это удалось. Но ''Аккапаляпсис'' как явление, как символ, как фон не исчезал. Он прочно засел в наше подсознание, и я не подозревал, что мне придётся изведать все его ''прелести''. Сюрпризы ещё не кончились, во всяком случае, для меня. Беседа текла ровно, тихо, не задерживаясь ни на чём и не бросаясь никуда. Все были психологически подавлены начальным шквалом. Говорили поверхностно, не вникая в глубину дежурных тем, которые, кстати, кончались. К рюмкам и закускам никто не прикасался. В этой ситуации я решил незаметно улизнуть в баню.
В предбаннике было довольно прохладно, что после горячего пара очень даже не плохо. Быстро разделся и… в полной мере испробовал на себе коварство Аккапаляпсиса. В банном отделении из всего годного для мытья имелись только тазик и кран с холодной водой. Отступать было некуда – Аккапаляпсис царствовал в этот вечер везде и безраздельно. Зубы стучали по сценарию Ференца Листа: быстро; ещё быстрее; очень быстро; быстро, как только возможно; ещё быстрее. Мыло отказывалось мылиться, ледяная вода старательно изучала моё тело жгучими щупальцами, словно не могла понять, что это за жертва и в честь чего такое роскошное (в смысле комплекции) жертвоприношение… Сухое полотенце не смогло согреть дрожащее тело. После многочисленных попыток (попытка!) руки, наконец-то, попали в рукава, ноги в брючины, а пальцы каким-то новым, вибрационным способом застегнули все пуговицы. К застолью я возвращался с великой верой русского человека в согревающую силу сорокаградусной. Увидев меня в ''послебанном '' варианте, с отчаянным маршем на зубах, хозяйка быстро наполнила рюмку. Чудодейственное снадобье подействовало.
Вечер заканчивался весьма пристойно. Пора было уходить. Стояла чудная осенняя ночь. Ночь звездопада. Но наше внимание было отвлечено от небесных красот. Земля ревнива и не любит зазевавшихся путников. На пороге мы споткнулись о спящего хозяина. Он лежал, подставив своё лицо любопытной луне, и довольно причмокивал губами. Наверняка, ему снился милый сердцу Аккапаляпсис.
Я с нежностью вспоминаю тот вечер. У бани по Юдаевски есть только один недостаток: её нельзя повторить. Хороший Аккапаляпсис бывает только один раз.


Эрзац, ещё эрзац!

В последнее время слово «суррогаты» звучит и тут и там. Все очень много говорят о продовольственном кризисе, о том, что на прилавках продуктовых магазинов куда больше химии, чем еды. Господи! да откуда ж еде взяться! Вы когда последний раз в деревне были-то? Вот съездите, а потом …помолчим. А пока поговорим о другой отраве, которой так усердно пичкают народ, о духовной. В ней заменителей, усилителей, консервантов и прочей дребедени го-о-ораздо больше, чем в ваших тушёнках без мяса. Не будем говорить об убогой попсе, бессодержательных ток-шоу, однотипных боевиках (пиф-паф… сиськи-письки… крутой парень всех победил) - это всё грубая, безвкусная лепнина импотентов от искусства, отчасти полезная – вырабатывает иммунитет. Поговорим о вещах более опасных, тонких, пропитанных ядом отсроченного действия, маскирующихся под «не хлебом единым жив человек…».
До чего всё-таки рекламная шумиха, громкие, восторженные восхваления, внешний антураж изменяют рамки человеческого восприятия! Захожу, намедни, в гости к другу. Он смотрит фильм «Остров»; тот самый, в котором главный герой, отец Анатолий: вещун, целитель, мученик и перст божий в одном лице… Сидит друг мой, раздавленный величием фильма, его сокровенным смыслом, как будто ему десятипудовый камень на шею взвалили. Не дышит. Дождавшись заключительных титров, спрашиваю: «О чём фильм?». В ответ сплошные междометия и что-то вроде «quasi una fantasia». Ты, мол, тёмный человек, раз ничего не слышал о том, какой это хороший фильм! Слышать то я слышал. Вот потому и удивляюсь: до чего легко ввести человека в мистический экстаз! Да разве мой друг один такой? Всю страну пытаются заставить восхищаться несчастным отцом Анатолием. Эх, кабы все были такие, как он! - господа чиновники и олигархи возрадовались бы. Тогда им бы точно повезло и со страной, и с народом. Рай без неудобств.
А если посмотреть на фильм по существу? Отбросим внешний блеск нарочитого мученичества, не будем соблазняться лжевысотой духа, развеем туман православного монашества, отодвинем в сторону знаменитое русское сострадание. Сострадание особенно, - манипулируя им, зрителя насилуют сплошь и рядом. Так о чём, собственно, фильм?
Человек убил человека. Детали Вы, конечно, помните. Потом этот человек совершает ещё одно убийство: убивает …себя. Заживо гноит в чахоточной кочегарке. А весь фильм держится на том, что авторы открывают герою чудесный дар исцелять, пророчествовать, наставлять на путь божий. Подобным образом поступал Фенимор Купер. К примеру, его любимый герой, стреляя из гладкоствольного оружия, показывал такие чудеса меткости, о которых нынешние снайперы, со всей их чудо-техникой, и не мечтают. Но Купер подобными чудесами раскрашивал сюжет, в «Острове» же на этих чудесах держится всё. Уберите их и посмотрите, что останется. Годится пример для подражания? То-то же. Впрочем, авторы фильма и сами чувствовали: жиденькая идея. Потому и поместили героя в монастырь, дабы прикрыться православием, нагнать религиозной мистики. Не помогло. Мыльный пузырь хоть и играет на солнце разноцветными всполохами, но всё-таки – мыльный пузырь.
Я хочу напомнить Вам очень похожую историю, но не вымышленную, а имевшую место в действительности.
Молодой человек попал в лагерь (Увы! - не пионерский). Ему стало известно, что сегодня собираются расстрелять пять человек, и один из этих пяти – он! Что делать?! Он спрятался и просидел в укрытии весь день. А вечером ему стало известно, что пятерых заключённых казнили… Знаменитый коммунистический план! И тогда молодой человек дал себе слово прожить жизнь и за себя и за того, которого расстреляли вместо него! Нынче каждый школьник знает его имя. Он вошёл в историю, помимо всего прочего, как образец интеллигентности, как истинный носитель культуры, в великом смысле этого слова. Не буду озвучивать это имя, чтобы не уподобляться авторам фильма «Остров», нарядивших своё хилое дитя в пресыщенные ярким цветом бутафорские одежды. Давайте смотреть в суть вещей, а не на ярлыки.
Сами сравнивайте, сами думайте. Одно добавлю: не надо быть пророком, чтобы предсказать: фильмы подобные «Острову», с точностью до изоморфизма, будут появляться вновь и вновь…
«И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид ангела света»
Второе послание к коринфянам святого апостола Павла 11.14.


