затем пришла очередь ног. Внутри меня появилась страшная, космическая пустота – куда-то подевались все внутренности. Сердце не билось. Вдруг резко стала плохо видеть. Появился странный шум в ушах… Почему-то зака-чался пол.
В комнату вошёл Шурик.
- Ну, ты готова? Я уже – да, Алиса, по-моему, давно. Мы идём?
- Мы уже идём? – вбежала дочь. Я непонимающе посмотрела на них: как я могу куда-то идти, сломанная кукла.
- Нет, - я не узнавала своего голоса, он был хриплый, чужой, пус-той какой-то. – Я не смогу пойти… Вы идите… Я дома побуду…
- Да что случилось? Кто это звонил? – Шурик подозрительно по-смотрел на трубку, которую я всё ещё держала в сломанной руке.
- Мама.
- Мама? Опять она тебе что-то сказала? Что? Что на сей раз случи-лось?
- Дача.
- Господи, снова… Да поеду я туда, - заорал муж, чуть не топая но-гами. – Скажи ей, что на следующей неделе поеду! Задолбала уже!
- Скажу. Сказала.
- Ну?
- Мы ей противны.
- Ну и чёрт с ней! Она мне тоже противна, - опять крикнул Шурик.
- Не кричи. Больно.
- Что больно? Что с тобой случилось? Из-за этой дуры?
- Идите, гуляйте. Я не могу идти. Не могу.
- Мам, ну, пойдём! – законючила дочка. – Я так хочу в парк, на ат-тракционы!
Я посмотрела на дочку, попыталась улыбнуться и каким-то чудом протянула к ней сломанную руку.
- Подойди ко мне.
Алиска бросилась ко мне и порывисто обняла. Я вдохнула родной аромат, закрыла глаза и мягко отодвинула от себя дочь.
- Шурик, я тебя очень прошу: идите. Я сейчас не в состоянии.
- Вот чёрт! Ну, ладно, ты отдохни, полежи, мы быстренько погуля-ем…
- Не надо быстренько. Гуляйте, сколько хотите. Я полежу и отдох-ну.
Они ушли. Дальше я действовала, как автомат. Мне было совер-шенно ясно, что нужно делать.
Я набрала полную ванну воды, приняла четыре таблетки феназепа-ма, нашла в наших хозяйственных закромах бритву. Через четверть часа после их ухода я уже лежала в ванной и деревянными пальцами распа-ковывала бритву. О чём я думала? Мысли были ленивые, усталые, вя-лые и совершенно спокойные. «Не надо жить. Не имеет никакого смыс-ла. Ничего уже не будет хорошего никогда. Только боль, ненависть, не-любовь. Зачем Алисе нужна такая ничтожная мать? Всем будет лучше без меня. Точно знаю: без меня будет лучше. А так и я мучаюсь, и со мной мучаются. Зачем? Не надо жить. Не хочу жить. Не могу жить».
Интересно, почему даже новые бритвы у нас тупые? Страшно вспомнить, как я пилила вены: и на локтевом сгибе, и на запястьях. Я даже помню звук перепиливаемой кожи и чего-то там еще. Я пропилила глубокие раны с огромным трудом, но что-то сделала не так: кровь не хлынула. На обеих руках были глубокие порезы, из которых не шла кровь. Чертовщина какая-то! Тем временем, начал действовать феназе-пам. Голова моя постепенно отключалась, глаза закрывались, вода ос-тывала… Мне стало холодно. В полусознательном состоянии я вылезла из ванной и буквально на четвереньках доползла до кровати, на кото-рую взобралась и «отрубилась» начисто.
Такую вот, голую, свернувшуюся калачиком на кровати и спящую, меня и нашли муж с дочкой. Я очнулась от крика Шурика:
- Катя, что с тобой?
- Со мной? Что со мной? Не знаю… - пробормотала я. Он перевер-нул меня и с ужасом заорал:
- Что у тебя с руками?
- Ничего.
Потом он бегал по квартире, укрывал меня одеялами, мазал йодом и бинтовал мои жуткие порезы, из которых так и не пошла кровь. При этом он матерился и кричал:
- Сволочь! Какая же она сволочь! Всё-таки довела тебя! Я её убью! Я ей всё скажу!
В этом месте я начала булькать – это был смех.
- Ты – ей! Ты ей никогда ничего не скажешь. Ей никто никогда ни-чего не скажет. В штаны уделаешься, но не скажешь.
