На самом Восточном краю Великой страны на берегу Тихого океана язычок дверного замка, который открывался ногтем, в квартире холостого флотского Лейтенанта по имени Лешка в утренней тиши металлически щёлкнул звуком взведенного курка. Через мгновение раздался выстрел закрываемой двери, на которой висела табличка - Осторожно, злая собака, а хозяин еще хуже! На четвертом этаже в матерно пустом подъезде, с убитыми вечностью мухами, раздались глухие удаляющие шаги. Лампочка на лестничной площадке придурковато моргнула и потухла. Военное поселение, похожее на лысую коленку молчаливо проводило недовольно урчащий ЗИЛ-157 по прозвищу «Коломбина» с офицерами на службу.
В это время на противоположном, Западном краю той же Великой страны Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И.Брежнев заканчивал свой доклад 25 съезду партии. Заключительные слова "Да здравствует коммунизм" делегаты стоя встретили бурной продолжительной овацией и здравницами "Ура!", "Слава КПСС!", "Да здравствует наша ленинская партия!, "Да здравствует великий советский народ!".
Беспородный полуторагодовалый пес, плод скороспелой любви черной овчарки с рыжей дворнягой этого не слышал, поэтому для приличия еще раз гавкнул в однокомнатном логове и прислушался. Поняв, что хозяин ушел на службу, кобель важно поднял лохматый с рыжими подпалинами хвост, и слегка повиливая им, по-хозяйски уверенно пошел по квартире. Лейтенант звал его Одноухий, за то, что одно стоячее ухо у собаки было вызывающе антрацитово черное, а другое, обвисшее, как бы незаметное - светло рыжее.
- Слава Гекате, - воздав должное богине собак и подъездов, Одноухий посмотрел на висящую в прихожей на гвозде шинель. - Есть возможность отдохнуть от чумного хозяина, любителя приключений на свой хвост.
- Не скажи, друг, не скажи, - глубокомысленно возразила зимняя, подбитая рыбьим пухом, шинель. - Наш Лешка, лучше мичмана Вовчика с первого этажа. У того вся комната обклеена черно-белыми фото обнаженных девиц из журнала «Плейбой». Мне, как женщине, пусть и на плечах мужественного и героического мужчины, стыдно заходить в тот омут похоти и разврата.
Кобель, еще недавно сиротливо прятавшийся от голодной жизни под лестницей первого этажа, зайдя на одинокую кухню, где еще стоял запах яичницы из яичного порошка с сухой картошкой, пожаренной без сковороды, огляделся. Что хозяин оставил поесть?
Он остановился и, осторожно водя во все стороны мокрым, симпатичным подвижным носом, уловил в воздухе знакомый запах
- Лешкиного командира за ногу укусить, - в сердцах незлобно ругнулся Одноухий. - Опять мне кастрюлю овсяной каши наварил, - и досадливо чихнул. - Что у него на корабле на паек нормальных круп нет? Скоро вместо лая буду ржать по утрам мерином над ночными выкрутасами Лейтенанта.
- А что ты хотел? - спросила некогда белая электрическая двух камфорная плитка «Мечта» на ящиках из-под банок томатного сока, а ныне закамуфлированная пригоревшим комбижиром под саперную лопатку. - Лобстеры? Антрекоты.
- Вот только матом ругаться не надо, - обернувшись, заметил пес и выкусил блоху у хвоста. - Я и сам могу послать кого угодно и куда угодно, благо, что хозяин научил кратко и доходчиво лаять.
- В поселке консерватории и кина нет, - продолжила плитка. - Кафе «Дельфин», этот местный абортарий и то находится в соседнем поселке за восемь километров.
- Будь моя воля, я бы всех Лейтенантов еще в училище душила походами в оперу, - с апломбом красивой женщины заявила резная герань на подоконнике, оставшаяся от прежних хозяев квартиры. - Это надо же придумать - дешевый портвейн закусывать ближе к ночи моими благовонными листьями.