Читая Заболоцкого

Критик: абсолютный читатель, взявшийся за перо.
М. Цветаева
Так-то оно так, но вот нюанс: стать добротным читателем невозможно, не взявшись за перо. Чтение - процесс творческий; – это аксиома. Творчество: создание новых по замыслу культурных, материальных ценностей; - это определение. Следствие: невозможно плоды чтения хранить в себе, как соленья в погребе. Это ухудшает зрение, слух, вкус. Следствие из следствия: необходимо время от времени сверять свои ''навигационные приборы'', чтобы не заблудиться в бескрайних океанах всевозможной печатной продукции, не потерять наработанного потенциала, не впасть в безвкусицу, не заразиться бессмыслицей.
Преамбула закончена. Поехали:

Посредине панели
Я заметил у ног
В лепестках акварели
Полумёртвый цветок.

Он лежал без движенья
В белом сумраке дня,
Как твоё отраженье
На душе у меня.
Н.А. Заболоцкий
Восемь строчек. Шикарное полотно. Безукоризненное исполнение.
«Посредине панели»
Посредине сатанинского места. Места, где идёт распродажа всего и вся! Места, где люди предлагают и берут в прокат тело, а дьявол души (и вряд ли его устроит форма проката). Посредине. До неё ещё надо добраться, до этой середины! Добраться, приглядываясь, прицениваясь к товару. Возбуждаясь товаром. А поэту, конечно же, уже мысленно наслаждаясь товаром, перебирая в своём воображении многочисленные варианты оргий. И вдруг:
«Я заметил у ног»
У тех самых ног, которые были гарантом вседоступности, вседозволенности, которые уже торопили миг последних содроганий (пушкинский оборот) в отзывчивой душе поэта! У тех самых ног. И как точно: заметил! Всё внимание, весь пыл, все помыслы ещё там: в ногах. Ещё игриво, но властно притягивает авантюрный антураж бёдер. Притягивает своей неполноценной красотой (как неполноценно красиво – но красиво! - само слово: проститутка), красотой, которую стыдятся признать. Не за красоту стыдятся – за себя. Такую красоту можно только купить – в бесплатном варианте она превращается в сверх-пошлость и сверх-уродство. Ей одинаково страшны и дары, и подачки. Не чистая красота, красота – от нечисти, с примесью того, что ей удалось своровать у молодости.
Так что же, заметил поэт?
«В лепестках акварели»
Да, пока только метафорические признаки предмета, атрибутику сходного ремесла, смутные очертания мольберта – близкого родственника письменного стола. Но насколько быстрее сознания работает его прародитель – подсознание. Оно успело ухватить важные, понятные лишь в следующей строке, детали.
«Полумёртвый цветок.»
Именно акварель! И именно лепестки! Дальше, уже включаются в работу чувства, рассудок. Рассудок, который понимает эту полумертвость, как предмёртвость, как послежизненность. Чувства, (не зрение, слух, и пр., а