А время шло.
Вскоре ему — увлёкшемуся этой мрачной постановкой, которой пропиталось всё вокруг, приходилось отдёргивать себя, чтобы опомниться и не оторваться окончательно от реальности. Однажды он даже попытался остановить это безумие и выбраться из миража, всё более затягивающего их, однако, являясь тихим по природе человеком, оказался недостаточно решительным.
А на дворе уже было лето.
Хозяин в плетёном кресле сидел в тени сада и читал вслух. Он в последнее время не на шутку увлёкся написанием повести, о любви, в духе Достоевского, о котором где-то и что-то слышал. Его героиня, уподобившись Родиону Раскольникову, убивает соперницу топором, но не ради наживы, а во имя великого чувства. И его ничто не смущало. Ему казалось вполне нормальным, что Любовь и Смерть всегда вместе, как подруги. Он был разгорячён и безмерно счастлив, а рядом на столике остывали две чашечки чая.
Вот и осень принесла свою прохладу, избавляя от утомительного летнего зноя, а с ней в воздухе, окружающем виллу, стало проявляться нечто, силящееся проткнуть непреодолимую грань, между мирами.
Тихий аккорд взятый на рояле, разбитая чашка из старинного голубого сервиза, нежный запах духов в пустой комнате, тихий смех в глубине сада — всё это было предупреждением.
Однажды человек даже почувствовал прикосновение.
— Любимая, — прошептал он и попытался перехватить руку, но движение развеяло иллюзию.
В день рождения своей возлюбленной мужчина поставил букет гиацинтов перед портретом и зажёг лампаду — это был открытый вызов Смерти, протест против неумолимой и неведомой силы.
Даже суеверный слуга к тому времени постепенно привык ко всяким необычностям: к мелькнувшему платью в саду за окном, к звонкому голоску из спальни, к лёгким шагам в соседней комнате. Всё это стало обыденно привычным.
И вновь на пороге было Рождество, прошёл ровно год.
Хозяин сидел в кресле перед камином, а сбоку небольшой праздничный столик: шампанское, зефир, шоколад, — как обычно, но возлюбленной, в этот раз, рядом с ним не было. В этот вечер, в канун Рождества, она из мира теней с безумной яростью, пробивалась в мир живых. Всю её сущность влекло туда, в тёмную комнату, где по воле её возлюбленного, целый год жил призрачный образ, ослабивший узы, сковывавшие её в потустороннем мире.
В склепе с давно погасшими лампадами, под высохшими фиалками вздрогнула, поднялась и села покойница, похожая на высохшую мумию. Она смотрела на ключ, брошенный на пол склепа, а неведомая сила влекла её туда, на виллу, где клавиши рояля ждут прикосновения её пальцев, где прекрасные наряды ещё хранят запах её тела, где сам воздух пропитан ею, и не хватает самой малости — её излечившейся от Смерти.
Мужчина встал, подошёл к камину, взял с него кольца, казалось, они ещё хранили тепло её пальцев. Она любила кроваво-красные рубины и сейчас, в полутьме комнаты, камни горели особенно ярко.
«Странно, почему она сняла кольца? —подумал он. — Ведь она снимала их, только когда ложилась в кровать».
Вдруг сама по себе, вспыхнула лампада, установленная перед большим портретом, невидимая рука перелистнула страницу с неоконченной мелодией, громко пробили полночь часы, остановленные год назад.
Ничто не вызвало у него удивления.
Медленно шагая, она появилась в комнате, и он страстно обнял возлюбленную, сливаясь в блаженном поцелуе и превращаясь в единое существо, а Земля и Небо кувыркались, меняясь местами.
Когда первый утренний луч пробился в комнату сквозь неплотно прикрытую штору, она открыла глаза, засмеялась прелестным смехом, — всё в этой худенькой женщине для него было прекрасным — и прошептала:
— Мне кажется, что я ужасно пьяна и безумно счастлива…
Он оторвался от неё и вдруг вздрогнул, взгляд его нечаянно упал на зеркало, в котором отражалась страшная мумия.
— Да ты же умерла, — воскликнул он, будто проснувшись.
— Ты тоже умер, как только прикоснулся ко мне вчера, — сказала она, страшно улыбнувшись.
Он резко обернулся и увидел, что в комнате какие-то люди — мужчины и женщины в чёрном, а вся атмосфера как при покойнике в доме.
Наши мыслеобразы — живые существа. Когда кто-то с нездоровым упорством из воздуха лепит форму, необходимо, чтобы эта форма наполнилась содержанием родственным с творцом. Она не может быть чуждой ему по природе — такова воля Всевышнего. Как бы плотно не были прижаты две разности — сны Жизни и сны Смерти, они никогда не могут смешаться или проникнуть друг в друга, иначе Вселенная схлопнется, Мироздание погибнет.