- Вы, дорогая, всегда всем недовольны, - сказала немытая кастрюля из-под борща, если «это» лейтенантское варево можно было назвать борщом.
- Неправда ваша! - ответила герань. - Я разгильдяев не люблю.
- Извините, разрешите узнать, а чем же вам наш Лейтенант не угодил? - интеллигентно задал вопрос немногословный кожаный чемодан без ручки. - Хоть и холостяк, но однолюб. Женщин любит только один раз, а потом смывается от них, теряя ручки.
- Как это чем?! - удивилась герань. - Всем. Ходит по вечерам в одних трусах, звеня на весь поселок своими колокольчиками-бубенчиками, и постоянно чешет свербящее хозяйство. Во время декламации своим пассиям стихов Есенина окурки тушит у меня в цветочном горшке. Ни польет, ни приголубит, а туда же, Ильинский недорезанный.
- У него в доме из жидкостей бывает только спирт и портвейн, – заметил цветной горшок.
- Лучше бы почитал журнал «Коммунист Вооруженных Сил» или «Блокнот агитатора», - продолжил стонать цветок. - Узнал бы, что в мире делается. Кто как живет, с кем и как спит.
- Он и так их в гальюне читает. Это для него действует как слабительное.
- Только не надо меня бесить! - Одноухий, поднятием хвоста «свечкой» остановил кухонный гвалт. - Нормальный, добрый мужик. Взял меня к себе жить. Кормит. На улицу гулять выводит. Что еще надо?
- Ничего себе нормальный, - сказал висящий на стене портрет Главкома ВМФ, вырезанный из журнала «Морской сборник». - Пеленг берет вместо маяка по фарам проходящей по берегу машины.
- Вот-вот, товарищ адмирал, - поддакнуло полотенце, цвета асфальта в лучах утренней зари, лежащее на столе. - Нечего в спешке мною ботинки чистить.
- Все верно, - заявил бюст Бертольда Брехта, подарок Лейтенанту одной из его зазноб. - Леха сказал и Леха сделал - это два разных мужика.
Пес, не обращая на перепалку, зашел в комнату и огляделся. Все было, как всегда. Не прибранная, будто по ней пронеслось Мамаево иго, койка у стены. Посередине круглый стол с инвентарным номером, придвинутый к кровати, под которой, как испуганный любовник, затаился раскрытый чемодан. Стульев не было, так как Лешкин принцип был простой: «Стакан и в койку!» В одном из углов комнаты стоял старенький телевизор с одной на все Приморье программой, откуда передавали вести с полей КПСС. В другом - коробка с нестиранным бельем. Пепельница с окурками пахла как распятие на старом погосте.
На стене на вбитых гвоздях висела пыльная «парадка» - парадная форма одежды. На спинке кровати развратно и возбужденно расположился чей-то забытый лифчик третьего размера. Залетевший дальневосточный Шершень размером с указательный палец, застыв в воздухе со знанием дела прошершенил:
- Это Люськи-продавщицы из соседнего подъезда. Ходит и ходит, а потом у мужика плавки пропадают.
- Ну, уж это враки! - возмутилась ею забытая помада на подоконнике.
- Честное слово!
- Да не лепите горбатого попусту, - возмутился правый носок, который ползал под кроватью, ища своего дырявого правого брата. - Вы все просто не знаете, что такое счастье: запах чистоты и глажки, а сам вспомнил: «Пальцем, гад, подденет с пятки и отправляет черти куда. Лишний раз постирать - спина отвалится».
- Ненавижу этот дырявый поселок, где насморк один на всех, эту квартиру, Лешку оболтуса, - поддакнул, златой Кортик, светящийся на стене, как чеховское ружье. - Хочу в старинное Морское собрание с хорами для оркестра и порхающими по паркету в бальных платьях красивых женщин. Мечтаю висеть на бедре у офицера. В белых брюках при его променаде по летнему Приморскому бульвару. Размеренно тереться о изумительное бедро будущей Ассоль. Нюхать абсент или крымское благоухающее вино в буфете. - Кортик, возбужденно щелкнув защелкой в рукоятке, и чуть ли не вылез из своих ножен. - Что бы меня трогали руки в белых перчатках, а не лапали в пушечной смазке, воняющим тройным одеколоном. Почему мне, выкованному из закаленной булатной стали, закончившему старинный морской корпус приходится терпеть это не комильфо? Надоело быть открывалкой консервных банок «Килька в томате». Хочу в столицу! На смотры и балы.
