Помню, шёл тогда 1973 год. Кому-то он кажется древностью, пусть так, а мне всё помнится, будто случилось вчера. Вот и снова всё перед глазами.
Тогда я очутился в долгожданном отпуске. Едва примчался из своего гарнизона и сразу под венец – ты так долго этого ждала. Я же постоянно пребывал в счастливом угаре. В том самом, когда весь мир, казалось, сжался для меня настолько, что я ничего в нём не различал, ничего не знал, да и знать не хотел. Весь мой мир заключался в тебе!
Боже мой! Мои восторги поймет лишь тот, кто фибрами своей души познал, что такое гарнизон, удаленный на тысячи км от людей и человеческой жизни! Кто сам познал, что такое служба офицера, в которой одни лишь обязанности, долг и непрерывная беременность мозга от всевозможных задач, приказов и спешки, часто неоправданной, поскольку всюду всё равно не успеешь! Но сутки войскового офицера – это лишь задачи, задачи и задачи!
И вдруг, внезапное как выстрел, безмятежное счастье! Мы с тобой вдвоем! Сердца звучат, как там, у пиитов, в унисон! Глаза в глаза! Рука в руке! Душа к душе! В общем, идиллия!
Именно в такой момент на парадном пиджаке тестя я заметил медаль. Невзрачная серая ленточка с желтой полоской, а на петельке небольшой серебряный кружок. Мне и напрягать зрение не пришлось, чтобы вспомнить выдавленную на нём надпись: «За боевые заслуги».
И сразу сообразил, что такая награда по ее статуту разместилась между медалями Ушакова и Нахимова. Впрочем, разве это важно? Это же не какая-то юбилейная награда, каких и у меня уже несколько! Это же боевая награда! За боевые заслуги!
В общем, мой счастливый семейный угар вдруг померк, и ничего важнее, чем история этой боевой медали я себе уже не представлял, потому с трепетом приблизился к висящему на стуле пиджаку и, кивнув на него тестю, спросил:
– Василий Андреевич! Почему же ты раньше скромничал?
– Неправильно вопрос ставишь, Саша! Будто мне следовало везде свою грудь выпячивать? Вот, на ваше торжество теперь и прицепил…
– Я вопрос не ставлю, – принялся я оправдываться. – Это от неожиданности! Теперь я от тебя не отстану, пока все подробности не расскажешь! Я как-то и не предполагал… Не то чтобы считал недостойным – не подумай плохого, – но… В общем, нам есть о чём поговорить! Вернее! Есть, что мне послушать!
– Зачем мне твой фонтан восторгов, Саша! Рассказать я тебе, разумеется, всё расскажу, да уже сейчас готов репу чесать – рассказывать, в общем-то, нечего. Так, некий эпизодик из военной молодости моего поколения! На нашу долю их немало выпало – вот мы и сработали! Думаю, и вы не оплошали бы!
– Ну, конечно! Скромность героя украшает! – выпалил я.
– Не напрягайся, Саша! Потом ещё поговорим, а сейчас ты, видимо, о своей молодой жене совсем забыл… Смотри, старлей, в корень и, главное, заранее! Женщины любое невнимание к себе, особенно в такие дни как у вас, никогда не прощают! У них от невнимания рубцы на душе образуются! А мужикам часто это невдомёк! Женщина – это же инструмент тонкий и хрупкий! Это не наш с тобой грубый примитивизм! У них же чувства в основе всего…
– Ну, Василий Андреевич! Ты еще и философ! Жаль, что я раньше с тобой почти не говорил…
– Так ведь нам не до философии бывало… То ты за моей дочерью ухаживал, каждую минуту с ней уединялся, а потом в свой гарнизон укатил… Но мы ещё успеем! Мы всё успеем, Саша!
В последующие дни я искал возможность послушать тестя, но всякие обстоятельства мешали. То мы с Ленкой в театр спешили, то она меня по магазинам тянула («У вас в лесу ведь ничего не купишь!» – смеялась она над моей непрактичностью), то настрой у всех был неподходящий.
В общем, лишь через пару деньков за вечерним столом мне удалось напомнить тестю его обещание, и я сразу получил странный ответ:
– Так я уже всё рассказал! – засмеялся он. – Мне и добавить-то нечего, если не придумывать!
Сначала я оторопел от такой позиции, но быстро нашёлся:
– А если без скромности и без лирики? Если одни факты, Василий Андреевич! Что, где, когда и как?
Тесть снова лукаво усмехнулся:
– Это можно! Но не будем портить женщинам вечер! Это не их тема!
Однако наши женщины обе возразили в мою пользу.
– Ладно уж, обсуждайте свою войну! – вступилась за меня теща. – У нас и свои дела имеются! Мы с дочкой кое-что своё обговорим, женское, о чём вам знать не положено! Ясно? Вот и хорошо! Мы уносим на кухню свои ноги и посуду…
Мы остались вдвоём, но тесть демонстративно уставился в телевизор. Казалось мне, что разговор опять сорвётся. Однако тесть заговорил и, наконец, серьёзно:
– Должность моя на войне была невеликая – водитель по подвозу боеприпасов для зенитки в зенитном полку, а он именовался 1480-м зенап и числился в составе 33-й армии Западного фронта. Сформировали этот полк перед самой Курской дугой, в 43-м. Для нее, родимой, и сформировали. Там мне пришлось крепко поработать, однако уцелел. После тяжелых боёв мы очутились в резерве для пополнения, но уже в составе 31-й армии. А с 1 июля 44-го мой полк передали частям фронтового подчинения 3-го Белорусского фронта. Это уже после Минска было… Но медаль я получил позже, за Кёнигсбергскую операцию…
– Значит, когда на немецкую территорию вошли! – уточнил я. – Тогда немцы еще упорнее сделались…
– Да! Это было заметно! А полк мой к тому времени уже имел на вооружении 85-мм зенитные пушки 52-К образца 39-го года. Хорошая пушка, дальнобойная! На высоту 10 км стреляла! 20 выстрелов в минуту делала! Одна батарея за минуту расстреливала то, что я на своем Газ-АА за рейс подвозил! Вот и метался я с товарищами туда-сюда! Со своей позиции на фронтовой склад, да обратно. Как те белки в колесе, если бои жаркие случались…
– И сколько ты подвозил? И какое плечо подвоза? – стало мне интересно.
