Иногда не могла встать сутками. Мои кулаки всё время были плотно сжаты, будто я готовилась к драке. Все мышцы напряжены, порою ночью я даже вы-падала из своего тревожного и очень поверхностного сна из-за судорог, что сводили мои напряженные икры. Общаться ни с кем я уже совсем не могла. Честно говоря, больше всего на свете хотела смерти.
Однажды так уже было, в 90-м… Тогда я была доведена до крайно-сти своими страхами. Помню, как держала в руках смертельную горсть снотворных. Вода в стакан уже была налита. До этого момента я проле-жала, не вставая, три дня и поняла, что больше не могу. Муж был в ко-мандировке, дочь гостила у моих. Вот он – момент истины! Я поднесла горсть ко рту и уже приготовилась заглотнуть отраву и тут… Я не знаю, что произошло, какой гормон в моём мозгу выскочил мне на помощь, но меня вдруг отпустило! В секунду мне стало легче, утихла боль, про-шла тошнота и будто пелена с глаз упала.
Дальше – мистика. К вечеру этого же дня на моих ладонях появи-лись стигматы. То есть, я не знала, чтó это появилось, просто приехала за дочерью на следующее утро к родителям и показала эти пятна маме. Она с удивлением подняла на меня глаза:
- Это же стигматы!
- Это ещё что?
- Метки Христа… В этих местах ладоней у него были вбиты гвоз-ди, и, когда у людей появляются такие метки, это значит….
Потом я много прочитала на эту тему всякого и узнала подробно, что это значит. Чушь и бред! Я не верю ни в
Христа, ни в его метки. Поэтому оставим учёным разбираться и объяс-нять, что это было. Правда, я ни одному учёному об этом не рассказы-вала... После маминой информации даже неловко было бы: подумают, что я верующая истеричка, а ведь это, мягко говоря, неправда. Стигма-ты сами исчезли примерно через месяц…
Года за полтора до этого события я, измученная депрессией, по-слушала одну свою знакомую и окрестилась, да еще окрестила и дочь, чего она мне до сих пор простить не может. Кстати, узнав, что мы идём креститься, с нами пошла и моя мама – решила с нами заодно наконец-то воцерковиться. Даже стыдно вспоминать про этот семейный выход. Ну, да ладно – я быстро излечилась от наваждения, а церковь с её служ-ками и попами вообще, кроме отвращения, ничего у меня не вызывает. Никаких ответов на свои вопросы я там не нашла, здоровей не стала, а вот мракобесия и невежества навидалась, наслушалась и начиталась до предела. Не раз я пыталась беседовать с батюшками, но нам всегда было взаимно неинтересно: слушая меня, те понимали, что я – тяжёлый слу-чай, скорее всего, для них неподъёмный, ибо много вопросов задаю, проявляю явно лишние знания и очень критически ко всему отношусь; а я понимала, что люди передо мною необразованные, зашоренные дог-мами и, кроме совета «причастись, дочь моя, три раза прочти «Отче наш», и будет тебе счастье», ничего сказать не могут.
Для мамы же моей всё это стало чрезвычайно серьёзно. Как я уже говорила, она у нас в новые времена стала доброй христианкой. Очень доброй…
Ну, словом, прошли стигматы, кончилась кризисная ситуация внутри меня, я не сделала рокового шага. И вот в 96-м история стала повторяться. Всё чаще я подумывала о том, что сил моих больше нет, и надо с этим кончать.
Я честно и последовательно пыталась найти спасение сама: искала облегчения в вере… нет, не в бога, а в Судьбу (именно так, с большой буквы). Я заклинала себя: всё предопределено; чему быть, того не ми-новать; всё записано в Книге судеб; я не в силах ничего изменить. Как это удобно – верить в подобные вещи, снимая с себя всю ответствен-ность и перекладывая её то ли на бога, то ли на некую даму Судьбу! Сказать откровенно, на какое-то время (полчаса, полдня…) мне стано-вилось легче. Я начинала, как будто, выбираться из той черноты, что как тягучая, болотная, зловонная масса сковывала мои движения, мыс-ли, всё моё сознание и волю. Но проходили полчаса (или полдня), и всё начиналось снова. Очевидно, не крепка была моя вера в эту самую Судьбу, лишь заклинания ненадолго помогали, а потом моё рацио, мой мозг брали верх над любой верой, которая по определению не могла быть сильнее их, а была лишь их функцией. Не так я устроена, не так, чтобы просто поверить. Видимо, я – человек мысли и действия, но ни-как не веры.
