-Нюрк, а Нюрк! Выдь к калитке! – зычный голос деревенской соседки тётки Степаниды был слышен практически на всей улице. – Глянь-ка, Митрофаныч в нашу сторону от правления идет.
Анна Степановна, оторвавшись от уборки в хате, вышла на крыльцо.
-Ну чего там тебе Степанида? Что голосишь-то?
-Дык почтальон же. И идёт в твою сторону.
Степановна замерла, вглядываясь в сутулую худощавую фигуру Прошкина, который тяжело опираясь одной рукой на костыль, медленно шёл по улице в их сторону. Сердце у нее учащенно забилось – ведь уже почти год, как она не получала ни одной весточки с фронта от ее ненаглядного Павлуши. И сейчас, всматриваясь в приближающегося почтальона, Нюрка пыталась угадать, какую весть он ей принесет.
Почтальон почти дошел до угла забора, но остановился, достал кисет и стал неспеша вертеть самокрутку. Через минуту до женщин донесся крепкий запах самосада.
-Да иди же ты уже сюда, ирод. – не выдержала тётка Степанида. – Потом свою козью ногу посмолишь.
Митрофаныч поправил ремень сумки на плече и стал приближаться к калитке.
- Ан Степанна, тут такое вот дело… Короче, пришла в правление какая-то казенная бумага для тебя. – Федор Митрофанович как будто не мог выговорить слово «похоронка». Рука медленно протянула хозяйке потёртый треугольник.
«Ваш муж… в боях за Социалистическое отечество… пропал без вести… 29 сентября 1944 года…»
- Пропал без вести… Это как же? Погиб или нет?
- Тут, как я правильно понимаю, командиры не знают точно, погиб ли он, аль как? А ты, Анна, не отчаивайся понапрасну. Всё ещё может быть, может и живой твой Павлуха.
- Что же мне делать-то?
- А что делать? Молись, верь и жди.
Нюра лежала на лавке, покрытой брошенным овчинным тулупом, и вспоминала, как они с Павлом впервые, будучи студентами пединститута, случайно столкнулись в коридоре и как ёкнуло её сердечко, когда она заглянула в синие глаза некрасивого, но обаятельного молодого студента. Именно синева этих глаз и покорила её с первого взгляда. Как они бегали после лекций гулять в Зареченский парк или в Александровский сад есть мороженое, как трогательно и нежно он за ней ухаживал, провожал до дверей общежития.
Незадолго до окончания института они расписались и поехали вместе преподавать в эту деревню. Она была учительницей начальных классов, а её Павлик преподавал физику и математику.
С первых дней войны он стал настойчиво добиваться отправки на фронт, и наконец добился своего. Его отправили на курсы младших командиров-артиллеристов. Перед отправкой он заскочил на полчаса домой за вещами, обнял Нюру и, сказав: «Жди с победой!», пропал на долгих три года. И вот теперь это страшное, но, в то же время, дающее надежду «Пропал без вести».
Оставалось только верить и ждать, молиться, верить и ждать. Несмотря ни на что…
***
Прошло несколько лет. Закончилась война, домой стали возвращаться те, кто уцелел в страшной мясорубке Великой Отечественной… Страна приступила к восстановлению всего того, что было порушено фашистами.
Анна Степановна вернулась к преподаванию в школе, у соседки Степаниды муж погиб в последние дни войны под Берлином, почтальон Митрофаныч все так же разносил газеты и письма, в других семьях в деревне кто вернулся, а кто и лег в сырую землю, освобождая свою Родину и другие страны Европы от коричневой чумы.
В воскресный весенний день Анна возилась по дому, когда вдруг услышала скрип давно не смазанных петель калитки. В проёме она увидела мужскую фигуру. Что-то знакомое, родное почудилось ей. Выскочив на двор, она ахнула, прижав руки к груди и замерла, не в силах сделать хоть шаг навстречу ему… Её горячо любимому Павлуше.
