На пути...

всё, кроме одного — что Он знает всё.

*  *  *

Что за связи возникают у нас с местом, с людьми, с обстоятельствами? Почему мы, пробыв пару недель в каком-то месте, перед отъездом идём с ним «прощаться»? Такие вещи никак не объяснимы чисто материально.
Вот и теперь, забравшись на крышу и обозревая город, временно приютивший меня и давший ни с чем не сравнимые переживания, отложенные в копилку опыта, я не пытался думать или осознавать. Я лишь впитывал последние капли сладостного напитка присутствия в этом месте, суть этих людей, этих улиц, домов, мусорных бачков, редких облаков на выцветшем небе, смуглые приветливые лица и тела, насквозь прожаренные солнцем.
Спокойствие этих людей не было холодным; это спокойствие, рождённое внутренней силой, свободной от зажатостей и ложных ограничений. Мы в сравнении с ними — как напряжённые напыщенные доски. Не все, конечно; есть и нормальные индивидуумы, но сама тенденция неутешительна. Что заставляло меня вместо вояжа по музеям, магазинам, пляжам и столовым углубляться и углубляться в бедные кварталы, сходящие на нет и в конце концов заканчивающиеся городской свалкой и далее уходящие в пустыню? Есть в вещах некая плотная текучесть. Это переживание. И ему не место на печатных страницах и в залах для освежающих медитаций. Но тем не менее... Когда шагаешь городами Большого Мира, каждый шаг погружает тебя в какую-то странную субстанцию; глубже и глубже... И вот ты уже обитатель этого города, хотя никогда в нём не жил. Мир разоблачает свои тайны перед взглядом, ставшим прозрачным и ясным. Из этого выпуклого состояния рождается Любовь. Она несёт с собой Широту, чреватую лояльностью ко всем и вся. Вырастает рубин постижения. И Огонь, основа мира.
Потом, в каком-нибудь переулке среди мусорных бачков на тебя может прикрикнуть проходящий мимо пацан, увидев твою белую кожу европейца, которую не замаскирует ни один загар. А скорее всего, просто отреагировав на твою въевшуюся в эту бледную кожу западную напряжённость. Но ты улыбнёшься в-ответ, глупо и по-детски; и он, проворчав что-то, пройдёт мимо, распугивая мечущихся в сумерках крыс. Мы рождены для того, чтобы всё объять, но для этого нужно отдаться всему, а не заграбастать всё.
В чём суть нашего западного захватничества? Во всём есть суть. Причина нашего всепожирающего загребательства в необходимости объединения мира. Другой причины нет. Просто на данном этапе нашего развития не найти более действенного способа объединить мир; так, чтобы движение мизинца Джона Смита в одном конце мира отозвалось революциями в другом конце. Звучит как оправдание, но на самом деле...
Наблюдая мировой процесс, более того, участвуя в нём, находишь, что мы весьма убоги и... грозны. И повторяешь мантру, не из-за страха, нет, а из-за жажды хоть чего-нибудь светлого в этой тяжёлой атмосфере грубости, тамаса, лжи. Есть ли сила, способная одухотворить все нации, всё человечество? А главное, хочется ли мне этого? Что это? Нетерпимость? Или жажда Света, Широты и Покоя? Моя душа кричит мне, что ей надоела грубость, самоуверенная ложь, насилие, надоело пожирательство себе подобных ради собственного выживания или удовлетворения своих жалких прихотей. Разум отжил своё, настало время Чайтья Пуруши; она должна выйти из своего сердечного тайника и править адхаром сама, без вмешательства невежественного разума и загрязнённой витальности.
Но сидя в самолёте на пути с юга на север, я наблюдал людей с планшетами, ушедших в компьютерные игры с персонажами, выбивающими друг из друга кровь и внутренности, фильмы с лошадиными дозами насилия, где Homo Sapiens разбивают друг другу головы, в бульварные романы... Насилие шествует по миру, облачившись в овечью шкуру свободы, между тем, как чудесная возможность стоит у нас перед носом. Всё, что нужно, это только воззвать из глубин зачерствевшей и заплесневевшей анахаты. Но определённые силы, очень заинтересованные в том, чтобы не утерять над нами свой контроль, не дают и шагу ступить без их санкции, больше похожей на поблажку тюремщика.
Всё это дошло до той стадии, когда уже не задают вопросов, а просто кричат в темноту ночи, даже не надеясь на ответ; до стадии, граничащей с полным безумием. И если бы не мысль о том, что из всей этой грязи просто обязан взрасти цветок сознания, то безнадёжность всей современной мировой ситуации подразумевала бы лишь один конец — пралайю.