Потом я постаралась найти утешение в книгах Дейла Карнеги. «Живите в отсеке сегодняшнего дня…» Классная рекомендация на са-мом-то деле! Не имеет никакого смысла рыдать над днём вчерашним и трястись из-за возможных неприятностей завтрашнего. Ведь живёшь се-годня, сейчас! Очень правильная позиция! Только у меня никак не по-лучалось её принять… Я была воспитана так, чтобы постоянно пережё-вывать прошедшее и бояться будущего. А настоящего для меня как буд-то не существовало! Это химера, иллюзия, кажущаяся действитель-ность. Есть только стыдное «вчера» и опасное «завтра», из этого и надо исходить.
Именно так меня воспитывала мама. Не точно этими словами, ра-зумеется, но по сути это и было её жизненное кредо – в публичном ис-полнении и в воспитании дочери. Рефлексия в степени, помноженная на чувство вины… тоже в степени. Интересно, а сама-то она испытывала подобные чувства? Или персонально в меня подобное вдалбливала? Раньше я думала, что мама сама мучилась всю жизнь от непосильного бремени психологического самотеррора, но теперь я совсем в этом не уверена… Уж больно много в ней лицемерия и лжи.
В общем, номер с Карнеги тоже не прошёл. Не было мне спасе-ния…
Я снова взмолилась о помощи: как назойливая муха, умучивала родных-близких просьбами помочь мне найти врача. Представляю, как я им надоела и до какой степени они меня возненавидели… Правда, мне было настолько плохо, что я этого даже не замечала и не очень про это думала. Наконец, папа через свои журналистские связи нашёл мне како-го-то титулованного и известного даже в Америке психотерапевта. Это светило меня лечило. Я к нему пошла с надеждой… которая в очеред-ной раз не оправдалась. Он пытался делать что-то вроде сеансов психо-анализа, после которых я не чувствовала ничего. Ничего нового. Ни легче, ни понятнее, что со мной происходит, не становилось. Ещё док-тор навыписывал мне кучу лекарств, которые я принимала точно по схеме. Как мёртвому припарки! Кроме побочных эффектов, не было ни-чего вообще. Я ездила к доктору много раз, он вёл со мной пустые бесе-ды, изменял дозы препаратов, брал весьма немалые деньги – и всё. По-том, поняв, что ничего не получается, он практически в этом признался в последнюю встречу. И намекнул, что не видит смысла в продолжении нашего дальнейшего общения. Это при том, что мне не стало легче ни на грамм. Но он не постеснялся взять с меня денежки и за этот про-щальный визит.
- Он сказал, что у вас депрессия? – спросила меня моя доктор-спаситель спустя много лет, когда я рассказала ей эту историю
- Нет.
- Странно… Это же было очевидно. А как фамилия его, говорите? – я называю фамилию якобы известного в Америке психотерапевта. – Первый раз слышу, - покачала головой моя спасительница – доктор на-ук, профессор, один из лучших специалистов института имени Сербско-го.
А тогда кошмар продолжался. Иногда, вроде, становилось легче, и я снова начинала надеяться, пытаться жить, общаться с людьми, куда-то ходить. Потом всё опять летело в тартарары. Так наступил ужасный, кошмарный, страшный 97-й…
Месяц за месяцем я пыталась научиться жить с тоской, болью и от-чаянием. Жить надо! Алиса ещё не выросла! Я ей нужна! Я внушала се-бе это каждый день, я твердила это, как таблицу умножения. Надо жить, надо жить, надо хотя бы ещё немного пожить!