- Вернулся, всё-таки вернулся… - прошептала она и сорвавшись с места побежала к мужу и припала к его худой фигуре, спрятав лицо на его груди.
- Вот, Нюра, я и дошёл до дома. – слова мужа доходили до ее сознания как сквозь вату, рука гладила ее плечи, а вторая сжимала костыль. Левой ноги не было.
- Господи! Услышал ты мои молитвы, внял моим слезам, пролитым бессонными ночами, вернул моего Павлушу. – женщина продолжала крепко обнимать мужа. Опомнившись, она потащила его в дом, поминутно заглядывая в такое родное, но худое, заросшее щетиной лицо…
Вечером, сидя за столом и дымя самокруткой, Павел рассказывал:
- В 1944 году полк, где я командовал батареей, вышел на румыно-венгерскую границу. Враг отчаянно сопротивлялся, пытаясь остановить наше наступление. В один из дней во время особо ожесточенного боя рядом с моим орудием разорвался снаряд, я почувствовал сильную боль в левой ноге, взрывной волной меня подкинуло вверх и больше я ничего не помню.
Очнулся я через неделю в полевом госпитале. Оказывается, пока я был без сознания, меня подобрали санитары нашего медико-санитарного батальона и с первой же оказией отправили в госпиталь. Пока я попал на операционный стол, выяснилось, что в раненую ногу попала инфекция и началась гангрена. Ногу спасти было невозможно. Если бы её не ампутировали, то я бы скорее всего не выжил.
Пришел я в себя, понял, что остался без ноги и такая тоска на меня навалилась… Я же кому буду нужен такой инвалид без ноги? А ты? Как ты меня такого примешь? Какой из меня помощник тебе в жизни? Какая опора?
В общем достал я пистолет, рука ходуном ходит… Это же я в себя, не в немца стрельнуть собрался. А в этот момент мой сосед по палате (у нас с ним койки рядом стояли) повернулся ко мне, посмотрел, молча протянул руку и выдернул у меня пистолет. Обругал матерно и сказал, чтобы я не дурил.
«Любишь жонку свою? И она небось все гляделки выплакала, тебя, дурака, дожидаючись. Любит и ждёт тебя, а ты ей горе решил причинить. Ишь чего удумал? Стреляться. Ты докажи всем, а в первую очередь себе, что твоя любовь сильнее твоей ущербности. Докажи, что ты мужик, а не тряпка. У тебя только одной ноги нет. Вон, в соседней палате лежит солдатик. Так тот вообще обрубок – обеих ног и одной руки нет. И то стреляться не собирается. А ты… Будь мужиком, вертайся к ней и живите в мире, любви и согласии!»
А потом стали меня переводить из госпиталя в госпиталь, операций несколько пришлось вынести. Меня, оказывается, здорово осколками посекло. А удалить их можно было только после ампутации. И то не сразу.
Благо, никаких жизненно важных органов задето не было.
Списали меня подчистую, инвалидность дали, в санаторий отправили восстановиться. А я все никак не мог собраться с духом и предстать перед твоими глазами таким вот инвалидом на костыле.
И когда я однажды сидел в палате после процедур, такая тоска меня взяла, так захотелось к тебе, любимая моя Анюта, прижаться, что собрал я в сидор свои пожитки, пришел к главврачу санатория и попросился долечиться дома, вместе с тобой.
Не хотел главврач меня отпускать. Но ты ж знаешь, я настырный. Добился в свое время отправки на фронт, добился и сейчас, чтобы домой отпустили.
И вот я перед тобой каков есть. Инвалид безногий.
Промокнула слезы уголком платка Нюрка, прижалась к мужу:
- Ничего, Павлуша. Бог даст, всё будет хорошо у нас. Ты вернулся и это главное. Мы с тобой друг друга любим и это тоже главное. Значит судьбой было предназначено такие испытания нашей любви пройти. И стала она только крепче от этого. Мы вместе… И вместе проживем столько лет, сколько нам на роду написано. Обязательно!
Прочёл на одном дыхании! 