Но мы пока почти ничего не знаем о Его планах на весь этот бедлам, и ещё меньше мы знаем о нашем предназначении. Ведь даже наши величайшие пророки говорили с нами от ума — инструмента, который лишь на градус выше жгутика инфузории. Достаточно послушать их невнятные противоречивые воззвания, чтобы увидеть в них фатальную нехватку всеобъемлемости. А Аватары, они почти ничего не сказали, несмотря на то, что библиотеки ломятся от писаний, претендующих на их учения, и комментариев горе-комментаторов. Но Аватары очень мало сказали об этой тайне, потому что о ней не сказать словами; её можно лишь пережить. А их лучшие ученики, возможные носители знания, полученного от своих божественных учителей, тоже канули в Лету, не забыв перед этим сузить и догматизировать кусочки того Великого Потока, отблески которого они почувствовали, находясь в присутствии этих великих душ.
Однако, стоит повторить себе в который раз, как мантру, как единственный маяк на пути через ночь, страх и тоску — Истина где-то рядом; Истина всегда рядом. Просто наши взгляды не отточены, сердца не раскрыты, а адхары не очищены.
Проходя сквозь сутолоку метро, я чувствовал, как глаза мои наполняются слезами. Я не знаю, что бы я ответил, если бы меня спросили, согласен ли я отдать жизнь ради счастья людей. Ведь я убеждён в том, что жизнь дана нам не для поисков своего или чужого счастья, а для поисков Божественного. И если уж отдавать жизнь, то лишь ради Него. Какой-то маразматического вида старичок, затисканный безликой толпой, вывалившейся из вагона метро, пребольно саданул мне локтём под рёбра, выматерился, зло вращая глазами, и поспешил к эскалатору, распихивая толпу. Я смотрел расширившимися зрачками на весь этот демонический балаган, и в груди у меня разрасталась боль, не имеющая ничего общего с болью в отбитых рёбрах. Я видел, как просто взрастить в себе эту троицу — самата, шуддхи, самарпана — и как сложно на самом деле отдаться стремлению и посвятить жизнь единственной цели, которая могла бы оправдать эту самую жизнь.
Почему Будда не увидел этого простого солнечного пути? Если даже я, не считающий себя чем-то выдающимся, понимаю ошибочность его выводов. Он искал постоянства. Он решил, что в этом мире преходящих форм постоянство недостижимо. Следовательно, его можно найти лишь за пределами проявленного мира. Это была высшая точка, которой способен достичь интеллект, буддхи. Чтобы идти дальше, нужно было подняться над интеллектом. Так что же, Будда был на это не способен? Вряд ли. Мощь его прозрений не оставляла места сомнениям на его счёт. Тогда дело в другом: целью его прихода, как очередного Аватара, было дать возможность Пути тем, кто не способен был раскрыть в себе божественный центр, кто был слишком плотно опутан сетями рассудка; чей внешний инструмент, вместо того, чтобы быть послушным слугой, стал своевольным диктатором, взрастившим выпуклое и жёсткое «я», застилающее своей плотной пеленой тот взгляд, который мог бы стать десакрализующим. Одним словом, его учение подходило тем, у кого не было контакта с Божественным и кто не способен был выйти за пределы ума. Я преклоняюсь перед величием этой чудовищной жертвы. Но почему же меня тошнит от его последователей, в чьих речах я ощущаю лишь жёсткие ментальные асурические конструкции, либо мутный свет оккультизма и магии, но никак не сияние Любви и Сострадания, которым было наполнено всё существо этого человека, распявшего не просто своё тело, но свою связь с Источником. Будда.
Софокл. Эсхилл. Гераклит. Люди, чья широта неизмерима и непостижима микроскопическими сознаниями современных представителей интеллектуальной элиты. И ведь существовали маяки ещё более мощные. Почему мы не видим их? Где, чёрт возьми, мы закопали свои глаза! Это не истерический возглас загнанного в угол сурка, не крик о помощи. Это вопрос, адресованный вашим душам; если эти души ещё не покинули ваши лишённые сознания «пищевые ножны».
Но, что это? Стоя в вагоне, держась за поручень, я вдруг утонул в глазах маленькой девочки лет пяти. Это узнавание, и миллионы лет и сотни жизней, завертевшись сумасшедшим торнадо, рассыпались в прах, обнажив сверкающее нечто, лежащее над временами и нравами, над всеми этими горькими смертями и всей этой неизмеримой болью.
Это был взгляд того-кто-получает-опыт-и-даёт-санкцию.
Значит, оно здесь.
Значит, всё не зря.
Истина всегда рядом.

