Кабинет Калинина — комната раза в полтора больше прихожей: письменный стол, винтовое кресло, три стула, шкаф для одежды, тумбочка с выдвижными ящиками, кухонный стол-шкаф. В углу небольшая дверь, видимо, в туалет. Окно кабинета смотрело в заросли кустарника, сквозь которые проглядывала глухая стена соседнего здания. На письменном столе ноутбук, принтер, бумаги; на кухонном — чайник, микроволновка.
- Так, что у нас со временем, - Калинин посмотрел на часы. — Тринадцать тридцать. Ладно, закрываюсь. Я же тут хозяин, что хочу то и ворочу. Да и посетителей у меня — ты сегодня второй по счёту.
Калинин вышел, закрыл входную дверь на задвижку. Вернувшись, достал из кухонного шкафа бутылку коньяка.
- Ну что, Витёк, по стопарику? Или у тебя ещё дела сегодня? Ты ведь не в гости приехал, я думаю…
- Не в гости. Нацпроект ваш освещать. Но сегодня свободен, наливай.
Пошли воспоминания. Перебрали одноклассников: кто, где, чем занимается.
- Слушай, Калинин, что-то я не пойму, - Шестаков откинулся на спинку стула, рассмеялся. — Ты же всегда был активистом, лидером; у тебя прямо на лбу печать стояла: буду большим начальником. И на тебе: лавка эта, сидишь тут, запершись… Что случилось?
- А ты не знаешь?
- Откуда?
- Как откуда? В интернете есть.
- Да как-то ни к чему.
- Я же, Витя, мэром Старова был.
- О как! Вот это на тебя похоже. Только из мэров вроде не в старьёвщики, в другую сторону надо идти.
- Подставили меня, Витя. Наступил кое-кому на мозоль. Пришили мне нецелевое расходование бюджетных средств, отсидел три года.
- Извини, не знал. Сочувствую. Тема неприятная — проехали, чего бередить.
- Всё нормально, Витя, перегорел я уже, успокоился. И вот что я понял: власть та ещё подлюка, травит человека. Так что я решил - туда больше ни ногой. Кое-какой бизнес есть, а лавка эта для души. И дед мой, и отец всякие старинные вещи собирали, могучая фамильная коллекция ненужных вещей накопилась. Я и решил сделать их нужными, за деньги показывать. Домик этот тоже наш, фамильный: родители мамы жили, как умерли, то стоял заброшенный. Ну я и вдохнул в него жизнь. Переделал кой-чего, конечно.
- Судя по количеству посетителей бизнес этот тебя не прокормит.
- Да я же говорю — для души. Деньги по-другому зарабатываю, через интернет. Слушай, а чего это мы всё обо мне да обо мне. О себе расскажи.
- О себе… - Шестаков задумался. — Ладно, поведаю я тебе, что со мной здесь приключилось. А ты, послушав, может чего умного скажешь.
И Шестаков подробно рассказал о странных смертях. Калинин слушал внимательно, не перебивая, всё более напрягаясь.
- Ну как триллер, Слава? Вижу, ошарашил. Что молчишь?
Калинин не отвечал, глядя в сторону. И словно приняв какое-то решение, повернулся, заговорил.
- Ты хотел что-то умное услышать? Скажу. Но сначала покажу, - Калинин достал из ящика стола несколько скреплённых листов бумаги. — Возьми, это дополнение к твоей истории про Анчикова.
Шестаков мельком глянул: четыре машинописных листа, много цифр, формул.
- Прочитаешь на досуге, дело не минутное. А я тебе сейчас вкратце суть объясню.
Калинин встал, закурил, прошёлся по комнате.
- В общем, так. Предисловие. Анчиков — это наш старовский Кулибин, строитель-изобретатель. Не самоучка, кандидат наук как никак. Это его идея из местного материала делать строительные блоки. И цех по производству этих блоков он спроектировал. Строительство домов из местного материала гораздо дешевле — в разы, чем строить, скажем, из кирпича. То есть: на те деньги, что отпущены для бедолаг, обитающих в аварийном жилфонде, решить проблему невозможно, денег мало — это я тебе как бывший мэр говорю; а используя идею Анчикова — можно решить, хотя бы в основном. Чем сейчас Даламонов и гремит на всю Россию.
- Ну и прекрасно, - встрял Шестаков. — Всё, оказывается, исключительно замечательно. А я уже чего-то такое начал про Даламонова придумывать…
- А ты, Витя, не перебивай, дослушай. Это присказка, сказка впереди.
- Понял, замолкаю.
- Так вот, Витя, в этой красивой истории есть одно, но о-очень важное «но». А именно: Анчиков изначально предупредил, что местные блоки не годятся для строительства многоквартирных домов в несколько этажей - с бетонными перекрытиями, перегородками на них; это материал для небольших частных домов. Но такими домиками нацпроект не вытянешь. И у Даламонова на руках появилась экспертиза, что три этажа можно строить…
- Так, Слава, с этого момента подробнее.
- Подробнее в тех бумагах, что я тебе дал. Там Анчиков доказывает, что даламоновские дома лет через пятнадцать — двадцать начнут банально разваливаться. То есть, людей из аварийного жилья переселяют в заведомо аварийное, их скоро снова надо будет переселять. Но это — потом, когда Даламонов уже давно будет в Москве, и забудет про Старов; тем более, что он не местный, прислали в своё время. Такая картина, если верить Анчикову.
