Дурное побуждение

променял на другую женщину. А что если для меня наши отношения – проходной роман, а она – ещё одна баба? На расстоянии она не оставляла меня в покое, подогревала чувства, привязывала к себе, раскачивала, выводила из равновесия размеренной семейной жизни.

"Хочешь, я напишу, как люблю тебя, как скучаю, как каждый день вспоминаю тебя, да дело даже не в сексе, если бы всё было в этом, как было бы просто – одно лишнее движение – и вот они все, все готовы с радостью, большинство их тебе даже знакомы, но что-то не хочется пустых развлечений, надеюсь, я для тебя не пустое развлечение, или ты обо мне думаешь, как я о них? Если так, я наверняка это почувствую (или нет?).... Я очень нуждаюсь в тебе, ты мне нужен, мне так плохо без тебя. Остается только представлять, как нам было бы хорошо вместе. Иногда мне кажется, что я в жизни пустое место, ничто. Мне 31, и я ничто…. Кризис возраста? Я хорошая училка, но материально полностью зависима. Я могу любить, но где ты, и где я? … Я иногда думаю, 31, плюнуть и сделать несколько резких движений, а… ?"

Любила ли она меня так сильно? Я верил, что да. Как-то, как на моем пятидесятилетии, старший товарищ решил меня обнадёжить: "Ты, наверное, считаешь, что в пятьдесят настоящая жизнь кончается. Не печалься, кое-что интересное может быть и после пятидесяти". Теперь я видел, что он был прав.
Летом 2000-го я снова приехал в Петербург. В тот период я ездил в Россию часто, еврейская жизнь была на подъеме. Публика стала поэрудированнее, не то, что в начале 90-х, когда царило непроходимое невежество в вопросах иудаики. Помню, как в свой первый приезд в Москву я зашёл в еврейский ресторан «Шабат Шалом» у Савёловского вокзала. Дело это было новое и цены, соответственно, высокими. Я заказал «котлету по-древнееврейски». Официант принес обычную пожарскую котлету, купленную очевидно в соседнем ресторане и политую сметанным соусом. Подозвав хозяина, я объяснил, что евреи, даже очень древние, не стали бы смешивать мясное с молочным. Тот ответил примирительно-фамильярно: «Понимаешь, был у нас шеф-повар, который всё это знал, но, вот, в Израиль уехал, а новый пока только учится. Но, ничего, натыркается».
В те годы новоиспеченная еврейская газета Минска в канун Йом-Кипура поздравила читателей с «Ссудным днем». Видимо редактор посчитал естественным, что у евреев главный праздник должен быть связан с деньгами, с получением ссуд. Еще больший конфуз случился на Волге, на семинаре общинных работников. Там делегатка из Саратова долго благодарила американских евреев за помощь и завершила свое выступление просьбой: "Все у нас есть, кроме одного – своего раввина. Дорогой "Джойнт", Христа ради, пришлите нам раввина!"
Действительно, новые раввины были еще как нужны. В Петербурге "казенный" раввин, поставленный еще советской властью, не умел изъясняться на иврите. Когда приехал с визитом главный раввин Румынии, им понадобился переводчик. Английского он, разумеется, тоже не знал. Однажды его застали в главном зале перед арон кодешем (ковчегом Торы) степенно обедающим с веселой группой молодых американцев. Висевший над арон-кодешом плакат на английском языке извещал о Всеамериканской конференции геев и лесбиянок.
Петербург начала 90-х производил впечатление умирающего города: масса раскуроченных и брошенных посреди ремонта домов, перекопанные, затемненные, как в блокаду, улицы, мрачная серая толпа.  Навещая старых друзей, я видел, что им нечего поставить на стол. "Ньюсвик" писал, что городские морги забиты невостребованными трупами, так как у родственников нет средств на погребение. Уличные грабежи стали рутиной, и я с опаской возвращался в свою гостиницу по вечерам.