- Дурень, ты Кортик, - почесав лапой за ухом, Одноухий не выдержал и начал свои университеты. – Что ты видел в жизни в своих черных ножнах и что понимаешь в ней? Ты не мерз зимой, когда струя на лету застывает сосулькой, а хвост примерзает к ступенькам! Не жил в сопках, где за тобой гоняются уссурийские тигры, для которых ты являешься деликатесом, - снова укусив блоху у хвоста, пес стал вспоминать свою собачью жизнь.
Как родился в раздевалке поселковой небольшой котельной. Как за ним с любовью ухаживали, заботились разгильдяи, но добрые малые - матросы Сашка и Вовка. Всегда с камбуза приносили косточки, а когда и котлету. Но однажды, злой начальник увидел и выбросил его на свалку:
- Нечего мне здесь разводить плацдарм для блох! - будто у его жены не было триппера.
Хорошо, девочка Маша из соседнего дома, вынося мусор, увидела бездомного щенка, дрожащего от холода и страха, и взяла его домой. Отогрела. Накормила, но через полгода отца девчушки перевели с Востока на Запад.
- Куда его? - спросил отец дочку. - Он же беспородный, - и семья уехала без него.
Пришлось всеми брошенным существом прятаться на подсобном хозяйстве у связистов, но и оттуда сторож-хмырь прогнал. Пес вспомнил прошедшую зиму, с ее февральскими ветрами, когда чуть не сбивало с ног. Зимнюю влажность, когда уши превращались в свиное ухо.
Повезло, устроился под лестницей в подъезде, у которого не было входной двери. Это Лешка, с четвертого этажа, будущий его хозяин выбил ее по пьяне, забыв, что она открывается во двор. Увидев как-то бездомного, несчастного пса, взял с собой в квартиру. Приютил. Отогрел. Оставил жить. Правда, строго приказал: «Шалав не приводить! Порядок в квартире за тобой!»
- Не было бы моего хозяина, то не было у меня жизни, - Одноухий не заметил, как начал лаять вслух.
- Лешке в отличии от тебя не позавидуешь, - заметил правый ботинок под подоконником и стал взглядом икать брата.
- Это верно, Лейтенанту не позавидуешь, - со знанием дела поддакнула висящая на гвозде портупея. - Через день на ремень. Каждый день на службе, как маленькая смерть. Начальство Алексею ежедневно промывает мозги скипидаром с патефонными иголками. Холостой лейтенант - существо беззащитное, - сделав паузу, добавил, - потому что безрогое.
- Зато женатый мужик живет дольше, - чисто по-женски возразила Кобура.
- А холостяк - интереснее, - мудро возразил пес, у которого «домашность» началась с того, что он хозяину по утрам стал носить тапки.
Пес взял тазик-обрез, налил воды и замочил грязное Лешкино белье, чтобы вечером постирать. Аккуратно заправил постель любви хозяина и стал наводить порядок в комнате. Собирая «караси», то есть нестиранные носки, пушистым хвостом подмел пол. Взял на кухне пакет, и все остатки романтического ужина на двоих лапой смел в него. Нашел тряпку и протер стол для очередной вечерней вакханалии. На кухне накормил друга хомячка, помыл посуду и пошел в магазин за пивом для любимого хозяина.
Да, Одноухий у Алексея, среди непутевых вещей и разговоров чувствовал себя как дома, то есть при коммунизме. Ведь у него был бестолковый, но добрый хозяин, который любил его, заботился, кормил и дарил тепло своего сердца. Жизнь продолжалась.
