На троих с Ульяновым и Чурсиной

быть таким, без отчества. Поэтому отчество я вам назову сразу. Александром звали моего отца. И отчество у меня Александрович.
   -- Извините, - смутился я, - а меня зовут Виталием Владимировичем. Можно без отчества. Просто Виталием. Я дежурным электриком здесь.
   И сразу же его глаза под густыми кустистыми бровями зажглись насмешливо и лукаво:
   -- Не займу я вашего места, Виталий. Ведь оно у вас, это самое место, насколько я понимаю, рабочее. А я в электричестве ничего не понимаю. И потому никак не смогу его занять. Что же тогда получается? Я буду сидеть на вашем рабочем месте, а вы будете работать стоя! Не пойдет! Никак не пойдет!
   -- Михаил Александрович, - махнул я рукой,-- Нашли проблему? Я сейчас принесу еще стулья. Я как-то не подумал об этом. Садитесь и сидите себе спокойно.
   Я понимал, что Ульянов шутит. Но мне все равно было как-то не по себе. Получилось, что я оказался совершенно не готов к общению с Ульяновым. Технически не готов. И я даже немножко в душе расстроился.
   Я буквально силком усадил Ульянова на свой стул, а сам вышел в коридор, где недалеко от двери на сцену находилась дверь в мою "элктромастерскую". Там у меня было целых три стула. Я и захватил их с собой на сцену. Два стула я поставил около стены, а другой на своем рабочем месте около Ульянова. И сел рядом с ним.
   Мы с ним разговорились. Причем, говорил и спрашивал больше он, чем я. Задать вопросы ему у меня как-то не получалось. Я только успевал отвечать на его вопросы. А он все спрашивал и говорил, спрашивал и говорил. И так потихонечку, ненавязчиво и незаметно, он выведал у меня чуть ли не всю мою биографию. И я, как на духу, без утайки, выложил ему все перипетии своей путанной и непростой жизни со всеми ее "закидонами", со всеми ее плюсами, минусами, достоинствами и недостатками.
   Так бывает иногда в купе поезда со случайными попутчиками, с которыми мы бываем так откровенны, как ни с кем другим на свете. И выкладываем им все свои беды и радости, совершенно не задумываясь о последствиях. Потому что знаем, что последствий этих не будет никаких. Поговорим, побеседуем, облегчим душу и забудем на другой день обо всех этих разговорах навсегда и навечно.
   А ведь мне хотелось было поговорить о его творчестве. Мне нравился "Вахтанговский театр", я там бывал часто. И даже смотрел в свое время его потрясающий спектакль "Ричард третий". И совсем недавно на ТВ по культуре было повторение того самого спектакля с Ульяновым в главной роли. Это было нечто такое, от чего я долго не мог прийти в себя. Михаил Ульянов был там такой мерзкий личностью, что после спектакля хотелось пойти в душ и помыться.
   Но поговорить с ним о нем самом у меня не получалось. Он ловко переводил всю нашу с ним беседу на меня одного. И я не стал настаивать, не стал лезть напролом со своими нелепыми вопросами, которые наверняка для него казались бы пустыми, никчемными и надоедливыми, а может даже и не слишком приятными.

   ***
А на сцену стали прибывать участники концертной бригады вместе с организатором и руководителем концерта, заведующим городским отделом культуры. Появилась Рюмина, с брезгливо недовольным выражением лица, похожая на куклу матрешку или на ходячий памятник российского фольклора своим нелепым костюмом; вошел, ни на кого не глядя, надменный и барски важный Весник; прошмыгнул, заранее уже пригнувшийся, с виноватым лицом Вицин, просеменила, активно покачивая несуществующими бедрами и щебеча что-то маленьким ротиком гузкой Гурченко, затем и другие.
   Я их не рассматривал - мне они были не интересны. Вели они себя по разному. Кто просто бродил по "закулисью", механически рассматривая внутреннее убранство сцены; кто стоял в недвижимости, скрестив руки на груди или засунув их в карманы брюк, а некоторые уже "кучковался" и оживленно о чем-то разговаривали.
   И здесь вдруг шум внезапно стих и все оглянулись на дверь. В двери появилась женщина, непохожая ни на кого вокруг. Очень яркая и красивая в длинном темном "полувечернем" платье с глубоким декольте и высоким боковым разрезом. Это была Людмила Чурсина. Она поздоровалась со всеми и оглядела собравшихся. Михаил Ульянов встал со своего стула, и вышел к ней. Он взял руку Чурсиной, склонил голову и поднес руку к своим губам. Затем что-то тихо ей сказал. Она улыбнулась ему, слегка наклонилась и поцеловала его в щеку.
