Бельведонский:
Восхитительно! Свыше пятнадцати Людовиков было, а до этого додуматься не могли, а вы сразу — по-большевицки, по-революционному! Товарищ Победоносиков, разрешите мне продолжить ваш портрет и запечатлеть вас как новатора-администратора, а также распределителя кредитов. Тюрьма и ссылка по вас плачет, журнал, разумеется. Музей революции по вас плачет, — оригинал туда — оторвут с руками! А копии с небольшой рассрочкой и при удержании из жалования расхватают признательные сослуживцы. Позвольте?
Победоносиков:
Ни в каком случае! Для подобных глупостей я, конечно, от кормила власти отрываться не могу, но если необходимо для полноты истории и если на ходу, не прерывая работы, то пожалуйста. Я сяду здесь, за письменным столом, но ты изобрази меня ретроспективно, то есть как будто бы на лошади.
Бельведонский:
Лошадь вашу я уже дома нарисовал по памяти, вдохновлялся на бегах и даже, не поверите, в нужных местах сам в зеркало гляделся. Мне теперь только вас к лошади присобачить остается. <…> Какая скромность при таких заслугах! Очистите мне линию вашей боевой ноги. Как сапожок чисто блестит, прямо — хоть лизни. Только у Микель Анже́ло встречалась такая чистая линия. Вы знаете Микель Анже́ло?
Победоносиков:
Анжелов, армянин?
Бельведонский:
Итальянец.
Победоносиков:
Фашист?
Бельведонский
Что вы!
Победоносиков:
Не знаю.
Бельведонский:
Не знаете?
Победоносиков:
А он меня знает?
Бельведонский:
Не знаю... Он тоже художник.
Победоносиков:
А! Ну, он мог бы и знать. Знаете, художников много, главначпупс — один.
Бельведонский: Карандаш дрожит. Не передать диалектику характера при общей бытовой скромности. Самоуважение у вас, товарищ Победоносиков, титаническое! Блесните глазами через правое плечо и через самопишущую ручку-с. Позвольте увековечить это мгновение». (С. 597 – 598)
Победоносиков окружил себя соответствующей «обслугой» в лице журналистов, фоторепортёров, «деятелей культуры и искусства», также готовых на любые услуги в обмен на собственное благополучие и карьерный рост. «Говорящие» фамилии этих персонажей действительно говорят сами за себя: художник Бельведонский, репортёр Моментальников, переводчица Мезальянсова, победоносиковский секретарь Оптимистенко… Общим руководством к их действию может быть признана рифмовка Моментальникова:
«Эчеленца, прикажите!
Аппетит наш невелик.
Только слово, слово нам скажите, —
Всё исполним в тот же миг»
(с вариантами: всё похвалим… стелефоним… изругаем… – и т. д.).
Можно характеризовать и каждого из этого «обслуживающего персонала», но имеет ли смысл? Почитайте – и сами удивитесь искромётности сатирических речевых характеристик, придуманных драматургом для «самораскрытия» его персонажей…
Хотя стоит, пожалуй, отметить ещё одну свойственную всем этим «моментальниковым» черту. Рядясь в одежды идейных борцов за официальные идеологические догмы, все они мечтают погрузиться в мир роскоши и достатка, в проклинаемый по долгу службы «буржуазный разврат», а если уж совсем невозможно, то хоть одним глазком подсмотреть, как роскошествуют обитатели недоступного им западного мира. Это очевидно из наставлений сотрудницы ВОКСа (Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, реально существовало с 1925 по 1958 год) Мезальянсовой режиссёру театральной постановки: «Ну, конечно, искусство должно отображать жизнь, красивую жизнь, красивых живых людей. Покажите нам красивых живчиков на красивых ландшафтах и вообще буржуазное разложение. Даже, если это нужно для агитации, то и танец живота. Или, скажем, как идет на прогнившем Западе свежая борьба со старым бытом. Показать, например, на сцене, что у них в Париже женотдела нет, а зато фокстрот, или какие юбки нового фасона носит старый одряхлевший мир — сконапель — бо монд. Понятно?» (с. 603)
Можно, конечно, вглядеться в «личности» чиновника Ивана Ивановича, попугайски затвердившего набор стереотипных здравиц и коммуникативных предложений, и секретаря Победоносикова Оптимистенко, грудью защищающего приёмную Главначпупса от посягательств просителей, и иных персонажей пьесы. Иван Иванович, например, воплощает глубокое убеждение как обывателей, так и чиновников, что достичь любой цели можно лишь с помощью разветвлённого блата и связей «наверху», а также столь же глубокое убеждение, что любое слово начальника, как мудрое указание, нужно непременно широко обсудить и приветствовать в массах, заверив начальство, что его указание немедленно будет принято к руководству, – словом, «начать широкую кампанию»… Но перечитайте пьесу! Вам откроется Маяковский, каким он на самом деле и был…
Пьеса заканчивается репликой возмущённого Победоносикова: «И она, и вы, и автор — что вы этим хотели сказать, — что я и вроде не нужны для коммунизма?!?» (с. 626). Пусть не смущает вас упомянутое обозначение общественно-политического строя, оно для поэта-драматурга в определённой мере эмблематично. Суть же здесь в том, что упорно выдающие себя за истинных борцов за коммунизм победоносиковы всяких мастей и рангов, присвоившие себе право функционировать в пореволюционном обществе, действительно не нужны обществу Будущего.
