Гоша
Гошин отец, удавился в субботу, под вечер, когда вся страна, все ее многомиллионное население радостно отходит от телевизоров, спокойно ужинает, пьет водку, бьет жен и изменяет мужьям, то есть ровно в девять часов вечера, под громкие позывные программы ‘’Время ’’.
Удавился спонтанно и очень не красиво: в тесной, совмещенной с туалетом ванной, на заскорузлом кожаном ремне, перекинув его через ржавую трубу для сушки полотенец, торчащую из облупленной, бетонной стены.
Длинные свои ноги, он подогнул под себя, и в полумраке, под закруглением чугунной ванны, крашеной охрой, таинственно светились его пальцы, торчащие из дыр несвежих и рваных носок.
Жена его, Глафира Ивановна, Гошкина мать: дородная женщина с вечно красным, словно обветренным лицом, всю свою жизнь, проработала в винном магазине. Выпивала, не пьянея, через слово ругалась матом и, несмотря на свои пять классов образования, была удивительно грамотной женщиной. Вернее сказать она обладала странной, врожденной грамотностью. Мало кто знал, что все Гошины домашние сочинения по литературе, вплоть до девятого класса, проверенные ею, всегда отличались идеальной грамотностью, включая пунктуацию, порой иногда очень сложную.
Так вот: эта самая Глафира Ивановна, как обычно, в конце рабочего дня, выпила два полных стакана красненького и, сдав кассу, закрыла на замок склад со спиртным, неспешно отправилась домой. Где-то через час, уже дома, войдя в ванную, и обнаружив удавленника, тихо охнула и прямиком рванула в соседний дом, где жил ее давний любовник.
Там, кстати, она и осталась на ночь.
На следующее утро, от души выспавшись по случаю воскресного дня, Гоша нашел отца уже посиневшего, с черным, толстым, высунутым языком и в мокром от мочи трико.
Гоша, двенадцатилетний пацан, отца своего, работавшего в конторе ‘’Вторсырье’’, любил самозабвенно и часто вместе с ним, разъезжал по окрестным дворам и кварталам на старой, пегой какой-то кобылке запряженной в большую телегу с высокими, дощатыми бортами. В телегу эту, Гошин отец складывал всяческое тряпье, выносимое хозяйками из квартир. Взамен он обычно выдавал женщинам какую-то мелочь, редко потрепанные бумажки, а чаще всего леденцовых петухов в прозрачных, липких бумажках, или слежавшиеся воздушные шарики, надуть которые подчас не могли и наши отцы.
…С трудом, перепилив кухонным ножом кожаный ремень, переброшенный через трубу, Гоша дотащил своего отца, высокого и плотного мужика до постели, снял петлю с шеи, мокрое, обосанное трико и как смог, обмыл его влажной губкой. После чего, накрыв тело одеялом, сбегал на угол, к магазину и из телефона автомата вызвал скорую.
А уже после того, как труповозка увезла тело, с Гошей случился припадок.
Рухнув как подкошенный посреди кухни, он изогнулся дугой и засучил ногами, такими же большими, как и у своего отца.
С того дня, припадки у Гоши стали происходить практически ежедневно.
Гошина мать, как полагается, поголосила, попричитала денек - другой, справила поминки, да и привела в квартиру свою любовника, на правах официального мужа.
Любовник ее, приговоренный в свое время к высшей мере за убийство сторожа мебельного магазина, вместо расстрела, отработал где-то в Забайкалье, в юго-восточной части Читинской области пять лет на урановых рудниках и был освобожден по актировке в чистую – помирать на воле.
Помер он и в самом деле довольно быстро: уже через год у него открылась гангрена рук и ног, отягощенная белокровием. Но видимо назло природе, урка этот, перед смертью, сумел заделать Гошиной матери ребенка, брата Гоши, болезненного, хилого пацаненка, альбиноса.
Во время своих припадков Гоша часто мочился в штаны и пускал ветры, за что его, по обычаю довольно жестокие одноклассники, прозвали вонючкой. ссаной.
Он в такие минуты сжимал кулаки и страшно бледнел, но драться не бросался, точно зная, что любая его драка обычно заканчивается сильным и долгим приступом.
Я был старше Гоши на пару лет, и однажды, то ли от скуки, то ли из жалости к одинокому парнишке, сводил его далеко от дома, за железнодорожную линию, туда, где из широкой трубы вытекает теплая, в мазутных разводах вода с ближайшего завода.
В зимние морозы, вокруг этой трубы зеленела свежая трава, а пар оседая на ней, превращался в необычайно причудливые наросты прозрачного как горный хрусталь, льда.
- Красота...
Шептал, заворожено Гошка с первого взгляда влюбившийся в действительно поразительно красивый кусочек зимнего городского пейзажа.
- …Вовка, пойдем смотреть красоту. Шептал иногда мне на ухо Гошка, густо краснея при этом и чаще всего у меня не хватало сил ему отказать…
Однажды, когда я терпеливо дожидался возле школы общепризнанную красавицу Татьяну Бологину, чтобы передать ей тетрадку со своими первыми стихами, посвященными лично ей, Гоша неожиданно появился у меня за спиной и вновь покраснев, зашептал. Вовка, пойдем смотреть красоту…
- Да пошел ты!- крикнул я ему тогда в снрдцах.
– Неужели не видишь, что я занят?
Гошка ушел, тоскливо поскрипывая снегом, а я, проторчав еще целый час на улице и увидев, что объект моей влюбленности вновь выходит из школы с высоким и необычайно красивым (но таким же необычайно тупым), Игорем из десятого класса, расплакался от обиды и выбросил стихи в первую попавшуюся урну.
Через месяц, Гошу арестовали, за участие в убийстве студента, пришедшего в гости к девушке, живущей в недавно отстроенном женском общежитии.
Гоша и еще человек пять подростков постарше, избивали его обрезками арматуры до тех пор, пока он еще пытался шевелиться.
Студент этот умер, не дождавшись приезда кареты скорой помощи. Гошины подельники, на следствии, утверждали хором, что именно арматура девятиклассника Гоши, добила парня-студента.
Это событие, отчего-то совсем не взволновало жильцов нашего дома.
- Яблоко от яблоньки…
Многозначительно бросит иная соседка своим товаркам по скамейке у подъезда и все, как будто и не жил все эти годы в нашем доме странный, затравленный пацан, Гоша.
Прошло уже очень много лет с тех пор.
Я постарел.
Стал отцом и дедом.
Пес знает, зачем, уехал далеко-далеко от родного города, но иногда, особенно зимой, спасаясь от приступа беспричинной тоски, я тянусь к спасательной сигарете, мне отчего-то отчетливо вспоминается наш обшарпанный подъезд, наряд милиции, что под проклятья и крики полупьяненькой Глафиры Ивановны, уводил Гошу из нашего дома, сверкающие на солнце наросты льда на траве возле заводской трубы, и все это на фоне удивительно знакомого голоса, шепота.
– Вовка, пойдем смотреть красоту…