   Я не буду рассказывать о самом концерте. Концерт, как концерт. Ничего особенного. И ничего интересного. Обычное, стандартно обязательное праздничное мероприятие, посвященное Государственному празднику. Я был не очень занят и сидел на своем стуле около пульта, с помощью которого, согласно указаниям режиссера, подкрепленном бумажкой с графиком концерта, командовал световыми и звуковыми сопровождениями этого концерта. За самим концертом я не следил. Точнее, следил, но чисто механически, не вникая, чтобы знать, когда, что включить или же, наоборот, выключить.
   Поэтому я пропустил выступления Ульянова и Чурсиной. Ульянов читал отрывок из романа Александра Бека "Волоколамское шоссе", а Чурсина - отрывок из повести "Виринея". А в "закулисье", между тем, шла своя жизнь. Люди входили и выходили. Что-то говорили друг другу, что-то выясняли. Бегала худрук концерта, размахивала руками и все время что-то кричала. Но кричала почему-то шепотом. Громким таким, почти свистящим шепотом. Кого-то она уговаривала, кого-то ругала, кого-то просила, кому-то приказывала. В общем, шла обычная закулисная жизнь концертного выездного мероприятия.
   И здесь я увидел стоящую в гордом одиночестве и как бы возвышаясь над всей этой пустой суетой удивительно красивую зрелую женщину в очень эффектном концертном платье. Она стояла у стены с безвольно опущенными вдоль туловища руками и откинутой назад головой. Она была очень похожа на Серовский портрет актрисы Ермоловой. Такая же стать, такое же величие и такое же одиночество. Она смотрела куда-то вдаль ушедшими в себя и ничего не видящими вокруг глазами, и была далеко, далеко от всего происходящего вокруг. И мне почему-то стало ее жаль. Это была Чурсина Людмила. Алексеевна. Отчество ее я знал.
   Я подошел к ней и сказал:
   -- Здравствуйте, Людмила Алексеевна! Извините меня, пожалуйста, но можно вас на минуточку?
   Она глянула на меня с удивлением, пожала плечами и сказала:
   -- Можно!
   Я взял ее под руку и подвел к своему рабочему месту. Здесь я показал рукой на стул и сказал:
   -- Садитесь, пожалуйста! В ногах-то правды нет!
   Она посмотрела на меня внимательно и с видимым облегчением рассмеялась:
   -- Спасибо молодой человек! Очень кстати! А то ноги у меня уже гудят.
   Я сел рядом с ней и представился. Затем сделал легкий комплемент ее внешности и ее платью. После чего мы с ней стали мирно беседовать. Инициативу здесь я полностью взял в свои руки и не выпускал ее до самого конца нашей беседы. Мне удалось ее разговорить. Тем более, что совсем недавно я посмотрел по телевизору сериал "Графиня", где она играла главную роль. Фильм мне понравился. С него я и начал. А дальше пошло уже по давно накатанной колее разговоров мужчины с понравившейся ему красивой женщиной.
   Она охотно поддерживала наш разговор, и довольно откровенно отвечала на мои вопросы. А я больше расспрашивал ее не о творчестве, не о работе, будь она театральной или киношной, а о ее доме, о ее личной жизни, о ее былых школьных годах, о ее детях, о ее привычках, интересах и даже о ее любимых блюдах.
   И мы так с ней просидели довольно долго. Пока около нас не появился Ульянов и улыбнулся довольный.
   -- А-а, вот ты где! - сказал он - С нашим молодым человеком! Что, не дает он тебе скучать? Ну и правильно!
   И тут же добавил:
   -- Слушай, Люда, давай уйдем отсюда? Что-то я устал сегодня.
   Она встала со стула:
   -- Давай уйдем. Только куда идти? Надо спросить у кого-то. А у кого?
   -- Можно у меня, - сказал, поднимаясь со стула я, - Там дверь закрыта. Но у меня есть ключи от всех дверей здания. Поэтому, если не возражаете, то я вас провожу.
   Для после концертных мероприятий в КЦ существовал специальная большая комната, расположенная на третьем этаже. К этой комнате изнутри примыкала еще одна небольшая комната, где обычно переодевались артисты и складывали свои вещи. Я открыл дверь в комнату и пропустил вперед Ульянова и Чурсину. Затем зашел сам. В комнате стояли несколько сдвинутых столов, накрытых белой скатертью и заставленных яствами.
   Я сказал, обращаясь к обоим артистам:
   -- Извините за вопрос, но вы здесь останетесь или пойдете потом на сцену? Я к тому, что дверь мне закрывать или ключ вам оставить?
   Ульянов обратился к Чурсиной:
   -- Люд, ты как?
   Она отрицательно замотала головой:
   -- Нет, я больше не пойду туда.
   -- Ладно, - сказал я,- Тогда разрешите с вами попрощаться. Был очень рад с вами познакомиться и немного пообщаться. И еще - с юбилеем Праздника Победы!
   Я повернулся к двери, чтобы выйти. Но здесь я услышал голос Ульянова.
   -- Подождите, молодой человек! Ведь сегодня юбилей Великого Праздника! А как не выпить за Победу?! Я вас приглашаю к столу! Нас с Людой только