Теперь, десять лет спустя, город похорошел, стал чище и безопаснее. Невский сверкал обновленными фасадами, модными магазинами и шикарными ресторанами. По интернету рекламировались питерские проститутки, лучшие в мире. Даже памятник "чижику-пыжику" соорудили на Фонтанке у Инженерного замка.
Я старался включать Питер в свои маршруты, только чтобы увидеться с Никой. Я привык к мысли, что она моя и что для неё эта связь серьёзная. Разве случайному любовнику пишут такие признания, доверяют такие тайны? Я думал, что это её первая внебрачная связь, что я - особый случай. После десятилетнего брака муж ей наскучил, и она ищет новую страсть, продолжение своей жизни. Разве это ненормально? Я ей полностью доверял, ждал встреч и был уверен, что и она меня всегда ждёт.  
Всё оказалось не точно так. "Некоторое время назад я думала, что наши отношения – спорт, игра…", - писала она позже. Любовные признания нужны были ей для самооправдания и самовозбуждения. А вообще Ника была влюбчивой, длительную разлуку выдержать не могла и не хотела тратить свою жизнь на ожидание.
Короче, в очередной мой приезд она не прибежала в гостиницу. Я прождал несколько дней, потом позвонил к ним домой. Ника сняла трубку: "А, Мика! Как твои дела?" – пропела она, как ни в чем не бывало. "Я вижу, тебя очень интересуют мои дела, - ответил я с нескрываемой злостью. – Передай трубку  Йорику".
На следующее утро она сама позвонила и пришла. Объяснила, что я уехал слишком далеко и слишком надолго. "И ты нашла мне замену?" - мой голос хрипел. "Ну…, да". - "Кто он?" - "Так, один музыкант.  Жена посылает его по пятницам за продуктами на Некрасовский рынок. По пути он заходит ко мне. Ну и мы... Йорик в пятницу утром всегда в школе, встречает с детьми субботу. А у меня выходной. Я ему вчера отказала, и он, наверное, так и не понял, почему".
Она подошла, села на меня, обхватив коленями туловище, приподняла юбку, чтобы я мог видеть её кружевные трусики и то, что просвечивало из-под них. Меня знобило. "Ну что же ты? Я же теперь с тобой". Значит, я "спешил, летел, дрожал", а она тут спокойно сношается с кем-то, даже не потрудившись поставить меня в известность.  Наконец я припомнил, что я и сам не так уж чист: обманываю жену, предал друга. Соблюдения каких моральных норм я могу требовать от этой распущенной женщины, если я сам такой? Сейчас отказаться от неё, когда она уже тут, вернулась, передумала, когда я так её хочу, когда она уже сидит у меня на коленях, такая соблазнительная? Не будет ли это пределом глупости с моей стороны?
Через час она стала собираться, о чём-то щебетала, моясь в ванной с раскрытой дверью, требовала хорошее мыло, выбросив гостиничное. "Представляешь, в детстве бабушка заставляла меня мыться хозяйственным мылом. Никогда ей этого не забуду".
Ника посещала популярный салон красоты на Чайковского, где ей делали всё, от маникюра до фигурной стрижки лобка. Она пользовалась редкой парфюмерией и одевалась очень современно. Значительная часть зарплаты мужа уходила на её джинсы, майки, лямочки и тесёмочки: "Мой муж получил грант. На него мы купили мне дублёнку". "Приехала мама и изумилась, что я ношу трусики с одной веревочкой на попе". "Йорик не понимает, зачем мне так много трусов?" "Ты знаешь, сколько стоит лифчик в "Дикой орхидее?"" Сама же она зарабатывала немного. Преподавание в школе, в конце концов, оставила, слишком тяжёлая и мало оплачиваемая работа, да и коллектив бабский.

"Читаю твою книгу, хотя мне нужно читать всё о Пушкине – в России совсем рехнулись с его двухсотлетием, и в моей школе тоже. Но и реакция на этот массовый психоз есть. Кто-то написал на доске эротическую пародию на "Я помню чудное мгновение". Мне больше всего понравилось "мимолетное введение в твой гений чистой красоты". Так точно выражает суть его отношений с Керн! Там и про "грешный мой язык" есть".

