близкие себе. Но нет, на его взгляд, в основе здесь лежала «закваска матерьялистов, закваска грубо положительной науки». Религиозный мыслитель Сергий Булгаков также видел в толстовском учении проявление не духа, а «рассудочный рационализм эпохи просветительства».
Толстой и в своём морализме выражал принципы, обратные, безнравственные по сути своей. Непротивление злу — это же его приближение, это потворство злу. Верующий не боится противостояния. Это даже его обязанность со злом бороться. Хоть бы и сам дьявол явился перед ним. Верующий твёрдо знает, что с ним Бог и, следовательно, сила и правда.
Самое главное в толстовстве нет места душе человека. Когда тяжко, больно или, наоборот, хорошо, не Эпиктету же молиться будешь, а Христу. Не в афоризмах же будешь искать утешения, а в Его вечном образе. Толстой мировоззренческие вопросы ставил, ответов не неся и душе ничего не предлагая. Писатель и христианин Жан Кокто справедливо говорил, что «неопределённая вера порождает дилетантские души». Толстой ко всем вопросам подходил с заметным налётом такого внутреннего «душевного дилетантизма». К теме угнетённых обращался более от скуки, чем из сострадания, более из желания низвергать, чем из чувства справедливости. Никому он не сочувствовал. Душу крестьянскую знал так, как может знать её помещик и их господин. Поверхностно и искажённо. Так же судил и о свете. Свою личную неприкаянность (без веры человек иным не может быть) списывал на чужие недостатки.
Не «в чём моя вера» надо было писать, а «в чём моя вина». У него все метания от нечего делать. Весь путь Толстого — это праздношатание гордого, презрительного к прочим барина, не знающего куда силы свои приложить. Хотел всё знать и думал, что сам что-то глубокое постиг. Жил неприкаянно, умер без покаяния.
«Но если только возомнит он хотя на миг, что он уже не ученик, мудрость вдруг от него отнимется, и останется он впотьмах», — Н. Гоголь.