*  *  *

Будущее постоянно преподносит нам сюрпризы, как бы ни пыжились пророки узреть грядущие события и дать нам, болезным, необходимые предписания. Никто даже предвидеть не мог, что минералы, газы и вода займутся симбиозом с миром праны, так не похожим на мир материи, однако, пропитавшим её и создавшим ноги-жабры-глаза. И вот материя сумела взглянуть на себя и увидеть, что это хорошо весьма. Чудо, едва ли мыслимое до того, как оно произошло. И к тому же, вопреки всем законам, существовавшим на тот момент.
Но путь природы на каждом шагу отмечен ломкой существующих законов. И серией прорывов, каждый из которых абсолютно непостижим и непредсказуем, но однако, ощущаем и, о боги!, даже пригоден для существования.
Возник уникальный Мир, наводнённый образчиками этого самого существования, прыгающими, шагающими и извивающимися... Впрочем, об этом уже говорилось.
И как одно из чудес, неизвестно, от бога оно или от дьявола — этот большеголовый субъект с серыми извилинами, призванный быть ступенью к проявлению Божественного в материи. Что мы имеем? Сейчас только на туалетную бумагу каждый день изводится 1 кв.км. лесов.
На туалетную бумагу...
Сможем ли мы когда-нибудь осознать весь цинизм ситуации. Кто мы? Переходное существо на пути к чему-то более непостижимому для нас, чем мы для минералов? Или мы просто ходячие желудочно-кишечные тракты, облачённые в пиджаки и башмаки? Юмор ситуации в том, что мы одновременно и то, и другое. Мы — бог, вылезший из могилы вечного сна сознания, погружённого в свою силу.
Но куда делась красота? Куда делась птица в груди случайного прохожего? Сейчас птицы стали лишь мишенью для наших ружей и побирушками на наших свалках.  А в понятие красоты вложено столько... Удивляешься, как вообще можно мешать в одну кучу столь несовместимые блюда. Для него красота — сексапильные взгляды и движения измождённых самок, для которых гибель Помпеи и Вавилона ничто в сравнении с морщинами под глазами. Для неё красота — фотографии вот этих молодых людей, взгляды которых заставляют думать, что их долго и настойчиво, всё их горькое детство, били родители; а иначе откуда в их глазах столько напряжённости и желания изобразить силу и независимость, в то время, как единственное, что видит в их взглядах зрячий — это страх и отсутствие свободы.
Свобода. Да. Слово, столь же профанированное, как и слово «любовь». Но мы