– А сколько я мог подвезти на полуторке… Полторы тонны! Больше нормы брать не полагалось – машина тоже не железная, хотя и железная! И дороги… Если по грязи, так вообще слёзы – вспоминать не хочется! А плечо? Это уж, смотря где стояли. Километров семь или десять выходило до фронтового артиллерийского склада...
– И кто вам машины загружал? Ящики-то тяжелые? – вникал я.
– Ящики тяжелые… Мы их укупорками называли. Одни были для снарядов, другие для порохов в навесках, третьи для унитарных выстрелов… И все по многим признакам разные. Сам знаешь, бронебойные, трассирующие, шрапнель… Нам машины, конечно, загружали. Сам посуди – штатный снаряд весил 9 кг с гаком, а выстрел – более 15 кг! В укупорку помещалось два, бывало и один. И не всё так просто. Допустим, попадались нам и американские пороха. Их обозначали буквами ОД, то есть «Особая доставка». Они плохо воспламенялись и обладали меньшей механической прочностью, чем отечественные. Другие стандарты! Приходилось даже систему воспламенения менять… А если весь порох попадался зернистый и без добавок трубчатого, так стрелять разрешалось только летом. Специальные надписи были на укупорках – «Использовать при плюсовых температурах». Иначе гильзы лопались, стволы раздувало, расчёты погибали… Пока разберёшься, что грузят и что везешь… В общем, сложно было – не как в кино: «Давай всё подряд! Только давай!» Да ты, пожалуй, это знаешь лучше меня! Ведь специалист!
– Не приходилось как-то… Я же ракетчик! Порохов не нюхал! – оправдался я.
– Повезло! – без должных оснований похвалил меня тесть и весь погрузился в воспоминания. – Тогда наша авиация немецкую уже основательно зажала, но и она, не скажу, чтобы постоянно спала. Люфтваффе в любых условиях не сдавалось! Потому и моему полку, отбиваясь, боеприпасов пришлось израсходовать немерено. Полк тогда развернулся в лесу. Это вблизи городка Тапиау, он сейчас Гвардейском зовётся. Там, прикрывая от люфтваффе обнаруженный немцами полк гвардейских миномётов, мы основательно поиздержались. Вот меня и послали за шрапнелью днём, что, конечно, было опасно. Машина на дороге – легкая цель для истребителя. Но пришлось рисковать! А что же моей батарее делать, если опять случится большой налёт? А если еще и не один, а боеприпасов мало? В общем, дали мне накладные в руки – и: «Вперёд! Ждём тебя с нетерпением! Не подведи!»
– Так тебя одного послали, что ли? И это на твоей крохотной полуторке?
– Ну, да! Так уж вышло. В колонне ехать, конечно, веселее, но днём значительных перемещений у нас старались не допускать. Это очень опасно даже в затишья между большими сражениями. Маскировка и еще раз маскировка! Всегда и везде! Немцы ведь и по отдельной машине могли полк выследить, а уж по колонне, тем паче. Даже на территории Восточной Пруссии мы старались ездить по ночам, хотя там большинство дорог обсажено деревьями, потому перемещения техники заметить сложно. И всё же никакая маскировка не является панацеей для грузовиков! Немцы понимали их важность, потому в любое время уважали нас изо всех сил и изо всех видов оружия! Сколько товарищей я потерял…
– Это могу представить, – поддакнул я.
– И когда я выскочил из своего лесочка и помчался под деревьями по шоссе, то даже не заметил как… Видимо, сзади парочка фоков сто девяностых пристроилась… Хорошо, что в кузове лишь пустые укупорки… Но моя полуторка во мгновение ока превратилась в тысячу щепок, и сразу всё запылало… Я, когда очнулся, то вывалился из горящей кабины, она ведь деревянная, и побежал. Сильно испугался, когда крупным калибром кабину будто разрезало! А когда залёг и оглянулся, машины-то моей уже не было. От нее лишь привет пламенный остался!
– Понимаю перспективу! Шофер грузовика и без грузовика! На себе-то не потащишь!
– Так точно! И как мне оправдаться тем, что выполнить приказ стало невозможно? Никак нельзя! Невыполнение приказа – это же беда! Отложенная для многих товарищей беда!
– Это и понятно! – согласился я. – Но что же можно сделать?
– А ничего не можно! – подтвердил тесть и махнул рукой. – Так, давай, пропустим с тобой граммов по сто за упокой моего Газона, пока женщины не мешают? Помянём его, хорошего!
Я поглядел на тестя с интересом. Что это он вдруг? Провокация? Конечно! Видно, на вшивость меня проверяет, заботясь о будущем своей дочери! Или задумал от меня отделаться, чтобы не вспоминать то, что настроения не улучшает? Впрочем, почему же не улучшает, если в итоге тесть вышел победителем. Не за сгоревший же грузовик ему «За боевые заслуги» вручили! Но пора и мне реагировать на его предложение, подумал я:
– Может, как-нибудь потом? Ты ведь знаешь, Василий Андреевич, что я противник спиртного, да и ты, насколько мне известно, к нему не тяготеешь. Или военные воспоминания того требуют?
[justify] – Нет, так нет! – легко согласился тесть. – Но,