- Вот увидишь! – бушевал Шурик.
Несколько часов спустя я, уже немного придя в себя, твёрдо сказа-ла мужу:
- Ты никому ничего не расскажешь. Я сделала глупость, но нельзя об этом говорить маме. Она может не пережить такой кошмар…
Боже, как я была наивна! Но Шурик слово сдержал. К счастью, Алиса не успела ничего понять и испугаться: муж не пустил её ко мне в комнату, сказав, что я заболела.
Алисина мама таки заболела. Кровь-то не пошла, а вот инфекцию я себе внесла нешуточную. На следующий день у меня поднялась темпе-ратура, а через сутки пошли страшные нарывы по лицу и голове. Ин-фекция была где-то совсем рядом с моим дурным мозгом… Надо было что-то делать, потому что у меня распух лоб и что-то вздулось на за-тылке. Я позвонила Олечке и пролепетала:
- Знаешь, я порезалась сильно и вот такие у меня неприятности…
- Ой! Немедленно к врачу, ты что! – воскликнула подруга. – Это очень опасно!
Как я могла ей объяснить, что не могу пойти к врачу! Что мне нельзя к врачу! Что я резала вены, и это придётся объяснять!
- Нет, - промямлила я. – Ты мне сама скажи, что принимать, какое лекарство?
- Ну, ты даёшь! – Олечка была изумлена, видимо, она решила, что я либо рехнулась, либо законченная идиотка, и это не могло её не удив-лять. Она сказала, какой антибиотик в этой ситуации может помочь, и я послала Шурика в аптеку. В общем, Олечка меня спасла, антибиотик помог. Но нарывы на лице у меня не проходили месяца два. И их под-ружка лечила мне по телефону, плохо понимая, что со мной происходит и почему я не пускаю её к себе, но всеми силами стремясь помочь, раз уж я ни за что не иду к врачу. Спасибо, милая моя Оля!
Мама так ничего и не узнала. Спустя пару дней после происшест-вия она позвонила, как ни в чём не бывало, и ни я, ни муж не сказали ей ни слова. Маму нельзя волновать, у неё может подняться давление.
ЗАПИСКИ НЕЗДОРОВОЙ ЖЕНЩИНЫ
21 февраля
Утром милый мой муж подал мне завтрак в постель. Всё бы ниче-го, но Женечка с утра плохо себя чувствовал – его мутило, у него боле-ла голова. Тем не менее, он собрался и поехал по делам. Как только он ушел, я тоже почувствовала, что «расползаюсь» и снова легла. Почти сразу же начала засыпать, но телефонные звонки не дали мне заснуть.
Потом вернулся Женя, я, вроде бы, пободрела, встала, а сейчас опять лежу. И пишу в лежачем состоянии. Такое впечатление, что я ва-гоны разгружала. И спать хочется. А ведь утром я даже сделала не-большую зарядку…
Мне нужна пара кремов «для выражения лица». Надо съездить в магазин и, возможно, в аптеку.
Плохо то, что Женя хреново себя чувствует. Может, это уже весна начинается? Может, погода с давлением дурят? Как бы то ни бы-ло, но ему, бедному, тяжко. Мне очень его жалко. Хотя я сама, как ва-за из стишка (или пресловутое корыто), разбита, разбита…
Итак, продолжим загробную тему. Надо думать, как уйти. Ко-гда – само решится. При помощи каких таблеток, мне уже ясно. Не яс-но – какая доза, чтобы, не дай боже, просто не остаться инвалидом. А уж чтобы вовремя не откачали, об этом я позабочусь. Кое-какие ценные советы я почерпнула из Инета, но надо будет всё проштудировать под-робней. В этой ситуации я не имею права на ошибку. Женя как-то ска-зал, что подобные мысли – жуткий эгоизм, и я не думаю ни о нём, ни о дочери. Чушь! Прежде всего, о них-то и думаю. Сперва у них будет сильнейшая боль горя, а потом такое облегчение… Женя говорит, что в этих случаях оставшиеся близкие ругают и корят себя до конца жизни. Насмешил! Алиса будет ругать себя? Да ни в жизнь! Да ей и не за что. Что же касается тебя, милый Женечка, то тебе себя корить абсолютно не в чем. Если только в том, что благодаря тебе я прожила лишние не-сколько лет. Без тебя я бы сделала это в ноябре 2002 года – я тогда это твёрдо решила. У меня всё было для этого готово, но появился ты, и всё изменилось. Как видишь, судьба-злодейка хитрая и сильная стерва. Пе-рехитрила. Зашла с другой стороны. Никогда не смей себя ни в чем ви-нить… Впрочем, рано об этом. Так-то вот, а больше у меня никого и нет. И больше душа ни за кого не болит.