Да и обществу Настоящего они тоже не нужны… Но… Машина времени выбросила их как непригодный материал для Будущего, и это значит, что, оставшись в Настоящем, они на своих местах (вернее, в своих креслах) будут по-прежнему управлять культурой и благоденствовать в этом обществе… Печально, не правда ли? Уверена, что запретители постановок этого спектакля очень хорошо поняли мнение Маяковского на свой счёт… О том, какой счёт был предъявлен через 10 лет после постановки пьесы её постановщику В. Мейерхольду реальным советским судом той поры, я уже говорила выше…
Итак, кого же моет «Баня» Маяковского? Сформулировать ответ на этот вопрос читателю очень просто…
Естественно, в произведении рубежа 20-х – 30-х годов, тем более – в тексте, созданном автором, ратующим за социалистические ценности (так, как он их понимал), должны были отразиться реалии эпохи «борьбы за социализм». Они и отразились… Суть в том, что это отражение никак не противоречит гуманистическому смыслу пьесы, заложенному в неё автором. А вот это – главное…
Где же тут метафоры Маяковского и в чём их смысл?
Глобальной метафорой является вся пьеса, не зря названная «Баней». Баней оказалось всё то текстовое и сценическое пространство, в которое явились сценические персонажи Маяковского, а банщиком – автор пьесы. С неумолимой правдивостью сорвал он «идеологичную» словесную шелуху со своих персонажей и явил их зрителю голенькими, во всей неприглядности их истинного облика. Он показал разницу между словом и делом. Он показал, кому на самом деле доверено в его эпоху дело руководства культурой (а может, и не только культурой)… Самое страшное и сильное оружие, к которому он прибегнул, – смех… Смех иронический, саркастический, после которого персонажам (и их прототипам) уже невозможно сохранить людское уважение к себе.
Вы оценили, читатель, юмор, иронию и сарказм мастера-драматурга? Вы подивились искромётности его фантазии и умению выстраивать сюжет и образ?
Что касается авторского обещания «цирка с фейерверком» по ходу сюжета. Во-первых, элементы цирковых эффектов присутствуют в некоторых сценах пьесы, например, в сцене эксцентрического появления представительницы Будущего – Фосфорической женщины. В 1929 году для сценической реализации представлений о будущем вполне подходили такие «вкрапления» в драматургический спектакль… Во-вторых, пьесу собирался ставить Всеволод Мейерхольд, для стиля которого как раз и была характерна эксцентрика… В третьих, Маяковский хотел создать зрелищное представление для зрительской массы – любой, в том числе неграмотной и полуграмотной – и сознательно сделал ставку на яркость и зрелищность. «Театр забыл, что он зрелище. Мы не знаем, как это зрелище использовать для нашей агитации. Попытка вернуть театру зрелищность, попытка сделать подмостки трибуной – в этом суть моей театральной работы», – писал Маяковский (2, с. 137). Хотя вряд ли на этом основании можно отнести его пьесу к разряду тех зрелищных постановок «массовой культуры», которую демонстрирует в самой пьесе сценический режиссёр-постановщик спектакля на тему «Труд и капитал актёров напитал»… Уровень проблематики и поэтики, знаете ли, другой…
И последний вопрос к вам, читатель: не правда ли, после знакомства с «Баней» Маяковского совсем по-другому выглядят его жизнь и смерть?
G. Zlenko
[hr]
[1]Синекура (в современном значении слова) – хорошо оплачиваемая должность, не требующая никакого труда, не связанная с какими-либо серьёзными обязанностями (или вообще без них), либо даже не связанная с необходимостью находиться на месте служения.