- Вот именно — если верить. А как вообще эти бумаги у тебя оказались?
- Случай. Зашёл он как-то, так же как ты — полюбопытствовать. Разговорились, я вник в его проблему. Ну и вот…
- А не допускаешь, что на руках у Даламонова верная экспертиза?
- Допускал. Но после твоего рассказа уверен — Анчиков прав.
- Даже так? Заинтриговал, говори.
Калинин молчал, глядя в окно. Шестаков ждал.
- Вот тебе ситуация, - Калинин повернулся, заговорил, глядя на Шестакова. — Даламонов знает, что Анчиков прав. И узнаёт, что тот встречается с московским журналистом. А журналист этот — Шестаков, мутный тип, от которого можно ждать больших неприятностей. Как, по-твоему, поступит Даламонов?
- Как? Наверное так, чтобы встреча не состоялась.
- Вот именно. Он так и сделал.
- Как так? Обожди… Ты это серьёзно?!
- Серьёзнее не бывает.
- Хочешь сказать, что Даламонов убил Анчикова!
- Да, убил. Не сам, конечно, люди его. Точнее — один человек, догадываюсь кто.
- Бред! — сказать, что Шестаков был ошарашен — не сказать ничего.
- Бред, говоришь… Давай, поясни своё неверие.
- Во-первых, как Даламонов узнал, что я встречаюсь с Анчиковым?
- Элементарно. Прослушка. В его службе безопасности крутые ребята со всеми необходимыми прибамбасами.
- Ты-то откуда знаешь?
- Обижаешь. Я всё же мэром был, связи остались.
- Допустим, слушали. Но время? Прошёл от силы час между тем, как я договорился о встрече и увидел его мёртвым.
- А это лишь говорит о профессионализме убийцы.
- Но я не увидел на Анчикове никаких следов убийства?
- Витя, ты в самом деле думаешь, что в этом случае применят нож или пулю? Незаметный укольчик, - и всё… Я же говорю — работал профессионал.
Шестаков замолчал: в голове мешанина, надо привести мысли в порядок.
- Что, господин Шестаков, крутой журналист, сенсацией запахло, - улыбнулся Калинин. — Прогремишь на всю страну этаким разоблачением. А если серьёзно: впишешься против Даламонова — помогу чем смогу.
В кармане Калинина телефон сыграл что-то из Вивальди. Взял трубку, послушав, спросил: «До вечера не потерпит? Нет… Ладно, сейчас сделаю».
- Витя, у меня срочная работёнка, буквально несколько минут, - Калинин открыл ноутбук. — А ты пока коллекцию мою посмотри. — И засмеялся. — Ты же за этим зашёл, вот и смотри. Иди, дверь не заперта.
Комната, где размещалась коллекция, - просторная, на две стороны здания, четыре окна — вполне могла называться залом. Старинные вещи разложены на расставленных углом столах у стен с окнами. У глухой стены, отделявшей зал от кабинета Калинина, стоял небольшой диван.
Коллекция действительно была занимательной: и телефонный аппарат, что показан в фильмах про революцию; и фотоаппарат тех времён; и патефон; и футбольный мяч со шнуровкой…
Минут десять Шестаков разглядывал коллекцию, утвердившись в мысли, что Калинин нашёл оригинальное применение старинным вещам, которые пылились за ненадобностью. Были и совсем неожиданные экземпляры, как эти, подписанные: «Маски старовского театра 18 века». Пять масок, изображавших разное: гнев, веселье, удивление…
Особенно выделялась одна маска, должная, видимо, вызвать ужас. И мастеру удалось, страшилка ещё та — злобное одноглазое чудовище. Шестаков взял маску, пригляделся: да, такое внезапно увидишь ночью — удар случится. Вспомнился давний случай.
Было это когда он учился в шестом классе, зимние каникулы проводил у бабушки в деревне. Как раз начались святки, вечерами резвились ряженые, шуликины, как их прозывали. В тот поздний тихий морозный вечер он сидел у окна один, читал «Собаку Баскервилей», погружаясь в мрачные тайны замка и окрестных болот. Стук в окно, глянул — на него в упор смотрела жуткая пучеглазая рожа…
От испуга долго трясло и несколько часов вообще не мог говорить; бабушка всё слёзы выревела. Так обернулась шутка какого-то ряженого.
Шестаков положил маску на стол, но не отошёл, всё смотрел на неё. Что-то не отпускало, вспоминалось ещё. Что? «Обожди — глаз! Глаз маски, я его уже видел. Где? Вспоминай… Чёрт возьми, да вот где!».
Шестаков вынул из кармана тот кусок стекла, что недавно хотел выкинуть, рассмотрел его. Потом некоторое время держал маску и свою находку на вытянутых руках, сравнивая схожесть найденной стекляшки с глазом маски. «Один в один, прямо просится в пустую глазницу. А если вставить? Надо же, подошло! Стоп, получается — это и есть второй глаз? Но я его нашёл перед окном гостиницы в ночь, когда умерла Ирина Солодянинва. То есть, эта маска была там. Но ведь принести её мог только...».
Сильные руки обхватили Шестакова сзади, одна рука зажала рот и нос чем-то влажным. Всё поплыло, как при наркозе, и пропало.
[justify]Сознание медленно