Да, кстати! Сегодня ночью я «родила» мальчика! Прелестного такого, назвала почему-то Тёмкой. Его я любила уже больше, чем тех двойняшек, что «родила» прошлой ночью. Интересно, что мне приснит-ся сегодня? Сколько я ещё буду во сне рожать детишек? И с какой та-кой стати?
Вета звонила, прилетела. Женя очень рад, и я тоже.
Жизнь становится удивительно тягостной. И это не жизнь сама по себе виновата – она такому количеству людей приносит радость, что грешно было бы ругать жизнь. Это моя личная кривая судьба, мой сло-манный хребет, моё личное горе. Ну, не всем же везёт! А вот теперь со-всем честно: я жалею, что мы встретились с Женей потому, что я ис-портила ему жизнь. Своими проблемами, своей болезнью. Ещё, навер-ное, подпорчу своей смертью. Вот ему-то за что? Мало у него своих бед было, что ли? Лучше бы мы не встречались. Лучше бы меня уже не бы-ло…
Голова будто бы дерьмом забита! И тело не лучше. Хочется себя вытряхнуть, как следует, словно коврик. И ещё выколотить на свежем снегу, чтобы всю гадость окончательно выбить. Ну, что за идиотское самочувствие!
Опять Женя высказался по поводу того, что я смотрю по телеку! И не надоело же ему. В каком-то смысле он редкостная зануда. Ведь видит, что я не смотрю на самом деле, а пишу дневник, а телевизор – фон, и чем он незаметнее, тем лучше. Надоело оправдываться. Просто огрызаюсь в ответ.
Тело – противный студень. Душа скукожилась до яблочного ог-рызка. Голова – помойка и отстойная яма одновременно.
Совсем скоро пойду спать. Опять, когда надо, не очень-то хочет-ся. Может, выпить тёплого молочка? Попробую. Попробую… Пока, до завтра.
23 февраля
Вчера вечером к нам приехала Алиса. Всё было нормально, а ут-ром выяснилось, что у неё температура больше 38 и ужасное самочувст-вие. Я растерялась, а Женя (милый, хороший!) категорически заявил, что Алиса должна остаться у нас. Алиса отказалась, и как мы ни уго-варивали её, так и не согласилась: из-за гостей, которых она пригласи-ла к себе. Дурёха. Балда. Пришлось её закутывать, как кулёму, везти домой, покупать ей лекарства и продукты. И всё равно сердце не спо-койно: придёт кодла народу к ней, какое уж там лечение! А завтра ещё на работу собирается, и ничем, и никак её не переубедишь! Как бы она в результате не свалилась всерьёз. Господи, почему я уже не могу рявк-нуть и повелеть ей делать то, что нужно? Правда, Женя всё равно на меня волком смотрит, считая, что я «не мать, а ехидна».
Грустно, грустно. Печально. Страшно. Хочется плакать. Но не плачется. Вот интересно – плакать разучилась. Куда-то слёзы подева-лись. Наверное, это результат действия лекарств. Но получается то, что все слезы и эмоции, которые раньше «выплакивались», теперь остаются внутри. А хорошо ли это?
Родители завели новую кошку. Алиса рассказала, что это четы-рехлетка, персиянка, испуганная прежней тяжёлой жизнью, с очень серьёзным взглядом, но весьма ласковая. Ужасно хочу посмотреть! Ко-гда это теперь получится?..
Память ни к чёрту. Памятьни к чёрту. Памятник чёрту. Ха-ха…
Никакого стимула жить – вот оно главное, я поняла! Нет сти-мула. Нет перспективы. Нет будущего. Какое у меня будущее? У меня ведь жизнь уже кончилась. Как же я раздражаю Женю: опять выска-зался по поводу того, что я смотрю по телевизору. Интересно, когда ему уже надоест? Зачем так дёргаться самому и мотать нервы мне из-за ерунды? Впрочем, опять вспоминаю, как я реагировала на Шуриков футбол… Наверное, мне такое своеобразное наказание: вот, мол, почув-ствуй на своей шкуре, как он мучился. Возможно, я была не совсем права. Хотя со временем научилась мириться и с футболом: просто ухо-дила