Наступила весна, май, хорошая погода. На Первое мая мы решили втроём, всей семьей поехать в какой-нибудь парк погулять: уж больно солнечный денёк выдался! Я изо всех сил старалась держать себя в ру-ках, хотя тоска и страхи изгрызли мою душу до кровавых дырок. Меня уже абсолютно не интересовал и не радовал муж, мне с ним было скуч-но и одиноко. Но ради Алиски я продолжала изображать счастливую семью. Да и не только ради Алиски… Я просто не знала, что мне делать, как быть, как правильно было бы поступить и есть ли в принципе у меня выход из этой западни: боли, страхи, нелюбимый муж, вечные обманы и самообманы.
Не торопясь, мы собирались, когда раздался телефонный звонок. Это была мама. С опять недовольным голосом.
- Хочу узнать, вы вообще думаете о даче?
О, эта дача! Всё моё детство мама героически пасла меня там. Правда, именно тогда на даче создавались её, ставшие потом известны-ми, романы и повести. Мама относилась к даче неоднозначно: с одной стороны – «надо туда ездить, свежий воздух и вообще…», с другой – «это каторга!». Когда у меня появилась дочь, я её, в общем-то, поняла: ребёнка туда вывозить нужно, но это – самоотречение. Тоска смертная, пойти некуда, кроме хозяйства заниматься нечем и вообще я – сугубо городской житель. В гробу видала всякий «загород». Но – надо!
Когда брат с Мурой уехали навсегда, мы вернулись на нашу «ста-рую» дачу, и самым ярым поборником летней дачной жизни для Алисы неожиданно стала моя мама. Вдруг. До агрессии, до истерики. Когда я робко говорила, что мы, конечно, скоро поедем, но пусть совсем уж по-теплеет, а то в 17 градусов там невыносимо, можно и простудиться, ма-ма впадала в раж:
- Ты хочешь продержать ребёнка всё лето в городе? Совесть у тебя есть? Я, к примеру, с тобой сидела на даче столько, сколько нужно и в любую погоду.
Чтобы поехать на дачу, нужно было многое там подготовить: всё сломанное за зиму починить, проверить проводку, наладить воду – сло-вом, сугубо мужские дела. Обычно это делал Шурик. Его нелегко было уговорить на поездку за город, чтобы заняться всем этим – ну, не любил он это дело! И всякий раз мамин гнев обрушивался на меня. Но до того рокового момента всё было терпимо и без крови. А тут…
- Так когда вы планируете ехать на дачу?
Напомню: дело было первого мая.
- Мам, ну, ты же знаешь, Шурика трудно расшевелить. Ещё есть время… - я не успела договорить. Не знаю, может, у мамы был какой-то плохой день или ещё что-то, но отыграться в любом случае она явно решила на мне. Начался ор, который продолжался не меньше пяти ми-нут.
- Опя-а-ать! – она впала в раж. – Опять начинается волынка? Опять вы будете оттягивать отъезд до последнего момента! Лишь бы не ехать! Лишь бы мучить ребёнка в городе! Думаете только о себе!
- Ма, - тихо попыталась встрять я. – Я скажу Шурику, что…
- Скажет она! Оба хороши, родители! Уже вон какая погода хоро-шая, может, уже ехать можно и жить там, ребёнку дышать кислородом, а не газами! Скажет она Шурику! Твой Шурик в таком случае – козёл! А ты просто жуткая, кошмарная мать! Я бы на твоём месте уже сама сто раз поехала и сделала всё, что нужно! (Ложь! Ложь! Ложь! Никогда она не делала никаких мужских работ, всё было на папе!) Вы мне противны оба, а ты особенно! Лентяйка, просто ничего делать не хочешь! Не ра-ботаешь, не учишься, не делаешь ни-че-го! Только свои «страда-а-ания» лелеешь! Грош цена всем твоим страданиям, грош тебе цена как матери! – и она бросила трубку.
«Словом можно спасти, словом можно убить» – это одно из самых любимых маминых изречений. Но, как все её сентенции, они относятся к кому угодно, только не к ней.
А я сломалась. Сломалась, как кукла. Я тупо смотрела перед собой и чувствовала, как отвалилась одна рука, потом вторая,