"Я учу малышей девяти лет, они очень смешные, говорят: "Вы самая лучшая учительница". – "Почему?" – спрашиваю. "А Вы самая красивая, добрая и модно одеваетесь". Вот их критерии".

"Тут на уроке разбирали "Бедную Лизу" Карамзина. Я на каждом слове спотыкалась: "А потом он обманул Лизу"…. Затем мне надоело это ханжество, и я прямым текстом сказала: "Она ему отдалась, затем потеряла невинность, наивность, любимого – и утопилась". Отсюда, детки, мораль…".

"Мне ученик вложил в тетрадь сонет Шекспира, он достал меня своими взглядами, трудно уроки вести…"

При этом она воспитывала сына-отличника, который, разумеется, учился в престижном лицее, а не в еврейской школе. Она помогала мужу в работе, делала ему пиар, отлично готовила, вела всё домашнее хозяйство сама и обслуживала мужа полностью. Даже рожать ездила к бабушке в Сыктывкар, чтобы его не напрягать. Уехала с животом, вернулась с младенцем. Йорик ни разу не вставал к нему ночью.

"Я очень примерная: с десяти до двух в школе, потом по магазинам,… потом глажу белье, стираю, убираю, перебираю вещи, много выбрасываю, очень люблю выбрасывать – дома нет ни одной ненужной вещи".

"Неужели ты дома моешь посуду? Неужели ты сам готовишь себе завтрак? Всякий раз яичницу? И мусор ты тоже выносишь? И ремонтом занимаешься? Мой муж ничего по дому не делает.  А яичницу он бы бросил мне в лицо. Я знаю бизнесмена, который развёлся с женой, потому что та заставляла его выносить мусор после тяжёлого рабочего дня".

Потом оказалось, что бизнесмен ушёл к секретарше; играло ли помойное ведро решающую роль в его разводе, выяснить не удалось.
После встречи в "Родине" я переехал на пару дней за город, в пансионат "Балтийский" в Репино, и она там меня навещала. Мы больше не пользовались презервативами, я их не выносил. "Жаль, что ты кончил мне на живот, надо было брызнуть в лицо, а я бы ртом ловила".
Потом мы гуляли по берегу залива. "Спасибо, что ты меня вернул.  Только знай, я с тобой очень рискую. Если наша связь откроется, я прилечу в Иерусалим и буду стоять у твоей двери". Это было правдой: питерская квартира принадлежала мужу, дача - свёкру, доходов или сбережений у неё не было. Ей некуда было идти, если всё откроется. "Ты бы тогда женился на мне?", - спросила она как бы шутя. В сущности, мне предлагалось бросить семью и жениться на ней в награду за измену. Захотелось спросить: "А музыканту ты это предлагала?" Но сдержался и ответил: "Я бы подумал".
События в России, путч, террор, бесчисленные аварии и катастрофы, дефолт, превращение Петербурга в центр преступности и ксенофобии (там то и дело убивали иностранных студентов) -  всё это усиливало в ней неуверенность в завтрашнем дне, обостряло желание уехать из страны и, соответственно, повышало интерес ко мне.

"В стране настроения: "убей чеченца", все боятся взрывов, по городу расклеены плакаты: "Будьте бдительны!"

"Ой, у нас опять экстренный выпуск новостей – на этот раз горит Останкино, но без жертв, что-то не похоже на Россию; мы любим 118 заживо похоронить (это о подлодке "Курск"), а потом всех наградить посмертно!"

А тут ещё арестовали председателя Петербургской еврейской общины, короля игорного бизнеса Шалву Якубошвили; его обвинили в заказе тройного убийства. Поскольку коренные питерцы не проявляли большого интереса к религии, управление синагогальными делами перешло в руки пришельцев. Раввином стал любавический хасид из Бруклина.  Все вместе они "раскрутили" вдову американского банкира Эдмонда Сафры на капитальный ремонт Хоральной синагоги при условии, что ей присвоят имя супруга, погибшего в Монако при загадочных обстоятельствах. В прошлом у ашкеназов России считалось неприличным называть синагоги именами